Наталья Лебедева - Миксы

• Название: Миксы
• Автор: Наталья Лебедева
• Жанр: Современная проза

Может ли ботаник быть настоящим мужчиной? И кто разумней: он сам, или существа, которых он изучает? Как разумные грибы могут повлиять на любовный треугольник?

Перед вами - странная запутанная история о любви, об уверенности в себе, чувстве собственного достоинства и о странных существах, которые не так мистичны, как может показаться.

---

– Здорово! И ты сам это видел?

– Нет, сам не видел. Нужны лаборатории, а у меня только бинокуляр и микроскоп в гербарии. Это пишут японцы. Они миксомицетами занимаются плотно. Заставляли их рисовать оптимальную схему железных дорог...

– Как?

– Ну как... Клали плазмодий в центр рельефной карты – на место Токио. А на места узловых станций насыпали небольшие кучки сахара. Он тянулся за сахаром и всегда выбирал оптимальный маршрут. Самый короткий и самый незатратный с точки зрения препятствий, возникающих на пути. И инженеры потом просчитали и выяснили, что микс и в самом деле предложил им оптимальный вариант. А ещё он управлял роботом...

– Как?!

– Ну... Сложно так сразу объяснить... Понимаешь, робот ведь действует по чёткому алгоритму, а жизнь – она сложнее и требует принятия решений, которые могут быть и не заложены в этом алгоритме: всего не предусмотришь. И учёные: британец и два японца – воспользовались тем, что плазмодий боится света. Он старался убежать от света, а робот воспринимал его движения как совершенно однозначный сигнал – и действовал согласно им. То есть, они получили робота, который может быстро удирать в тёмной комнате от человека с фонариком...

Валерик был как пьяный от удовольствия и смущения. Он хотел рассказывать ещё. Его впервые слушали с таким интересом – и слушали не студенты, которые были обязаны высидеть лекцию.

– А самое интересное, – продолжил он, и в одной его руке была зажата коробочка с ликогалой, а в другой – Лёлин локоть, – что никто не знает, как они договариваются.

– Кто?

– Ну клетки же! Клетки! – Валерик разошёлся. – Вот представь себе: огромное множество клеток собирается в один плазмодий, который становится, по сути, тоже одной-единственной клеткой: ведь все их тела объединяются, а ядра внутри так и остаются множеством ядер! И плазмодий начинает двигаться! Он ищет еду, ищет укрытие от света и сильного дождя, а потом и место, где может образовать плодовое тело и выпустить споры! И вот вся эта масса клеток как-то договаривается между собой, куда ползти и как ползти! А плазмодий-то может быть до метра в диаметре!

– Сколько?!

– Метр! В Южной Америке видели, как такие огромные плазмодии переползают с места на место.

– Я бы умерла, если бы увидела такого здорового слизня... Я бы подумала, что это инопланетянин.

– А они чудесны! Может быть, даже инопланетны. Потому что споре миксомицета ничего не нужно для того, чтобы выжить: ни вода, ни воздух. Она может спать десятилетиями, переживать самые некомфортные температуры, жуткий минус! Их могло принести на Землю из космоса и, может быть, с них вообще началась жизнь на Земле!

– И ты их изучаешь... – в голосе Лёли звучал неподдельный восторг, и она уже не казалась Валерику худшей копией Леры. Она была особенной. – Так как же они договариваются?

– Это пока тайна, – сказал Валерик таким тоном, словно посвящал Лёлю в члены мистического ордена. – Ведь какие-то клетки первыми чувствуют запах пищи. И они должны передать сообщение об этом остальным. Должны определиться, в каком направлении ползти. И каждая частичка плазмодия должна двигаться определённым образом, чтобы он не остался топтаться на месте. А если пища есть и справа и слева? Он ведь принимает решение, он выбирает! Смотрит, где пищи больше или где она ближе...

– А ты бы хотел узнать, как это происходит?

– Конечно! Но... У нас это пока невозможно. Нужны условия для работы, а их нет...

Валерик заметно сник. Ему хотелось поразить Лёлю чем-то ещё, но все остальные факты, приходившие ему в голову, были не так интересны и требовали знаний для понимания.

– Я пойду, – сказала она. – Темнеет. А мне через лес. Завтра увидимся.

И ушла.

А Валерик остался наедине с фиолетово-розовым небом, дроздами, стрижами и коробочкой ликогал, зажатой в руке. И он сразу вспомнил, как подбросил споры арцирии, и ветер понёс их прямо ему в лицо.

"Наверное, я вдохнул тогда сколько-то спор," – подумал Валерик.

И тут ему вспомнились японцы с их роботами, и вдруг подумалось, что может быть, у него там, внутри, вырос микс, который сидит теперь в Валериковой голове, как пилот – в кабине самолёта, и жмёт на рычаги, а Валерик мечется, словно робот, подчинённый чужой воле... И потом – думал Валерик – миксомицеты везде: в парках, во дворах, в палисадниках. Они незаметны, их споры разносятся ветром... Кто знает, сколько спор мы вдыхаем за свою жизнь?

