Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

• Название: Возвращение в эмиграцию. Книга вторая
• Автор: Ариадна Васильева
• Жанр: Историческая проза

Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.

Вторая книга романа охватывает период с 1947 по 1953 годы, посвящена трудному жизненному пути возвратившихся в Советский Союз эмигрантов и их бесконечным скитаниям по неведомой стране.

---

Она не могла понять, отчего ей вдруг стало досадно на Ольгу. «Дура какая», — думала она. А самой неожиданно представился этот одинокий видный из себя мужчина, друг-приятель ее квартирантов.

Вспомнила, как, буквально на днях, забежала спросить у Натальи Александровны ложку крахмала. У самой кончился, а надо накрахмалить салфетки, чтобы завтра нести на базар, на продажу.

Наталья Александровна насыпала ей в чашку крахмал, но просто так не отпустила. Повела пить чай с оладьями.

Алевтина Ефимовна смутилась сразу, как только переступила порог. Ольгин квартирант тоже находился в комнате. Он прервал разговор с Сергеем Николаевичем, обернулся на нее. И тут произошло невероятное. Мужчины встали.

Господи, кто она такая, чтобы при виде нее вставали! Она почувствовала, как запылало лицо, села, не помня себя, на придвинутый стул, церемонно приняла чашку с блюдцем, и в первый момент не знала, как поддержать беседу. Уж не приняли ее здесь за дурочку?

С того посещения, не зная отчего, ей стали интересны все донесения Ольги о жизни квартиранта.

Но особых событий в его жизни не происходило. Со двора уходил или на работу, или на огонек к Улановым. Никаких других знакомств у него не было. Кто чаще других забегал к нему, так это Ника. Алексей Алексеевич с улыбкой отрывался от занятий, и подолгу серьезно разговаривал с девочкой. Ольге Петровне это страшно не нравилось. При любом удобном случае она старалась отправить настырное дитя восвояси.

— Иди домой, Ника. Алексей Алексеевич отдыхает. Иди, не тревожь его.

Узнай об этом Арсеньев, он бы непременно восстал против такой опеки, но Ника не смела жаловаться.

Иногда, под вечер, к нему приходил Сергей Николаевич. Эти посещения страшно интриговали Ольгу.

— До половины первого сидели. Я специально на часы посмотрела.

Алевтина Ефимовна лениво и деланно равнодушно поднимала глаза.

— Охота тебе самой не спать, Следишь ты за ним, что ли?

— Зачем сразу — «следишь». Просто слышу, когда калитку закрывают. О чем они говорят, я понятия не имею.

Их счастье, Ольга Петровна, никогда не подслушивала. А разговоры бывали серьезные, и даже опасные для любого нормального советского человека.

В один из вечеров Сергей Николаевич принес Арсеньеву письмо Нины Понаровской.

За переездами, за суетой и морокой с обустройством на новом месте, ему не хотелось говорить наспех об этой непонятной и страшной истории.

Алексей Алексеевич прочел письмо, положил на край стола, с трудом разлепил губы.

— Это не первый арест среди наших.

Сергей Николаевич выпрямился на стуле, глубоко вздохнул. Арсеньев прошелся по комнате, встал у окна, заложив руки за спину.

— Не хотел вас тревожить зря, но я еще в Крыму, еще в первую нашу встречу знал. В сорок восьмом году арестовали Кривошеина и Угримова.

Сергей Николаевич почувствовал, как натянулась на лице кожа, двинул желваками.

— За что?

Арсеньев живо обернулся, пригнул голову и понизил голос до шепота.

— За то, что Кривошеин, а не Иванов, не Петров, не Сидоров. За скоропалительную любовь к родной Советской власти. Я уже говорил вам: мы ошиблись, сев не на тот поезд. Теперь я знаю, в чем именно мы ошиблись.

Сергей Николаевич поднял на собеседника тяжелый взгляд.

— В чем?

Арсеньев прошелся по комнате, несколько раз вобрал воздух в грудную клетку, тронул усы, подошел к этажерке и похлопал ладонью по стопке брошюрок.

