Станислав Куняев - "В борьбе неравной двух сердец"

• Название: "В борьбе неравной двух сердец"
• Автор: Станислав Куняев
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012

---

А вот ещё из калужской книги Булатика, как любила его называть Белла:

"Калуга дышала морозцем октябрьским и жаром декретов, подписанных Лениным". А может быть, это был пресловутый тоталитарный декрет "О борьбе с антисемитизмом"? Далеко смотрел Булат Шалвович! А вот его стишок о Франции, в котором, как в зёрнышке, просматривается весь план будущей поэмы Вознесенского "Лонжюмо":

И в этом бою неистовом рождается и встаёт в поступи коммунистов будущее моё.

И в кулаках матросских, в играх твоих детей, и в честных глазах подростка, продающего "Юманите".

Булату к выходу калужской книги (1956 г.) исполнилось 34 года. Человек зрелый, за свои слова отвечающий, он вскоре напишет эпохальные строчки о "комиссарах в пыльных шлемах", до образа которых ни один из его младших друзей по великолепной четвёрке не додумался. Не зря же какой-то его родственник с фамилией "Окуджава" (а может, даже отец?) вместе с Лениным приехал в Россию весной 1917 года в запломбированном вагоне.

Но всё-таки Р. Р. и от Окуджавы на фотографии отодвинулся, как чуял, что Окуджава пойдёт по стопам Евтушенко, предаст идеалы Революции и отречётся от великого ленинского завета о том, что мы должны научить "кухарку управлять государством".

Оно так и вышло: вскоре Роберту Ивановичу пришлось испить чашу разочарования, когда он прочитал стихотворенье Булата в демократической газете "Литературные вести", редактируемой Валентином Оскоцким, ставшим известным после того, как он научился во время митингов 90-х годов на манежке громче всех кричать: "фашизм не пройдет!":

Кухарку приставили как-то к рулю, она ухватилась, паскуда, и толпы забегали по кораблю, надеясь на скорое чудо.

Кухарка, конечно, не знала о том, что с нами в грядущем случится.

Она и читать-то умела с трудом, ей некогда было учиться.

Кухарка схоронена возле Кремля, в отставке кухаркины дети.

Кухаркины внуки снуют у руля: и мы не случайно в ответе.

Прочитал Роберт этот паскудный антинародный стишок и закручинился — вот и Окуджава предал Ленина, скурвился, а ведь писал в калужской книжке:

Всё, что создано нами прекрасного, создано с Лениным, всё, что пройдено было великого, пройдено с ним.

И в стихотворенье "В музее Революции" клялся:

Я по прошлому иду — я его не подведу.

И людей труда из простонародья, комбайнёров, убирающих хлебное поле, уважал:

И когда вы хрустите жаркой хлебною коркою, знайте,

Сашка не дрейфит, он железно стоит у руля...

"Да, — размышлял Роберт Иванович, глядя на огоньковскую фотографию, — надо было отодвинуться от ренегата и руку снять с его плеча. Но сукин сын Коротич настоял на этой композиции. У него, кстати, тоже есть поэма о Ленине — "Том 54" — об очередном томе ленинского собрания сочинений. Но не выдержал, пересмотрел убеждения, пошёл по антиленинской дорожке, как и Олжас Сулейменов... А какая у Олжаса была замечательная поэма "От января до апреля", к столетию со дня рождения Ильича написанная! Как смело эти нацмены подходили к ленинской теме с такой стороны, с которой ни один из нас, московских поэтов, подойти не решался:

Его таким нарисовал Андреев, его один бы бог не сотворил.
Арийцы принимали за еврея его, когда с трибуны говорил.
Он знал, он видел, оставляя нас,
что мир курчавится, картавит и смуглеет...
Он, гладкое поглаживая темя,
Смеётся хитро, щуря глаз калмыцкий.
Разрез косой ему прибавил зренья,
Он видел человечество евреев".

Вспомнил эти стихи Роберт Иванович и расстроился: "Нет, не разрешала нам в Москве цензура, ни за что не разрешала такое написать и напечатать! Это только им, нацменам, можно было своё мнение иметь по национальному вопросу. Вроде идеология у нас одна, цензура одна. "По национальности я советский!" — что, плохо, что ли у меня сказано? Но только Олжасу, моему другу, дозволяется утверждать, что в будущем всё человечество станет "евреями". Ну разве не обидно?"

Роберт вздыхал и вспоминал слова близкой ему верной и мудрой женщины: "Не горячись, Роба, ещё неизвестно, как жизнь обернётся. Вспомни, что партия доверила тебе как настоящему "шестидесятнику" в 27 лет руководить крупнейшим идеологическим отрядом — московской писательской организацией, что ты член партии, что с 1957 по 1982 год ты издал 70 стихотворных сборников, что ты лауреат Государственной премии СССР. Ты же настоящий советский человек, сам писал в стихотворении "О национальности":

Мне земля для жизни более пригодна после Октября
семнадцатого года!
Я в Державу верую —
Вечную эту
Красную по смыслу,
по флагу,
по цвету.
Никогда не спрячусь за кондовой завесой, по национальности
я —советский.

