Натиг Расул-заде - Рисую птицу

• Название: Рисую птицу
• Автор: Натиг Расул-заде
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1982

---

НАТИГ РАСУЛ-ЗАДЕ

Натиг Расул-заде родился в 1949 году в г. Баку. Окончил Литературный институт имени М. Горькою. Пишет на русском языке. В Азербайджане вышло три книги его прозы. Рассказы и повести Н. Расул-заде посвящены бакинцам — людям разных профессий, разной судьбы, непохожих человеческих характеров, но объединенных одним чувством — любовью к родной земле, к Отчизне, стремлением приносить пользу своему народу. И. Расул-заде живет и работает в Баку.

Крик послышался. Был он тоскливым, как приснившийся гудок паровоза. В светлом ленивом тумане проплыла по сонной реке медленная баржа. Нос ее, потемневший от воды, торчал из густого тумана. Потом и его не стало. А потом пришли какие-то люди и стали учить меня жить.

Они говорили по очереди, долго и нудно, как и полагается старикам, я слушал, а когда они стали хватать мои работы и, тыча мне ими в лицо, называть мои рисунки малеванием, мне стало плохо. Я почувствовал, как внезапно скатилось сердце глубоко вниз, в пропасть темную, и там медленно стало таять. Я глядел на их огрубевшие пальцы, хватавшие рисунки, пальцы, никогда не державшие кисти. Они говорили, что это пачкотня, и опять спокойно ругали меня по очереди.

Я стал рисовать их руки. В них было больше правды, чем в головах у этих людей. Видя, что я рисую их руки, они спрятали их за спину, в карманы, а один — под мышки. И молча, сурово глядели на меня. Они любили меня — мой старый отец, дедушка и старший брат.

Я проснулся от запаха на кухне. Кажется, подгорела яичница.

— Вставай, лентяй, — сказал бодро дедушка. — Скоро десять.

— Что-то сгорело, — сказал я, не открывая глаз.

— Недосмотрел, — сказал дедушка. — Хотел тебе колбасу поджарить…

— Я думал, яичница, — сказал я.

— Нег( колбаса, — сказал дедушка. — Ну, вставай. Все уже давно ушли на работу…

Все — это отец и брат. Это мужчины, считает дедушка, потому что мужчина должен работать, а они работают. Значит — они мужчины. А я не мужчина, потому что не работаю. И редко зарабатываю.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Они ушли на работу. Работа их любит. И они любят работу. У них взаимно. А моя работа очень капризная. Она сегодня меня не любит, и потому я посплю еще…

— Работа, — проворчал дедушка. — Баловство, а не работа.

Дедушке 87 лет, и крепок он, как рельса. Он всю жизнь возился с землей в деревне, сперва у бека работал, потом в колхоз вступил. А четыре года назад, когда умерла мама, он переехал к нам в город. Квартира у нас большая, но дедушке было тесно в ней, он то и дело выходил погулять на бульвар, задыхался в квартире. Руки его тосковали по лопате. Они, когда он сидел на табурете — дед никогда не садился на мягкие кресла и стулья, только на табурет, — его руки, обычно лежали на коленях и напоминали двух больших, послушных, тоскующих псов.

Недавно дедушка пришел под вечер домой необычно веселый, лицо его было ясно, и глаза хитро искрились. Но брат с отцом заперлись в кабинете и работали код очередным каким-то проектом, а я заканчивал свой этюд, был очень увлечен работой и не обратил внимания ка него, когда он вошел в мою комнату— мастерскую. Он посидел некоторое время на принесенном из кухни табурете, потом, видя, что я не обращаю на него внимания, стал ерзать и скрипеть табуретом, и чуть не свалился.

— Ты мне мешаешь, — сухо отчеканил я, чтобы он обиделся и ушел к себе.

Но он не обиделся, а, наоборот, не спрашивая — интересно это мне или нет, выложил мне с гордостью следователя, выкладывающего неожиданно обнаруженную улику, свою новость. Я ахнул и чуть не выронил кисть.

Оказалось, что дедушка помогал землекопам на кладбище копать могилу. И обещался приходить еще. Естественно, те согласились. Еще бы, неплохо ведь перепоручить такое дело за спасибо какому-то старику, которого распирает от избытка здоровья.

— Ты что, дед, рехнулся? — строго спросил я его.

— Сам ты рехнулся, щенок! — прикрикнул он. — Я делом занимался. Понимаешь, делом! Не материю мазал краской. А дело мое богоугодное…

— Ты же, старый грешник, не веришь в бога, — сказал я.

— Ну и не верю. А все равно дело доброе и богу и людям угодное.

— Вот я скажу отцу про твою работу, — спокойно пригрозил я, — тогда посмотрим…

Дедушка чуть растерялся, но воинственного духа не терял.

— А что мне твой отец! Тебе он отец, вот ты его и слушай. А мне он сын. И указывать, как мне поступать, он не имеет права…

— А вот имеет, — сказал я, продолжая писать.

