Пьер Данинос - Записки майора Томпсона

• Название: Записки майора Томпсона
• Автор: Пьер Данинос
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1970

«Записки майора Томпсона» — это взгляд типичного англичанина на типичного француза, но в то же время это и взгляд типичного француза на типичного англичанина.

Еще точнее было бы сказать, что в книге Даниноса фигурируют типовой англичанин и типовой француз: персонажи, составленные из стандартных деталей, общих мест, стереотипных суждений. И юмор строится на том, что привычное, стертое, «нормальное» оказывается странным, нелепым, совершенно не укладывающимся в сознание британского тугодума.

---

И вот, вооружившись огромным ножом мясника, вы начинаете резать, кромсать, вы пытаетесь отрубить огромный кусок своего прошлого, которое ваша жена считает безупречным, но которое в действительности все поросло ложью. Все рушится: прошлое, настоящее, будущее. Крики, рыдания, угрозы. Но вдруг… кто это? Ваш ребенок, проснувшийся, как по мановению волшебной палочки, входит в комнату в ночной рубашонке для того, чтобы напомнить вам, что у вас есть дети. Я таю… Вы таете… Мы таем… Все придется начинать сначала.

Момент был выбран неудачно.

В этом еще одно из коренных различий между вымыслом и действительностью. На сцене или на экране момент, выбранный мужем или женой для решительного объяснения, оказывается всегда весьма удачным. Вероятно, потому он и называется «психологическим моментом». В жизни эти объяснения происходят «всегда в неподходящие моменты». Доказательством этому служит хотя бы то, что в течение года я по крайней мере раз двенадцать пытался заговорить с Терезой, и всякий раз она обрывала меня:

— Неужели ты не мог найти более подходящего момента, чтобы выложить это! Как ты всегда умеешь все испортить!..

Если это случалось не «за неделю до годовщины нашей свадьбы», то обязательно «перед самыми каникулами!» пли «как это кстати — как раз перед началом учебного года!», или же: «И ты мне это говоришь за две недели до рождества! Уж скажи прямо, что ты не хочешь провести новогодний праздник с твоими детьми…» (обратите внимание на употребление слова «твои», которое в зависимости от обстоятельств может превратиться в «мои» или «наши»). К этому еще добавляются кануны всех семейных сборищ, дни первого причастия, экзамены, весь ненавистный месяц май, с его «днями матерей» и «днями отцов», со всей нескончаемой праздничной суетой, когда заговорить бывает просто невозможно.

Но отступать уже некуда: вы решаетесь. Но сразу же после этой «операции», которую вы проделали, следуя наставлениям вашего друга — сторонника хирургического лечения нарывов, — когда вы еще не успели расхлебать каши, которую напрасно заварили, не успели прийти в себя и вас еще разъедают сомнения и терзают угрызения совести, вы вдруг встречаете друга детства, с которым до этого забыли посоветоваться, верного друга, который вас не подвел ни разу в жизни и который, узнав о ваших семейных неурядицах, без колебания заявляет:

— Могу посоветовать только одно, старина: пусти все на самотек… Пусть все идет, как идет… А то как бы тебе потом не пришлось пожалеть и горько пожалеть о случившемся.

И снова, какая разница между жизнью и театром! В жизни, главным образом на улице, вы то и дело встречаете людей, которые вам советуют то или другое (я никогда еще не получал двух одинаковых советов кряду). Один полагает, что следует принять твердое решение: «Добрый развод лучше худого супружества». Другой, являясь сторонником определенного modus vivendi[179], утверждает: «Что бы ни случилось, помни одно: такой мягкосердечный человек, как ты — уж я-то тебя знаю, — не сумеет построить нового счастья на развалинах старого!» Третий, напротив, считает, что, с одной стороны, развод немыслим, рано или поздно в этом придется убедиться, но в то же время человек не имеет права задушить в себе столь редкостное чувство — большую любовь. Четвертый убежден, что лучший выход в подобных ситуациях — на некоторое время расстаться и с женой и с любовницей: «Надо исчезнуть, старина, исчезнуть. Я знаю, это нелегко. И тем не менее это единственный выход. Уезжайте, и уезжайте непременно один: вы сможете взглянуть на события как бы со стороны. Когда вы вернетесь, клубок распутается сам собой, вот увидите!»

Даже у такого человека, как я, не очень-то поддающегося чужим влияниям, начинает пухнуть голова от подобных головоломок.

Понятно, что в театре головоломки такого рода исключены: автор не может разрешить своим героям покинуть сцену и отправиться на улицу советоваться, не нарушив самым досадным образом хода пьесы.

Даже если бы не было советчиков, а они не будут вам досаждать, если вы не станете обсуждать с ними свои дела, остается весь окружающий тебя мир, люди, которые многое говорят тебе, даже не вступая с тобой в разговор. Просто удивительно, сколько супружеских пар, которые выглядят такими счастливыми, встречается на улице, когда ты готов порвать со своей семьей! Можно подумать, что они нарочно принимают такой счастливый вид, чтобы досадить тебе.

