Кларк Смит - Двойная тень

• Название: Двойная тень
• Автор: Кларк Смит
• Издательство: Фантастика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91377-024-0

Эту историю записал для потомков ученик мудреца и мага Авиктеса из Посейдониса. Вместе с учителем он долго разгадывал смысл письмен на выброшенной морем табличке. Хотя осталось тайной, кого или что вызывает прочитанное заклинание, Авиктес решил провести ритуал. Казалось бы, безрезультатно…

К.Э. Смит считал «Двойную тень» своим лучшим творением.

---

Кларк Эштон Смит Двойная тень

Говорили, что за Кларком Эштоном Смитом (1893–1961) водилась привычка почитывать словарь для развлечения, находя удовольствие в малоизвестных и волшебно звучащих словах. Не знаю, сколько правды в этих рассказах, но меня они вовсе не удивляют. Когда читаешь любой из рассказов Смита, словарь стоит держать под рукой. Зачем называть кого-то колдуном, если можно обозвать его чудотворцем? Зачем опускаться до простой «тени», если можно создать «сень»? Рассказ плетется из слов, а в представлении Смита — он начинал свою литературную карьеру как поэт, прежде чем увлечься фантастической беллетристикой, — слова создавали миры.

Хотя Смит писал на протяжении почти пятидесяти лет, большинство его фантастических произведений создано в период с 1928 по 1937 год, когда необычные вещи так и лились из-под его пера для известного издания «Странные истории». Действие их происходит в Атлантиде, Ксикарфе, Зотиге, Гиперборее или Аверойне — одни только названия наводят на мысль о волшебстве и тайнах. Его работы были собраны в нескольких томах издательского дома «Аркхэм», таких как «Из пространства и времени» («Out of Space and Time», 1942), «Потерянные миры» («Lost Worlds», 1944), «Гений места» («Genius Loci», 1948) и «Истории о науке и колдовстве» («Tales of Science and Sorcery», 1964), и завершались сборником лучших рассказов «Рандеву в Аверойне».

Когда я подбирал произведения для этого сборника и обсуждал его с другими энтузиастами, одним из первых они называли имя Кларка Эштона Смита — самого раннего писателя магических рассказов. Я думал так же. Поскольку сам Смит считал «Двойную тень» своим лучшим творением, я представляю вашему вниманию лучшее из лучших.

Те, кто знал меня в Посейдонисе, называли меня Фарпетроном, но даже я, последний и самый способный ученик мудрейшего Авиктеса, не ведаю, под каким именем суждено мне встретить завтрашний день. Вот почему я пишу эти торопливые строки в свете мигающих серебряных ламп, в доме моего учителя над шумным морем, брызгая достойными волшебника чернилами на серый, бесценный, древний драконий пергамент. А закончив, я запечатаю страницы в трубку из орихалка и выброшу из высокого окна в море, ибо боюсь помыслить, на что обречет меня судьба, если написанное пропадет втуне. И может статься, моряки из Лефары, проходя в Умб и Пнеор на своих высоких триремах, найдут эту трубку или же рыбаки выудят ее из пучин своими неводами. И, прочитав мое повествование, люди узнают правду и начнут остерегаться, и нога человека больше никогда не ступит под своды бледного, проклятого демоном дома Авиктеса.

Шесть лет я жил здесь с моим престарелым учителем, позабыв про свойственные юности утехи ради изучения мистических дисциплин. Глубже, чем кто-либо до нас, мы погрузились в запретные таинства; мы вызывали обитателей запечатанных навеки гробниц и полных страха бездн за пределами нашего мира. Не многие сыны человеческие отваживались разыскать наше жилище среди голых, изъеденных ветром утесов, но мы видели достаточно безымянных гостей, что жаловали к нам из мест за пределами мира и времени.

Строгой белой крепостью возвышается на скале наш особняк. Далеко внизу, на черных обнаженных рифах, море то непреклонно ревет и вздымается на дыбы, то отступает с недовольным ропотом, подобно армии побежденных демонов, и дом, словно пустующий склеп, вечно полон эхом его скучливого голоса, а ветра стонут унылым гневом в высоких башнях, но не могут пошатнуть их. На стороне, обращенной к морю, особняк поднимается из отвесной скалы, зато с других сторон его окружают узкие террасы: там растут карликовые кедры, что вечно гнутся под штормовым ветром. Огромные мраморные чудовища стерегут парадный вход; портики над клокочущим внизу прибоем охраняют высокие мраморные женщины, а в залах и холлах повсюду стоят могучие статуи и мумии. Кроме них и призванных нами существ, нет у нас других компаньонов, а призраки и личи[1] прислуживают нам в ежедневных делах.

