Виталий Закруткин - Сотворение мира

• Название: Сотворение мира
• Автор: Виталий Закруткин
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Заключительные главы романа «Сотворение мира». Дети тех, кто сражался на фронтах гражданской войны, принимал участие в становлении Советской власти, ведут борьбу против немецких оккупантов, отстаивая честь и независимость социалистической Родины. Автор ярко раскрывает боевые и нравственные качества советских воинов.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Андрей поцеловал ее, посидел молча рядом, предложил:

— Давай, Таша, попробуем выйти на воздух. Держись за мой пояс. Вот так. Только не плачь и будь умницей. Пошли потихоньку…

Он бросил на снег пустой вещевой мешок, опустил на него Наташу, присел сам.

Солнце только что взошло, но уже закрывалось клубящимся валом по-зимнему темных туч. Пробиваясь сквозь их толщу, длинные, в половину небосклона солнечные лучи веероподобным золотым нимбом сияли над снежными вершинами, и это ослепительное сияние, медленное движение гигантских свинцового оттенка туч и нагромождения таких же гигантских, таких же угрюмых скал своим величием словно подчеркивали слабость человека, обидную краткость его жизни, незащищенность перед бесконечным временем.

Андрея клонило в сон. С трудом подавляя тошнотворную слабость, он не почувствовал, как, потеряв сознание, Наташа тихо сползла к его коленям. Поборов голодное бессилие, Андрей увидел ее бледное, с нездоровой желтизной лицо, искусанные губы, прядку русых волос, выбивающуюся из-под смятой шапки, и всем существом своим ощутил, что она-то и есть то самое дорогое, что еще осталось у него. Единственное и последнее!

Маленькая, исхудалая рука Наташи, бессильно откинутая на снег, приковала его напряженный взгляд: желтые от йода тонкие пальцы, коротко остриженные ногти, едва приметные заусенцы — след непрерывной работы… И он ужаснулся тому, что сейчас среди этих сияющих под лучами солнца снегов Наташа может умереть, что она уже умирает от голода так же тихо и безропотно, как минувшей ночью умерла Ира.

Охваченный ужасом, Андрей вскочил, чтобы отнести Наташу в пещеру, поднял ее и тотчас же упал на колени, негодуя и удивляясь тому, что ноги не держат его. Полежав немного и лизнув обжигающий холодом снег, встал снова и, держа на руках Наташу, неуверенно побрел к пещере, зашептал с горячечной укоризной:

— Дурочка ты моя! Зачем тебе нужна эта любовь?.. И мне она зачем?.. И сюда зачем ты шла? Росла бы там в саду, яблонька ты моя, и не знала бы горя…

У него хватило сил сделать лишь несколько неверных шагов. Уже не вникая в смысл своих слов, Андрей повалился на снег и, впав в черное забытье, не увидел того, что влажные от слез глаза Наташи давно открыты, не почувствовал, что руки ее обвили его шею, не услышал мерного рокота невидимого в клубившихся тучах самолета. А тихоходный самолет с красными звездами на крыльях то на минуту показывался в голубых просветах и кружил над горами, будто искал кого-то, то снова нырял в туманный мрак густых туч.

Когда самолет в третий раз показался над тропой, Наташа, задыхаясь от слабости, поднялась, сорвала с себя шапку и стала отчаянно махать ею, чтобы привлечь внимание летчика. Закричала, наивно надеясь, что летчик услышит ее:

— Мы зде-есь! Мы умира-а-ем от голода! Слышишь! Мы зде-е-сь!

Летчик заметил наконец темные фигуры людей на снегу, увидел призывные сигналы Наташи и стал снижаться, но в это время со стороны немецких блиндажей раздались длинные пулеметные очереди. Самолет взмыл кверху, укрылся в тучах и одну за другой сбросил две бомбы на позиции немцев. Вражеский пулемет замолчал.

При первых звуках выстрелов Андрей пришел в себя и тоже попытался подняться. Из пещеры один за другим стали выползать Степан Удодов, Кобиашвили, Леша-радист, Белевич. Худые, бледные, они замерли у входа, в руках — гранаты и карабины.

Самолет вновь появился, сделал над ними несколько кругов и, сбавив обороты мотора, опустился так низко, что все они разглядели молодое улыбающееся лицо летчика, наполовину закрытое круглыми защитными очками, и еще одного авиатора — во второй кабине. Этот, второй, приветливо помахал им рукой и стал сбрасывать на тропу туго завязанные брезентовые мешки. Первые два мешка, вздымая снег, полетели в пропасть, зато остальные три упали на площадке прямо перед пещерой. Изголодавшиеся, уже не чаявшие остаться в живых бойцы радостно махали шапками, выкрикивали слова благодарности:

— Спасибо, брат!

— Выручил нас!

— Спасибо-о-о!

Летчик еще раз взмахнул рукой, и самолет исчез в туманной мгле.