В самом ли деле они счастливы или только притворяются счастливыми? Когда я отправляюсь на тайное свидание, мне кажется, что каждый встречный в курсе моих гнусных намерений и смотрит на меня так, словно я собираюсь совершить преступление. А сами они точно сошли со страниц целомудренных книг для семейного чтения: родители чинно прогуливают своих малышей, лицеисты, нагруженные учебниками, спешат на занятия, мужчины с портфелями в руках шагают на работу и т. д. Я бы мог поклясться, что мне на пути попадались только примерные граждане, которые догадывались о моих нечистых помыслах. И у меня возникало ощущение, что я «калечу» свою жизнь, свою честную жизнь. Моя старая мещанская основа бунтовала помимо моей воли. То же самое чувство я испытывал, когда под взглядами своих детей, озабоченно хмурясь, с туго набитым портфелем, деловитой походкой отправлялся в бюро на улице Шатодён, что означало — на квартиру к своей секретарше на улицу Доброполь; когда я закрывал за собой дверь, бросая на ходу: «Будьте умниками!», мне казалось, что в лестничной клетке оглушительным эхом отдается хохот всех, у кого чистая совесть: «Тебе ли это говорить, проказник!»[180]

Было ли так на самом деле или я просто это себе внушил, по я никогда не встречал стольких людей, у которых была бы ничем не осложненная жизнь, как в тот период, когда я сумел так осложнить свою собственную. И как на грех, мне без конца попадались знакомые, которые твердили о моем счастье:

— Ах, дорогой, как я вам завидую! У вас жена… дети… своя семья, и, кроме того, бог не обидел вас здоровьем. Вы даже не представляете, как вы счастливы!

Люди не представляют своего счастья, но чужое от них не укроется. И они всегда окажутся рядом, чтобы открыть вам на него глаза.

* * *

Если ко всему вышесказанному прибавить, что на сцене — после окончания тяжелого разговора — герою или героине нет ничего проще, как уйти, закрыв за собой дверь, и автору уже нет никакого дела до того, что произойдет потом; ему наплевать на те мелкие житейские проблемы, которые возникают в обыденной жизни после роковой фразы: «Можешь собирать свои вещи!» (надо уладить все материальные и финансовые дела, отобрать мелкие вещи, перевезти крупные, уложить первый чемодан, разобрать бумаги, заняться разделом имущества и т. д.) и на улаживание которых иногда уходят многие месяцы; я мог бы на этом кончить сопоставление театра с жизнью, впрочем так и не исчерпав одного из самых неисчерпаемых вопросов.

Сам я так и не дошел до стадии «собирания вещей». Но теперь я прекрасно понимаю, почему столько мужчин предпочитают поставить крест на своих чувствах, заживо схоронить душу и тело в своей семье, нежели выносить пытки двойной жизни. И хотя я не собираюсь больше сравнивать театр и жизнь, я не могу не привести здесь знаменитые строки, воспевающие сладость запретного плода: «Любовь была бы пресной, если бы тайна не придавала ей остроту. Именно запрет разжигает страсть!»

Когда-то я почти верил в это. Теперь я придерживаюсь другого мнения. Возьмите хотя бы путешествия. Я всегда недолюбливал рассказывать о них, сразу по возвращении домой. Но излагать, не успев перешагнуть порог дома, подробности путешествия, которое в действительности не совершал (это может показаться занятным только в первый раз), теперь мне просто не под силу. Мне даже страшно вспомнить, как, вернувшись из Лаванду, я должен был рассказывать, какая погода стоит в Нанси и виделся ли я там с Депла!.. И это было еще далеко не самое худшее! Ведь всякий раз приходилось:

1. При отъезде притворяться, что ты безумно устал, что тебе тяжело расставаться с семьей и ехать в Нанси, хотя в действительности ты был на седьмом небе оттого, что отправляешься в Лаванду. Вершиной ханжества было принять столь удрученный вид, чтобы тебя даже пожалели. («Ты прямо как на каторгу собираешься!» «Бедный мой котик!») И сверхнаглостью — спросить в последнюю минуту: «Так, значит, ты окончательно решила не ехать со мной?» и этой геройской фразой рассеять малейшие сомнения, что ты уезжаешь не один. Чтобы оградить себя от всякой случайности, следовало тут же, не дождавшись ее ответа, как бы вскользь заметить: «Правда, завтра вечером мне еще придется остановиться в Люневиле, надо повидаться с одним из наших страховых агентов… Какая тоска!» Перспектива провести вечер в Люневиле с одним из страховых агентов почти наверняка охладит женский энтузиазм. Бар-ле-Дюк, Валансьен, Лион, Туль, Бельфор, вообще весь Север и Восток, а за границей — Шарлеруа, Намюр и Бирмингем могут быть рекомендованы как области или города-этапы, в зародыше убивающие всякое желание поехать с вами.