Митч Элбом - Искорка надежды

• Название: Искорка надежды
• Автор: Митч Элбом
• Издательство: АСТ
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-071289-2

Книга, которая возглавила список бестселлеров «Нью-Йорк таймс» и была избрана книгой года Клубом Опры Уинфри.

Книга, о которой сам Митч Элбом сказал: «Это самое важное, что я написал!»

Книга о вере, надежде и любви. О понимании и дружбе. О том, как выжить даже в самые трудные времена, прощая, помогая ближним, веря в добро и сохраняя достоинство.

---

Я вдруг подумал: каким образом растут конгрегации в церквях и синагогах? При некоторых из них организуются вечерние школы. В других устраиваются всевозможные мероприятия: лекции, сборы пожертвований, вечера холостяков, карнавалы.

А в приходе «Я страж брату своему» не было ни членских взносов, ни сборов пожертвований, ни вечеров для тех, кто не женат. Число прихожан в нем росло самым старомодным способом — в церковь приходили те, кто отчаянно нуждался в помощи Бога.

* * *

Но с проблемами отопления, да и со счетами Генри справиться так и не удавалось. Воскресные службы по-прежнему проходили в клеенчатой палатке. Бездомные все так же ночевали под шум воздуходувов и ложились спать в пальто и куртках. Ранняя зима, продолжая свое наступление, бездушно облепила снегом ступени и крыльцо главного входа церкви.

Обычно в своих газетных статьях я старался избегать религиозных тем, но на этот раз решил, что читатели «Детройт Фри пресс» должны узнать о положении вещей в церкви Генри. Перед тем как написать ее, я взял интервью у нескольких бездомных, включая бывшего профессионального бейсболиста, который, переночевав однажды в старой машине, отморозил на ногах все пальцы.

Интервью были собраны, но чего-то для статьи все же не хватало.

И вот однажды вечером, перед самым Рождеством, я отправился к Генри в гости. Дом его находился в двух шагах от церкви. Приехав в Детройт шестнадцать лет назад, он купил его за тридцать тысяч взаем. Сейчас скорее всего он стоил и того меньше.

Старый убогий кирпичный фасад, разболтанная калитка и заброшенный участок перед домом. Здесь Генри когда-то раздавал соседям еду; сейчас все было покрыто снегом, льдом и грязью. Рядом был навес, под которым хранились продукты для бедных, огороженный сеткой, предохранявшей продукты от птичьего разбоя.

Генри сидел в передней комнате на маленькой кушетке, той самой, на которой целый год спаи Касс. Вид у дома был опрятный, но довольно-таки жалкий: краска на стенах шелушилась, потолок в кухне кое-где обвалился. Пастор был простужен, без конца кашлял и казался задумчивей обычного. Возможно, это было связано с наступлением Рождества. На стенах висели фотографии его детей, но было очевидно, что в этом году на рождественские подарки им особенно рассчитывать не приходилось.

В те времена, когда Генри торговал наркотиками, стоило ему захотеть телевизор, и в обмен на «дурь» он тут же получал его. Драгоценности? Дорогая одежда? Только глазом моргни. Чтобы все это заполучить, ему даже не требовалось выходить из дома.

Я спросил Генри, надеялся ли он, вступая в обязанности пастора, что когда-нибудь станет жить лучше, чем прежде.

— Нет, — ответил Генри. — Думаю, мне на роду написано работать с бедняками.

— Но вам вовсе не обязательно подражать их образу жизни, — пошутил я.

Генри оглядел свое убогое жилье и тяжело вздохнул:

— Я здесь на своем месте.

— Что вы имеете в виду?

Генри потупился. И сказал то, что забыть непросто.

— Митч, я ужасный человек. Я такое в своей жизни натворил… Этого не сотрешь. Я нарушил все Десять заповедей.

— Неужели? Все десять?

— Когда был моложе, так или иначе… да, все десять.

— Крал? Лжесвидетельствовал? Возжелал чужое?

— Да.

— Изменял жене?

— Гм.

— Убивал?

— Я не нажимал на курок, но в этом участвовал. Я мог остановить убийцу, и человек остался бы жить. А я не остановил. Значит, я замешан в убийстве.

Генри отвел взгляд.

— Те, с кем я был, резали друг другу глотки. Псы пожирали псов. Сильные охотились за слабыми. Убивали. И такое случалось каждый день. Я ненавижу того человека, каким был. Я сел за решетку за то, чего не делал, но я совершал такое, за что меня давно надо было посадить. — Генри глубоко вздохнул: — Вот кем я был.

Он опустил голову, и я услышал его натужное дыхание.

— Я заслужил ад, — тихо произнес он. — За то, что я натворил. И Бог будет прав. Бога не обманешь. Что посеешь, то пожнешь. Поэтому я и говорю моим прихожанам: «Не ставьте меня на пьедестал». В своих проповедях я вселяю людям надежду, что они соберут сладкие плоды, хоть и посадили лимоны, но и сам я насажал этих лимонов… — в глазах его стояли слезы, — и свой урожай еще, наверное, не собрал.

