Иэн Бурума - Ёсико

• Название: Ёсико
• Автор: Иэн Бурума
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-386-05223-2

Она не выглядела ни типичной японкой, ни китаянкой. Было в ней что-то от Великого шелкового пути, от караванов и рынков специй и пряностей Самарканда. Никто не догадывался, что это была обычная японка, которая родилась в Маньчжурии…

От Маньчжоу-Го до Голливуда. От сцены до японского парламента. От войны до победы. От Чарли Чаплина до Дада Уме Амина. Вся история Востока и Запада от начала XX века до наших дней вместилась в историю одной-единственной женщины.

«Острым и в то же время щедрым взглядом Бурума исследует настроения и эмоции кинематографического Китая в военное время и послевоенного Токио… Роман „Ёсико“ переполнен интригующими персонажами… прекрасно выписанными в полном соответствии с духом времени, о котором повествует автор».

Los Angeles Times

---

6

Все самые знаменитые представители японского кинобизнеса собрались здесь, в главном офисе Бюро информации в штаб-квартире ВКОТ. Конечно же всех я их не знал. Они выглядели как самые обычные бизнесмены, ну кроме разве одного или двух явных киношников, в мягких шляпах с широкими полями, словно они приехали на рыбалку. Но если бы в то серое сентябрьское утро на здание «Дайичи Лайф Иншурэнс» сбросили бомбу, все самые известные режиссеры и продюсеры Японии были бы уничтожены одним ударом. После долгих церемоний и сердечных улыбок японцы наконец расселись на неудобных деревянных стульях перед письменным столом, установленным на чем-то вроде помоста. С этого возвышения майор Ричард (Дик) М. Мерфи — высокий, нескладный мужчина с рыжими волосами и бледной ирландской кожей — зачитал список всех «можно» и «нельзя» в послевоенном производстве японских художественных фильмов. Его переводчик, Джордж Исикава, впоследствии стал моим лучшим другом.

«Можно» включало «изображение японцев любого общественного положения, сотрудничающих в деле построения мирного общества». Фильмы также должны были отображать новый дух «индивидуализма» и «демократии», а также «уважение прав мужчин и женщин». Секретари киностудий старательно делали записи, а их боссы издавали горловые звуки, которые могли означать согласие, хотя в этом никто не был уверен.

Все, что связано со старым духом «феодализма» или «милитаризма», естественно, подпадало под графу «нельзя-нельзя».

Фильмы с драками на мечах, в течение многих лет являвшиеся основным продуктом японской киноиндустрии, изгонялись, поскольку пропагандировали «феодальную верность». Когда один из режиссеров попросил привести другие примеры неприемлемого «феодализма», Мерфи на секунду задумался, чтобы обдумать вопрос, а затем сказал, что это могут быть изображения того, что он назвал горой Фудзияма. Среди слушателей это вызвало небольшое смятение.

— Но послушайте, — прорычал некий представительный господин с сальными волосами, — Фудзи-сан является символом нашей культуры!

Майор улыбнулся и очень медленно, чтобы до всех дошло, сказал, особо не заботясь, понимает ли кто-нибудь по-английски:

— Вот для этого мы с вами здесь и собрались. Чтобы изменить культуру и взлелеять совершенно новый для нас дух демократии.

Когда же еще один господин заметил, что Фудзи является эмблемой его компании, майор Мерфи, обратившись к нему с неизменной доброжелательностью, ответил, что этот символ должен быть изменен на что-нибудь другое.

Даже если японцы и были раздражены или смущены, они этого не показывали. Наоборот, в большинстве своем улыбались майору, как благодарные ученики.

— А не может ли майор Мерфи быть столь любезен, — сказал стройный молодой человек в сером костюме, — чтобы предложить нам несколько тем, которые подходили бы для новой эры демократии лучше всего?

Майор, который на гражданке держал небольшую галантерейную лавку в Блэк-Фут, штат Айдахо, был просто счастлив услужить.

— А как насчет бейсбола? — сказал он, очень гордый собой. — Смотрите, какая отличная тема! Бейсбол — очень демократичный спорт. Мы в него играем, а теперь и вы в него поиграйте.

Вообще-то японцы играли в бейсбол задолго до войны, но майор, по-видимому, об этом не знал.

— О! — сказал стройный молодой человек, с которым я вскоре познакомился (это был молодой Акира Куросава). — Бейсбол…

— Что он сказал? — спросил его лысоватый продюсер.

— Бейсбол, — ответил Куросава, — фильмы про бейсбол.

— Ах да, — сказал продюсер, — бейсбол…

И все заулыбались.

Одной из моих самых любимых обязанностей в качестве секретаря майора Мерфи было посещение киностудий, где, сидя в прокуренных просмотровых комнатах, мы исследовали фильмы на предмет «феодализма». Для майора просмотр бесконечных пленок с японскими фильмами был величайшим испытанием, и это время он, устав за неделю, использовал в основном как возможность немного поспать. Для меня же это было неплохим образованием. Обычно Джордж Исикава рассказывал о том, что происходит на экране, в манере традиционного рассказчика, а я смотрел на экран во все глаза. Постепенно я стал распознавать шаблоны, которые использовались в японском кино. Под руководством Джорджа то, что казалось непонятным, обретало смысл. То был совсем другой взгляд на мир, другой визуальный синтаксис, вроде сдержанной работы оператора или, к примеру, когда камера сохраняла дистанцию во время эмоционально-напряженных сцен, и это трогало зрителя сильнее, чем самый крупный план, который мы использовали у себя на Западе. Повествование извивалось и текло, следуя поэтическому замыслу, а не прыгало от сцены к сцене, скрепляя нить повествования счастливой развязкой. Японские сюжеты были с открытым концом — как сама жизнь.