Не без ужаса (ибо все мы смертны) я, неофит,[2] смотрел поначалу на мерзкие лица гигантов, что повиновались Авиктесу. Я содрогался от извивания черного дыма, когда неземные вещества горели в жаровнях; я кричал от страха при виде серой бесформенной массы, что злобно ползала вдоль семицветного круга, исходя жаждой забраться внутрь, где стояли мы. Не без отвращения пил я подаваемое кадаврами вино и ел выпекаемый призраками хлеб. Но со временем ко всему привыкаешь, мой страх поулегся, и я начал верить, что Авиктес является безоговорочным господином всех заклинаний и заговоров и обладает неоспоримой властью развеять призванных им существ.

Мы бы и дальше жили в довольстве, если бы учитель ограничился сохранившимися со времен Атлантиды и Туле[3] знаниями либо же теми новинками, что доходили до нас из Мю. Не сомневаюсь, что нам бы хватило наук до конца жизни: в книгах из Туле, на страницах из слоновой кости, кровью были выведены руны, что вызывали демонов пятой и седьмой планеты, если прочесть их вслух, когда эти светила всходят на небе; колдуны Мю оставили нам описание опыта, который открывал двери далекого будущего; наши же прадеды из Атлантиды знали, как разделить атомы и как отправиться к звездам. Но Авиктесу хотелось знаний все темнее, все могущественнее… И вот на третьем году моего ученичества в его руки попала зеркально-гладкая дощечка давно пропавших с лица земли змеелюдей.

В определенные часы, когда море отступало от крутых утесов, мы обычно спускались по лестнице, высеченной в скальной глыбе, к небольшому, огороженному неприступными склонами пляжу в форме полумесяца — он находился под обрывом, на котором стоял дом Авиктеса. И там, на сероватом влажном песке, куда не доставали пенистые языки прибоя, искали поднятые из пучин и выброшенные ураганами на берег чужестранные диковинки. Там же мы находили фиолетовые витые раковины, грубые комки амбры и белые соцветия вечноцветущих кораллов; как-то раз мы видели зеленого медного божка, что украшал когда-то нос галеры с дальних островов.

Однажды случился сильнейший шторм — из тех, когда море сотрясается до самых глубин. К утру буря улеглась: небо в тот роковой день сияло безоблачной синевой, дьявольские ветра попрятались в черных трещинах и пропастях, а море чуть слышно шелестело волнами, подобно шелковому подолу стеснительной девицы. И у самой полосы прибоя, в буром клубке водорослей, мы заприметили яркий, затмевающий солнце блеск.

Я бегом бросился к нему, чтобы подобрать предмет раньше, чем его утащит очередная волна, и принес его Авиктесу.

Табличка (речь идет о ней) была сделана из неизвестного материала, похожего на неподвластное ржавчине железо, но более тяжелого. Она была выполнена в форме треугольника; размером чуть больше человеческого сердца. Одна сторона чиста, как зеркало, а на другой ряды крючковатых символов въелись глубоко в металл, будто вытравленные едкой кислотой. Символы не походили ни на иероглифы, ни на буквы известных нам с учителем языков.

Мы не смогли определить возраст и происхождение таблички — наши познания оказались бессильны. В течение многих дней мы изучали надпись и спорили, но ничего не добились. И тем не менее ночь за ночью мы запирались в закрытой от вечных ветров комнате и изучали сверкающую табличку в свете серебряных ламп, поскольку Авиктес полагал, что в крючковатых значках скрывается редкое знание, таинство чуждой или же очень древней магии. Потом, так как вся наша ученость не принесла плодов, учителю пришлось прибегнуть к другим источникам, и он обратился к ворожбе и некромантии. Но поначалу, сколько бы мы ни расспрашивали демонов и призраков, никто не мог ответить. Любой другой на месте моего учителя уже отчаялся бы… И как было бы хорошо, если бы так случилось и Авиктес не искал больше путей разгадать надпись!

Под медленный рокот волн, бьющих о черные камни, и завывание ветра в белых башнях шли месяцы и годы. Мы продолжали изыскания; все дальше и дальше мы углублялись в беспросветные глубины пространства и духа, выискивая способ отомкнуть ближайшую из множества бесконечностей. Время от времени Авиктес возобновлял попытки разгадать тайну выброшенной морем таблички или опрашивал о ней очередного пришельца.

В конце концов волей случая учитель в качестве праздного эксперимента вызвал тусклый, тающий в воздухе призрак волшебника доисторических времен, и тот шепотом на грубоватом, забытом людьми наречии поведал, что письмена на табличке принадлежат языку змеелюдей, чей континент затонул за миллиард лет до того, как Гиперборея поднялась из грязи. Призрак ничего не сумел рассказать о значении надписи, ибо даже в его время змеелюди считались сомнительной легендой, а их нечеловеческие знания и волшебство не давались людям.

Надо заметить, что во всех чародейских томах Авиктеса не нашлось заклятия, которое позволило бы нам вызвать змеелюдей той баснословной эпохи. Но существовала древняя лемурийская[4] формула, малопонятная и неточная, при помощи которой чародей мог отослать тень человека во время, предшествующее его жизни, а после призвать обратно. Тень же, не обладая субстанцией, не пострадает от путешествия и запомнит все, что велит ей изучить чародей.