— Не понимаю, — сказал я. — Если вы считаете, что вас ждет наказание…

— Зачем служить Богу? — Генри слабо улыбнулся. — А что еще я могу делать? Это напоминает тот момент, когда все отвернулись от Иисуса, а он спросил своих учеников: «И вы тоже уйдете?» А Петр ему ответил: «Куда же мне идти, Господи?» И я знаю, что он хотел сказать. Куда же уйти от Господа? Он везде.

— Но, Генри, все хорошее, что вы сейчас делаете…

— Нет, — Генри покачал головой, — ты не можешь протоптать себе дорожку в рай. Всякий раз, когда ты стараешься оправдаться своими трудами, ты лишаешь себя этого права. Все, что я теперь буду делать здесь до конца моей жизни, я буду делать только для того, чтобы сказать: «Господи, чего бы вечность мне ни уготовила, позволь хоть что-нибудь для тебя сделать. Я знаю, мой счет в игре хуже некуда. Но разреши мне совершить что-то в этой жизни хорошее… до того, как я уйду… — Генри испустил тягостный вздох. — И уж после этого, Господи, я отдамся на твою милость».

Было уже поздно. В комнате у Генри было холодно, словно в ней витал дух его прошлого. Мы помолчали минуту-другую. Я встал, застегнул куртку, пожелал Генри всего наилучшего и вышел на заснеженную улицу.

Я раньше думал, что имею представление обо всем на свете. Я считал себя умным человеком, который «знает, что он делает», и чем выше я взбирался, тем легче мне было смотреть сверху вниз на то, что мне казалось простоватым и глуповатым, в том числе и на религию.

Но возвращаясь домой в тот вечер, я понял: я не умнее и не лучше других, — мне просто больше повезло. И мне должно быть стыдно за свою самонадеянность, потому что можно знать все на свете, но при этом ничего собой не представлять. А сколько людей страдает, несмотря на то что они и умны, и многого в жизни достигли. Они тоскуют, они плачут, им больно. И они не смотрят сверху вниз. Их взгляды устремлены вверх, куда и мне давно следовало бы обратить свой взор. Потому что если помолчать и прислушаться к себе, то мы поймем: всем нам хочется одного и того же — сочувствия, любви и мира в душе.

Возможно, первую половину своей жизни Генри прожил хуже других, но вторую — скорее всего лучше многих. После этого вечера я больше не задавал себе вопроса: бросает ли прошлое Генри Ковингтона тень на его настоящее и будущее? В Писании сказано: «Не судите». Но у Бога есть на это право, и Генри ни на минуту не забывал об этом. Чего же еще от него можно было потребовать?

Январь

В РАЮ

Наступил январь, а с ним и смена календаря. 2008 год. К концу этого года у нас изберут нового президента, произойдет экономическое землетрясение, многие потеряют уверенность в завтрашнем дне, а число безработных и бездомных дойдет до десятков миллионов. Грозовые тучи мрачно сгущались.

Рэб в молчаливом раздумье бродил из комнаты в комнату. Он пережил Великую депрессию и две мировые войны, и теперь его трудно было поразить какими-либо сногсшибательными событиями. Внешний мир он держал от себя на расстоянии вытянутой руки и сосредоточился на своих внутренних переживаниях. Он молился. Он беседовал с Богом. Он наблюдал, как падает за окном снег. И радовался своим простым повседневным ритуалам: молитве, геркулесовой каше на завтрак, приходу внуков, поездкам с Тилой и телефонным разговорам со старыми приятелями.

Я снова пришел к Рэбу в воскресное утро. Мои родители собирались заглянуть к нему позже и забрать меня на ленч перед моим отлетом в Детройт.

За две недели до этого в субботний вечер наша синагога в честь Рэба устроила празднество, — отмечалось шестидесятилетие его службы. Оно было похоже на вечеринку, которую обычно устраивают родным или друзьям, когда они возвращаются домой после длительного отсутствия.

— Представляешь, — говорил Рэб, изумленно качая головой, — приехали люди, которые годами не видели друг друга. И когда они у меня на глазах обнимались и целовались так, будто нашли без вести пропавших друзей, я плакал. И мы это создали все вместе, своими руками. Это невероятно.

Невероятно? Моя старая синагога? Эта небольшая комната, где мы по утрам праздновали шаббат и другие праздники, и дети, выскакивающие из машин и вприпрыжку бегущие в еврейскую школу? Это что, невероятно? Не слишком ли высокопарное слово? Но потом Рэб молитвенно сложил вместе ладони и прошептал:

— Митч, разве ты не понимаешь? Мы создали общину.

Я, увидев его состарившееся лицо и сутулые плечи, вдруг осознал, что все эти шестьдесят лет он без устали учил нас и помогал стать лучше. Что ж, если вдуматься в слово «невероятно», оно скорее всего в данном случае самое подходящее.