Это ведь не слабее Маяковского! И "лесенка" у тебя не хуже. Всё взвесь, не бери пример со своих приятелей. Ни Андрей, ни Женька не пропадут. Им всегда Запад поможет, мировая закулиса спасёт — соблюдай от них дистанцию. Ты ведь не стал участвовать в "Метрополе"? И правильно сделал! А Вознесенский не выдержал. Его Оза уговорила... Они — игроки. Вон Евтушенко — всем режимам успел послужить — и Сталина прославил, и антисталиниста Хрущёва превознёс, с Брежневым ладил, все сибирские стройки коммунизма воспел и Горбачёва встретил "на ура", а когда Ельцин Горбачёва спихнул — о Борисе Николаевиче сочинил искренний стишок. Ты в отличие от этих вертопрахов дорожишь семейными ценностями, с одной женой живёшь всю жизнь. Ты однолюб, Роба, как Маяковский, и служишь не разным там генеральным секретарям, а советской власти. Не торопись, Роба, оставайся советским человеком!"

Но Роба не послушал мудрую подругу и поставил свою подпись 5 октября 1993 г. под расстрельным письмом внуков Серебряного века и детей XX съезда, призывавших Ельцина "раздавить гадину"... Поступил "по-ленински".

И недаром же именно "шестидесятница" В. Новодворская в восторженной статье, названной строчкой из шестидесятника-"ленинца" Окуджавы "На той единственной гражданской", опубликованной в журнале "Огонёк", где главным редактором был "шестидесятник"-ленинец В. Коротич, так писала о побоище, которое устроили "шестидесятники" по духу Ельцин и Гайдар, расстрелявшие 5 октября российский демократической парламент:

"Мне наплевать на общественные приличия. Рискуя прослыть сыроядцами, мы будем отмечать, пока живы, этот день — 5 октября, день, когда мы выиграли второй раунд нашей единственной гражданской. И "Белый дом" для нас навеки — боевой трофей. 9 мая — история дедов и отцов, чужая история.

После октября мы полноправные участники нашей единственной гражданской, мы, сумевшие убить и не жалеющие об этом, — желанные гости на следующем Балу королей Сатаны. Вся земная жизнь — большой вечер у Сатаны.

Утром 4 октября залпы танковых орудий разрывали лазурную тишину, и мы ловили каждый звук с наслаждением. Если бы ночью нам, демократам и гуманистам, дали танки, хотя бы самые завалящие, и какие- нибудь уценённые самолёты и прочие ширли-мырли типа пулемётов, гранатомётов и автоматов, никто не поколебался бы: "Белый дом" не дожил бы до утра и от него остались бы одни развалины.

Я желала тем, кто собрался в "Белом доме", одного — смерти. Я жалела и жалею только о том, что кто-то из "Белого дома" ушёл живым. Чтобы справиться с ними, нам понадобятся пули. Нас бы не остановила и большая кровь...

Я вполне готова к тому, что придётся избавляться от каждого пятого. А про наши белые одежды мы всегда сможем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь отстирывается хорошо.

Сколько бы их ни было, они погибли от нашей руки. Оказалось также, что я могу убить и потом спокойно спать и есть. <...>

Мы вырвали у них страну. Ну а пока мы получаем всё, о чём условились то ли с Воландом, то ли с Мефистофелем, то ли с Ельциным" ("Огонёк", № 2-3, 1994 г., стр. 26). А в своей книге "По ту сторону отчаяния" В. Новодворская добавила:

"Я благодарна Ельцину... Пойдём против народа. Мы ему ничем не обязаны... Мы здесь не на цивилизованном Западе. Мы блуждаем в хищной мгле, и очень важно научиться стрелять первыми, убивать..." Конечно же "бал королей Сатаны", "Воланд" и "Мефистофель" возникли в воображении Новодворской не случайно: она взрастала, как ведьма и гражданка, не только на песнях Окуджавы, но и на стихах Ахматовой, и на прозе Булгакова. "Любовь, исполненная зла" заразительна. Её статья явилась естественным продолжением "расстрельного" письма 42-х писателей, написанного в стиле письма Ленина "об изъятии церковных ценностей" и опубликованного в "Известиях" 5 октября 1993 года. Разве что градус патологической ярости у Валерии был покруче. Хотя и в известинском письме защитники Российского парламента, убиенные в тот день, были названы "красно-коричневыми оборотнями", "ведьмами", "убийцами" и "хладнокровными палачами", как будто не их тела были октябрьской ночью погружены на баржу и увезены в неизвестном направлении, а трупы Ельцина, Лужкова, Гайдара и прочих "гуманистов", "борцов за права человека".