Боюсь, что все это прошло мимо майора Мерфи. Подобно многим американцам, у него было много идеалов, но при этом не было ни капли воображения. Прирожденный проповедник, он не уставал читать японцам лекции об одних и тех же абстрактных понятиях. Готов поспорить, он и во сне мечтал о «демократии» и «гражданской активности». Очень часто пришедшая ему в голову и полностью овладевшая им мысль о способе воплощения этих прекрасных идеалов постепенно становилась одержимостью.

Одна из таких навязчивых идей посетила его, когда в нашу контору доставили сценарий о романтических страданиях молодой женщины. Это был ничем не примечательный рассказ, каких много. Отец девушки хочет, чтобы она вышла замуж за сына его хозяина. А она настаивает на том, что выйдет замуж за человека, которого она выбрала сама. Настоящая любовь побеждает. Мерфи это все одобрил. Да что там, он до потолка прыгал от счастья. «Наконец-то, — вопил он, — у нас есть великолепное воплощение духа равенства!» Сценарий так ему понравился, что он собрал всех режиссеров и продюсеров к себе на специальное совещание. Режиссер Итиро Миягава считался заслуженным ветераном. Он внимательно выслушал советы майора Мерфи о том, как усилить сценарий.

— И вообще, — спросил Мерфи с сияющим от воодушевления лицом, — почему никто никогда не видел, как японские мужчина и женщина целуются на экране? Это что, признак феодализма? В конце концов, — добавил он, вдохновляясь все больше, — пускай даже в жизни японцы и не целуются на людях, но почему мы все должны трусливо избегать этой темы? Зачем наводить тень на плетень? Демократия — она вся о любви, и к тому же любви открытой и здоровой, о любви супругов друг к другу и к своей семье. Именно поэтому так важно включить в фильм сцену с целующейся парой!

Миягава, чьи прежние работы были известны не столько романтическим содержанием, сколько умело поставленными сценами самурайских боев, спросил, готов ли вообще японский зритель к такому необычному новшеству. Люди могут начать стесняться, а то и засмеются. Мановением руки Мерфи отмел все возражения, словно говорил с упрямым ребенком.

— Нет, нет, нет! — сказал он. — Теперь уже вы сами должны учить зрителей, как им себя вести и строить демократическое общество.

Продюсер Миягавы, низенький человек в до блеска отполированных черных ботинках, похлопал режиссера по колену и сказал что-то по-японски.

— Что он сказал? — спросил Мерфи.

Джордж перевел, что они сделают все, что в их силах, чтобы снять демократический фильм.

— Хорошо, — сказал Мерфи, — хорошо, очень хорошо. Джентльмены, вместе у нас получится. Я очень хорошо знаю, что получится. Очень приятно было с вами работать.

Не прошло и месяца, как мы с Мерфи уже ехали на армейской машине по окраине Токио, чтобы посмотреть, как снимают кино на киностудии продюсерской компании «За мир в Азии». Окраины разбомбило не так сильно, как центр города. Но от большинства некогда нарядных особняков остались только белые бетонные коробки. Автобусы, эти печи для обжига угля, были набиты битком, и люди свисали с подножек, как виноградные гроздья. Мужчины и женщины обмахивались бумажными веерами, чтобы добыть хоть немного прохлады из влажного воздуха, и шлепали ими мух, что роились над воронками от авиабомб, наполненными стоячей водой. Где-то по радио пела Жозефина Бейкер.

Студии кинокомпании «За мир в Азии» на берегу реки Тама были крупнейшими в Японии. Мужчины в белых платках, жгутами намотанных на голову, вбегали и выбегали из приземистых бетонных зданий. Казалось, все куда-то ужасно спешат. Или просто крутят жизнь, как кинопленку, в ускоренном режиме, словно бы подгоняя японцев, дабы те еще лучше удовлетворили свою национальную страсть к художественному кино.

По пути в Студию А, где снимали «Звуки весны», мы прошли мимо замечательных декораций: разрушенной токийской улицы, в центре которой зияла залитая водой воронка от авиабомбы. Руины домов, изготовленные из крашеного дерева, выглядели пугающе натуральными. Рядом в колодце был установлен ручной насос, производивший ядовитого вида пузыри, вздувавшиеся на илистой поверхности этого затхлого водоема. Старый ботинок, выброшенная кукла, сломанный зонтик и другие обломки искусно расположены на поверхности воды. Сгорбившийся над гитарой мужчина. Вода из пожарного шланга падает на съемочную площадку, изображая летнюю грозу. Малолетняя проститутка — волосы свалялись, губы в ярко-красной помаде, высокие каблуки — стоит у входа в залитый неоновым светом танцевальный зал, из которого по команде режиссера — «Мотор!» — выбегает красивый молодой человек в гавайской рубахе с белым пластиковым ремнем. Мужчина с гитарой на заднем плане играет популярную балладу. Если бы не громадная довоенная кинокамера и свисающий с бамбукового шеста микрофон, если бы не прожектора и режиссер в белой мягкой шляпе, подобную сцену можно было бы наблюдать в любом уголке на окраинах Токио.