Это был бред, очевидный бред – Валерик прекрасно это понимал, но не мог остановиться. Ему было плохо и хотелось думать о плохом. О том, что миром управляют миксомицеты, например.

Лера ушла – исчезла, снова не сказав ни слова.

А у него возник сильный интерес к Лёле. Валерик боялся его и очень ругал себя: ругал так, словно если и не изменил, то был от этого в каком-нибудь шаге. Как будто он вдруг оказался мужчиной, который добился своего и... И всё? Всё кончилось? Всё то чувство, которое жило столько лет? Лера-ликогала, Лера-арцирия теперь стала просто Лерой?

Валерик ненавидел себя, ненавидел так сильно, что вдруг оказалось – проще поверить, что кто-то решает за него. Пусть даже забравшийся в голову микс. Тогда можно было не признаваться себе в том, что сначала спал с одной, а потом хотел другую...

На душе было пусто.

Во двор вползли сумерки, и Валерик почувствовал раздражающий приступ куриной слепоты. Он вошёл в кухню, включил свет и услышал, как Даня покрёхтывает и ворочается у себя в кроватке. Валерика едва ли не взбесили эти звуки. Он вдруг подумал, что не хочет никаких детей, бутылочек, кефиров и каш. Что он хочет завалиться на диван, задрать повыше ноги и смотреть какую-нибудь муть по телевизору. И что не хочет ходить на работу, видеть и слышать про миксы. Что хочет всё послать и жить обычной жизнью. Потому что стало вдруг очевидно, что тот единственный секс, который был у него, и которым он так гордился ещё пару часов назад, был из жалости. Это была плата за то, что он нянчится с ребёнком – никак не больше. А чем она могла ещё отплатить? Денег бы он не взял. А это взял. Потому что посчитал, что от чистого сердца. Или потому что вообще забыл о чём-нибудь подумать...

Его, как бычка на верёвке, повели туда, повели сюда. Он, словно миксамёба, полз по акрозиновому следу, не смея отклониться ни вправо, ни влево. И как удачно вчера вмешался этот бомж... И как он же подкинул ему Лёлю, и привёл тогда под окно, когда Лера и Лев... И толкнул к нему Леру, когда они подумали, что бомж украл ребёнка.

И тут Валерик вспомнил странность, которую давно заметил, но ни разу для себя не сформулировал: бомж не пах – он не пах, как обычно пахнут бомжи: потом, выделениями, болезнью, едой с помойки и сивушным перегаром. Он не пах вообще. Как не пахнет выделяемый миксами акрозин, при помощи которого они объединяются в плазмодий.

Валерик расхохотался. Он понял, что окончательно чувствует себя грибом, и успокоился.

Надо было идти греть кефир.

III.

А дни стояли по-прежнему холодные.

На следующее утро Лёля пришла до завтрака – в лагере ещё не зазвучал "Антошка, Антошка", и часы показывали половину девятого. Она привычно встала к плите: Валерик увидел её силуэт в окне, когда, почистив зубы, возвращался в дом из баньки.

Лёля шмыгала носом, и Валерик с раздражением подумал, что она плачет.

– Ты чего? – хмуро спросил он, вешая полотенце на крючок и ставя щетку в стакан на подоконнике.

– Дасмо'к, – просто ответила она.

– Так ты иди, отдыхай, – Валерик растерялся. – Что же ты встала?..

– А! – Лёля безнадёжно махнула рукой. – Сё 'авно 'аботать. А у тебя хоть тепло.

Она старалась не подходить к малышу, а если и подходила, повязывала на лицо косынку – углом вниз, как американский налётчик.

Валерик не возражал. Он просто вяло наблюдал и делал то, что должен, – без души и желания.

Наблюдать было интересно. Во-первых, он видел, что Данька ведёт себя с ним совсем по-другому. Сначала он был капризным и требовательным. Потом, словно поняв, что Валерика этим не прошибёшь, как будто замкнулся в себе. Стал меньше смеяться, меньше тянуть ручки, больше сидеть и сосредоточенно заниматься своими делами: смотрел книжки, прилаживал на палочку кольца пирамидки, перекладывал по-разному игрушки.

Даня оживал только при Лёле, да и то не всегда.

В следующие три дня она забегала на дачу довольно часто, раза четыре в день, и Валерик заметил, что её насморк то стихает совсем, то резко усиливается, так что нос краснеет, глаза слезятся и голос становится хриплым и гундосым.

На третий день поздно вечером она едва не уснула у печки. Валерику показалось, что у неё температура.

– Я сейчас пойду, – виновато улыбнувшись, сказала Лёля. Глаза у неё были сонными и мутными. – Просто соберусь с силами, заставлю себя и пойду. Там так холодно, ты бы знал. У тебя тут просто рай.