Ольга Ипатова - Перекат

• Название: Перекат
• Автор: Ольга Ипатова
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1982

---

К утру он совсем ослабел. Лежал, чужими глазами глядя на Сашу, напряженно искавшую место для укола на его истыканных венах, на соседей, хлебавших жидкую молочную кашу, на Томаша Кузьмича, озабоченно сдвинувшего во время обхода светло-рыжие брови возле Васиной кровати, когда сестра подала ему запись температур.

А за окном был все тот же непроницаемый белый туман, отчего в палате горела лампочка, и так же ронял капли гибкий мокрый куст, но Вася отрешенно закрывал глаза, и слух его тупел, не желая ничего брать от этого могучего, безжалостно-прекрасного мира, выбросившего Васю из себя как ненужную ему, больную частицу так же просто и равнодушно, как выбрасывала когда-то ненужные, заплесневевшие куски хлеба мать. Дед Тимофей топтался возле Васи, спрашивал о чем-то, в дверь робко заглядывала тетка Василиса из женской палаты — молодая еще женщина со светлым, ласковым взглядом — он откликался, не глядел на конфеты, липкой горкой положенные на тумбочке. Сердито бранился Семеныч, требуя особое, импортное лекарство, ластился к медсестре Саше Александр, задумчиво хрустел луковицей дед Тимофей— все это виделось Васе отделенным от него, неинтересным и ненастоящим. Только когда под вечер дед Тимофей притащил откуда-то влажную суковатую палку и слабый запах смолы коснулся бескровных ноздрей мальчика, он приоткрыл потемневшие, нездешние глаза и некоторое время смотрел, как дед, поставив палку между ног, осторожно вырезает на ней что-то свое, таинственное. Зашла в палату Саша, заругалась, потом, разглядев то, что вырезал дед Тимофей, подобрела и только наказала прятать палку во время обхода, чтобы не заметили врачи.

— Смотри, что я тебе сделал, — сказал на следующее утро дед Тимофей, протягивая палку Васе. — Целый зверинец. Цацку тебе. А то скучно, вижу, тебе с нами, стариками…

На коричнево-медной, тонкой коре были умело вырезаны фигурки лесных зверей и птиц, а сбоку, пониже, — желтый вороний профиль Семеныча, алчно глядящего вверх. Семеныч был так похож, что Вася улыбнулся, и дед обрадованно захохотал, показывая старые, источенные зубы.

— Только смотри, чтобы он не углядел, — дед Тимофей кивнул на пустую кровать Семеныча, — не то изгрызет человече палку, жалко его. Человек все лее!

— А это что? — показал Вася на длинную, странную, вытянутую рыбу, вырезанную не поперек, а вдоль палки. — Рыба какая-то?

— А-а! Вот то-то и оно1 Заметил, значит, — довольно потер ладонями дед Тимофей. — Это, Васюта, самая старая рыбина на земле — осетер. Говорят, что ему еще в древние времена памятники ставили, вот как! И такая большая, скажу тебе, бывает — за три метра переходит, а вес к двенадцати пудам подбирается.

— Где же ты его усмотрел, дед, осетра? — любопытно-иронически встрял Александр. — Не слыхал я что-то о такой рыбе в Беларуси.

— Потому и не слыхал, что мало ее на земле осталось! — горестно сказал Тимофей. — И все из-за таких, как ты.

Он посмотрел на Васю, задумался.

— И теперь, бывает, встречается осетер в наших водах, но редко, — продолжал дед. — Мало его на земле, ох как мало. Рыба эта, как и человек, пресную воду только признает.

— Неужто и в Немане бывают?

— А как же! Нереститься приплывают сюда из моря, но мало. Редко кто ее видит, в последние годы и вовсе пропала. Икра у осетра сильно вкусная, и мясо тоже, потому браконьеры и охотятся за такой рыбой.

— Никогда не видел осетров, — раздумчиво сказал Александр. — Дай палку, дед, посмотрю, что за рыба такая.

— Это моя палка! — прижал к себе бескровными пальцами подарок Вася. — Моя… Я сам буду смотреть.

— Ну, раз говорит — моя, значит, очухался! — сморщившись, съязвил Александр. Его разбитные глаза затуманились. — Эх, встать бы, да не могу!

Дед Тимофей порылся в кармане, вытащил носовой платок, вытер усы, и тут Вася впервые заметил, что они не белые, а сильно прокуренные и оттого даже будто подзелененные.

— Ему еще жить да поживать. Он еще долг свой не выполнил, не отработал у жизни за то, значит, что она его на свет произвела!

— О каком это долге ты, дед, говоришь? — рассмеялся Александр. — Смерть, она всех под одну гребенку молотит, не разбирает, какие кто долги отдает. Вот меня запросто могла кокнуть, а?

— Вот она тебя и предупредила, чтобы знал, помнил, что к чему, подумал — чем долг отдавать будешь? Как жить дальше?