Егор Иванович Ежевикин стал вскрывать мешки. Все сгрудились вокруг него, даже обессилевший щенок, виляя хвостом, выбрался из пещеры. В первых двух мешках оказались продукты: жестяные банки мясных консервов, сухари, галеты, вяленая баранина, замороженное сливочное масло, сгущенное молоко и кофе. Будто завороженные, смотрели бойцы на эти яства, свалившиеся с неба. Пленный немец тоже не сводил с них глаз, облизывая сухие, воспаленные губы.

— Ты, Степан, и теперь станешь отдавать положенный тебе паек этому нахлебнику? — беззлобно спросил Сергей Синицын.

Удодова опередил с ответом командир отряда.

— Продукты будут делиться поровну всем, включая и пленного, — сказал он. — Сейчас вы получите самую малость, иначе — быть беде. Завтра норму увеличим…

Третий мешок был набит патронами, которые, однако, не понадобились. Через неделю после появления самолета находившиеся в боевом охранении Белевич и Удодов услышали какие-то странные выкрики на немецких позициях, потом захлопали одиночные выстрелы, и все смолкло. Отряд Андрея Ставрова был поднят по тревоге. Предполагалась вражеская атака, но вместо того на тропе показались двое немцев с привязанным к альпенштоку застиранным полотенцем. Они брели, еле передвигая ноги. Один из них закричал еще издали:

— Ру-у-с! Дай хлеб!

Отряд молчал. Бойцы стояли, сжимая в руках оружие, и напряженно ждали, что будет дальше.

— Они, видать, околевают с голода, — осторожно высказал общую догадку Удодов.

Из-за спины Удодова высунулся Маттиас Хаак, призывно помахивая своим товарищам вязаным шерстяным подшлемником: идите, мол, ближе, не бойтесь.

Тот, который держал альпеншток с развевающимся на ветру полотенцем, худой юноша с ярким нездоровым румянцем на щеках, первым подошел к гряде камней, ощетинившейся карабинами, угрожавшей пулеметным огнем, остановился против массивной фигуры Удодова, очевидно приняв его за командира отряда, и что-то жалобно залопотал. Говорил он долго, сбивчиво, с волнением и неприкрытым страхом оглядывая всех. Маттиас Хаак сочувственно покачивал головой, короткими репликами подбадривал изможденного юношу.

Гурам Кобиашвили стал переводить то, что успел понять:

— Немец говорит, что они сидели впроголодь больше месяца, потому что снег засыпал все вокруг и они потеряли связь со своим тылом. После стычки с нами у них осталось семнадцать человек, из которых пятеро были ранены. Двое вскоре умерли. Обер-лейтенант Гертнер ежедневно выслушивал по радио строгие нотации командира полка с неизменным требованием атаковать русских и сбросить их в пропасть. Однако измученные голодом солдаты отказывались идти на верную смерть. Четыре дня назад были съедены последние запасы. Минувшей ночью умерли еще трое солдат. Сегодня утром обер-лейтенант Гертнер, угрожая пистолетом, снова приказал атаковать русских, но они не могли подняться — так обессилели. Тогда обер-лейтенант открыл стрельбу по своим и убил четырех солдат…

Внезапно переводчика перебил второй парламентер, обросший рыжей щетиной коренастый человек в темных очках, тот, что издали кричал по-русски: «Дай хлеб!» На этот раз он зло выкрикнул какое-то короткое немецкое слово.

— Что он сказал? — спросил Андрей.

Кобиашвили оглянулся на стоящую рядом Наташу и, помедлив, ответил:

— Это трудно перевести. А понимать надо как возмущение поступком Гертнера: обложил своего обер-лейтенанта самым непотребным словом.

Тут опять заговорил солдат с полотенцем на альпенштоке.

— Он сказал, — переводил Кобиашвили, — что вот этот, рыжий, вырвав у обер-лейтенанта Гертнера пистолет, обхватил его сзади, выволок из блиндажа и столкнул в глубокую расселину ледника… Еще он сказал, что там, в их блиндаже, остались двое раненых и что они умрут без помощи.

— Хорошо, — сказал Андрей, — за ранеными ты, Гурам, пойдешь сейчас с тремя бойцами. Но этим вот скажи: если они врут, я их немедленно расстреляю. Так прямо и переведи: в случае провокации — немедленная казнь.

Вслушиваясь в то, что Кобиашвили втолковывал двум безоружным немцам, Маттиас Хаак кинулся к Андрею и горячо заговорил, перемежая немецкие слова русскими: мол, они не лгут, они не могут лгать; ефрейтор Иоганн Фиркорн — коммунист, в концлагере сидел, а этот — молодой Курт Маур — сын пастора и сам готовился стать пастором. Разве могут быть провокаторами коммунист и пастор?

Андрей усмехнулся:

— Ладно, разберемся. Иди, Гурам, тащи раненых…

Так, волей военной судьбы, поздней осенью 1942 года на отрезанной от всего мира высокогорной тропе закончились боевые действия, и под низкими сводами темной и тесной пещеры укрылись от свирепых метелей победители и побежденные.