— Не имеет, — сказал дедушка.

— А вот имеет, — сказал я, положив мазок.

— Не имеет, не имеет! — дедушка даже ногой топнул.

В это время вошел отец и удивленно уставился на нас.

— Да, ты не имеешь, — набросился на него дедушка. — Не имеешь права мне указывать!

— Да что с тобой? — растерялся отец. — Я не указываю.

— И я буду, буду копать могилы, — все больше горячился дедушка.

— Копай, копай на здоровье, — замахал руками опешивший отец.

— Могилы, папа, могилы, — с ехидцей напомнил я. — Ты прослушал самое главное.

— Что?! Какие могилы? — изумился отец.

— Прямоугольные, — сказал я. — В которых людей хоронят.

— Постой, попой, погоди! — отец был совсем растерян, но мы с дедушкой быстро ему все втолковали.

Он понял, стал пожимать плечами, словно поеживаясь от холода, и, так пожимая плечами, молча вышел из комнаты.

— Он ничего не сказал, — сказал дедушка.

— Он сказал, просто ты не расслышал, — сказал я.

— Что же?

— Сумасшедший дом, — сказал я.

— Это про нас, что ли? — спросил дедушка.

— Про нас.

— Ага, — дедушка снова сел на табурет и стал скрипеть им.

— Ты мне мешаешь, — сказал я. — Не скрипи.

Он затих.

Я искоса поглядел на него. Дедушка сидел понурый и был похож на большую усталую птицу.

Через минуту я поймал себя на том, что машинально пишу на своем этюде голубой акварелью печальный профиль дедушки. Над этюдом я работал две недели, заканчивал его, но все время ощущал, что чего-то не хватает на этом солнечном песчаном берегу моря, не хватает чего-то главного.

И теперь, когда, забывшись в моих руках, голубая кисть, перечеркнув этюд, очень точно и взволнованно передала настроение старческого лица, я понял, что в этой работе не хватало моего дедушки. Голубую кисть я заменил фиолетовой, и пока сидел дедушка, я лихорадочно писал его. Получался отличный портрет, он тревожил и радовал меня, и сердце бешено колотилось, будто выскочить просилось на холст.

— Дедушка, — тихо позвал я.

— Что? — тут же спокойно отозвался он.

— Я нарисовал тебя, — сказал я, и голос дрожал. — Посмотри.

Он тяжело поднялся, подошел, заглянул рассеянно на портрет.

— Что это возле моего уха домик такой маленький? — спросил он.

— Это я на другой работе написал тебя, — сказал я. — Я это все замажу фоном. Будет только твое лицо. Ну, как?

— Очень похоже, — сказал он, вздохнул, развел руками. — Я ничего не понимаю в этом.

И ушел к себе.

Я был захвачен портретом. Стал тут же делать фон — мерцающий светло-синий. В усталом лице старика ясно проглядывала беспокойная молодость и сила его неотдыхающих рук, свежестью, добротой и оптимизмом веяло от портрета.

Работа была закончена часа за два, и я тут же пошел за братом. Они с отцом обсуждали что-то, склонившись над чертежом, когда я вошел в комнату.

— Вахид, — сказал я. — Извини, что беспокою. Ты мне нужен. На минутку.

Вахид с отцом строго и чуть удивленно взглянули на меня, одновременно подняв головы.

— Я сейчас, — бросил Вахид отцу и вышел со мной.

Мы вошли в мою мастерскую, и я подвел его к портрету. Я чувствовал, что широко и глупо улыбаюсь, но ничего не мог поделать.

Вахид долго молчал, разглядывая портрет.

— Ну, как? — спросил я. Голос у меня дрожал, словно от ответа брата многое зависело.

— Неплохо, — сказал он. — Похоже вроде. Только почему у него один глаз больше другого? Вот левый явно крупнее…

Меня будто по голове ударили. Впрочем, что удивительного в его вопросе.

— Потому что так надо, — сухо ответил я.

— Я просто высказал свое мнение, — сказал Вахид. — Я думаю, ты для того и показал мне портрет.

— Да, — сказал я. — Все в порядке. Ты прав. Но так надо. Я же не лезу в твои чертежи и не задаю вопросов…

— Ты хотел сказать — глупых вопросов?

— Хотел сказать то, что сказал.

— Послушай, Рустам, — сказал он. — Я не имею права попрекать тебя… Но пойми меня правильно… Я старший брат и наравне с папой и дедушкой должен беспокоиться о твоем будущем, о твоей, так сказать, дальнейшей судьбе…

— Так, — сказал я, чувствуя, что еще немного — и взорвусь.

— Ну вот. Тебе скоро 30 лет. Ты давно закончил институт. Что ты сделал за все это время? Что ты успел? Я не знаю, хорошо ты рисуешь или плохо. Я не понимаю в этом и не берусь судить..