— Скажешь тоже! — хмыкнул Александр. — Что тебе жизнь — сберегательная касса, что ли, или служба какая?

— Служба? Это ты хорошо сказал, сынок, — служба. Ежели ты на месте, пользу приносишь — тебя на службе держат. А ежели не хочешь служить — увольняют. Так и смерть…

— А я чем должен отрабатывать? — чуть слышно спросил Вася, не выпуская из рук палки. — Чем, дедушка Тимофей?

— Чем, я не знаю, малец. А только ведаю — жизнь, она каждому цель определяет, свое место предназначает.

— Ну… а для чего, по-твоему, она Семеныча определила? — спросил деда Александр, нащупывая в тумбочке сигареты.

— Семеныча? — Тимофей задумался на несколько секунд. — Должно быть, как волка, чтобы люди бегать не отучились. Подумать хорошо — гак и волк полезная штука, и для него в лесу свое место определено, потому как он санитар, и зайцы без волка совсем плошают, учиться бегать не хотят.

— Это кто же волк? — остановился в дверях Семеныч. — Опять, старый, брешешь?

— О тебе говорим, — с ехидцей в голосе отозвался Александр.

— Обо мне?! — встрепенулся Семеныч.

— А то ты не волк? — спокойно продолжал дед Тимофей, не глядя в его сторону. — Жена приходит, так он ее шпыняет и шпыняет, смотреть жалко. Каждый раз как белуга ревмя ревет. Для такого волк даже очень высокое звание, оскорбление для настоящего волка. Такому лучше подходит шакал, который падалью питается.

Только теперь он посмотрел на опешившего Семеныча.

— Такие, как ты, знать не знают, что такое доброта. Охота тебе под одеялом харчи жевать! Все равно ни я, ни Алексашка, ни Васюта… куска у тебя не возьмем! Даже если попросишь.

— Дураков много, а я один, — усмехнулся Семеныч. — Не для других, для себя живет человек. Для себя, се-бя-а, понятно…

Упрямая, злая искорка жизни никак не хотела гаснуть во впалой, костистой груди Васи Шкутьки. С того дня, когда дед Тимофей подарил ему палку с вырезанным на медяной коре осетром, прошло немало дней. Закустились, закудрявились светло-зеленым темные лапы сосны, на крутых боках горушки повылезли и распушились чебрец и сон-трава, а ивовый куст под окном обвесился пушистыми сережками, над которыми ладно гудели пчелы и шмели.

Александр поправился, выписался из больницы, но часто заглядывал в окно к Саше, когда она дежурила на посту, и Вася порою слышал его знакомый нагловатый голос и звонкий смех медсестрички.

Язвенник Семеныч попал в операционную, после чего его перевели в другую палату; дед Тимофей крепился, но все чаще и чаще заговаривал об операции. Он еще больше похудел, и пижамы на нем теперь болтались еще заметнее, он все резал и резал из березовых и еловых кругляков веселых забавных зверят и раздаривал их всем желающим.

После завтрака в боковушке бывало тихо и пустынно, все, кто мог ходить или передвигаться на костылях, уходили на больничный двор, под сосны, где в песок были вкопаны свежевыкрашенные скамейки и красные фанерные грибы, а то и забирались подальше, к краю обрыва, огороженного чугунной оградой, и загорали на ярком весеннем солнце. В больничный приторный дух врывался теперь живой, капризный запах пушистой сон-травы и смолки вперемешку с пресным, влажным ароматом молодых речных водорослей. И Саша словно расцвела: приходила счастливая, но уколы делала болезненно — рассеянно искала вену и не находила ее сразу, потому что исколотые Васины вены убегали куда-то в глубь тела.

Палка теперь неотрывно была с ним, лежала под одеялом, и костистый длинный осетр с мелкими твердыми щитками на боку и над головой почернел, залоснился, стал более живым и близким. Много за это время узнал Васютка о жизни рыб, прочитал в старой энциклопедии, чудом оказавшейся в больничной библиотеке, что осетр некогда украшал гербы, монеты, считался священной рыбой, теперь же ему должно бояться людей, ведь природа приказывает ему на три месяца в году уходить из своего бескрайнего моря в узкие, мелкие речушки, где его легко можно поймать. Была в этом та же несправедливость, которую остро ощутил Вася по отношению к себе в ту теплую, белую, туманную ночь, и теперь ему хотелось одного: увидеть осетра, хоть один раз в жизни, краешком глаза увидеть эту большую, добрую, могучую рыбу, которая одолевала даже быстрое неманское течение, когда приплывала к ним откуда-то издалека, из неведомых им морей, которую надо было охранять и которая была самой древней на земле. Может, долг, о котором гово рил дед Тимофей, его, Васюткин, долг перед жизнью в том, чтобы спасти эту рыбу?!