— Вот, с чего надо было начинать, — он взял в руки том Ленина, открыл наугад — надо было внимательнейшим образом вчитаться в эти статьи, в эти «романы». Смотрите! Вот! Написано черным по белому. Вы только вчитайтесь в этот звериный рык: «Расстрелять! Повесить! Интернировать!» Это в этой статье. А дальше, — он перелистал несколько страниц, — читайте, читайте, — дальше еще страшней. Он стал терпеливо ждать, пока Сергей Николаевич прочтет жирно подчеркнутые строки, потом забрал книгу, захлопнул и небрежно бросил на место. — Нам бы тогда, в Париже еще, проштудировать все это, осознать и сделать соответствующие выводы. А мы поленились, мы в бирюльки играли.

Сергей Николаевич покосился с иронией, хмыкнул.

— Хотел бы я посмотреть, как бы это мы стали изучать в Париже труды Ленина. Да их, поди, никто там и не издавал.

— Думаю, издавали, но до нас не дошло. Как же — младороссы! Сами с усами. Что мы твердили во время дискуссий? «Русский народ сам избрал свой путь!» Ничего он не избрал! ЭТОТ путь народу навязан. Навязан в результате страшного, кровавого террора. А мы как жили, так и продолжаем жить в вате, у нас нет никакой правдивой информации о существующем положении вещей. В Париже ее, тем более, быть не могло. Да если бы и была, мало, кто бы поверил.

— Нет, отчего же, об этом многие и говорили, и даже кричали.

— А мы в ответ, что? «Вранье! Клевета!» Ясное дело, такое не укладывается в сознание нормального человека, чтобы горстка фанатиков уничтожала собственный народ. Большевики последовательно и планомерно утопили инакомыслие в крови. Ах, как ловко выдают они черное за белое! Как ловко манипулируют головами несведущих! И вывод этот я сделал, начитавшись вот этих книг. Кстати, методику уничтожения можно почерпнуть и вот отсюда, — он взял в руки и потряс брошюрой «Манифеста» великого Карла Маркса. Отложил, помолчал, потом заговорил дрогнувшим голосом, — с Россией, можно сказать, покончено, — вздернул голову, чтобы прогнать набежавшие на глаза слезы, — уцелевшая часть нации в одном случае благополучно перепугалась на всю оставшуюся жизнь, в другом пошла с ними, по указанному верховным божеством пути. Этот строй держится исключительно на страхе. Я глубоко убежден — интересы русского народа были несовместимы с интересами большевиков.

— А война?

— Да, во время войны эти интересы совпали. Как иначе? Во время войны речь шла о самом существовании государства. Знаете, почему выиграл Сталин? Он — жертва. 22 июня на него напали. Но не на ровном же месте он сумел развернуться и так наподдать Гитлеру, что от того только обгорелый труп и остался. Но какой ценой! Боже, какой ценой!

Алексей Алексеевич снова прошелся по комнате, стараясь не наступать на круглые, плетеные из лоскутков половики. Снова встал у окна, стал смотреть в темноту незрячими глазами.

— Теперь на всю оставшуюся жизнь не покинет чувство вины.

— За что?

— За осанну одному из самых жестоких режимов в истории человечества, — он вдруг резко повернулся к Уланову. — Как мы могли! Как мы могли поверить сталинским эмиссарам! Там, в посольстве, как дружно мы аплодировали им! Это какой-то гипноз. Гипноз! А за нами пошли другие. И в этом тоже наша вина.

— Вот еще. Мне никогда не придет на ум кого-либо обвинять. Своя голова на плечах.

— Спасибо, — хмуро пробормотал Арсеньев. — Нет, он еще натворит бед, этот великий вождь и хозяин, он еще себя проявит. Вот и наш Панкрат оказался под колесом. Вы спрашиваете «за что?». А ни за что. Просто одним из первых попал на глаза. Многих из нас ждет та же участь.

— Нет, — согнулся на стуле и сжал кулаки Сергей Николаевич, — что-то все не так. Не то все. Вы ошибаетесь, — но говорил он как-то неуверенно, словно пытался убедить самого себя.

Алексей Алексеевич устал от разговора, этому человеку хоть кол на голове теши, он все равно будет прятаться за свое нежелание видеть вещи в реальном свете. Хорошо же ему промыли мозги брянские друзья и товарищи. Возникло вдруг неодолимое желание выпить хорошую рюмку водки, закусить соленым огурцом и лечь спать. Он ничего не ответил Сергею Николаевичу, прищурился, подошел к кровати, нагнулся и выдвинул стоявший там чемодан. Приподнял крышку и пошарил рукой.

— Есть! Хоть и не водка, но спиртное, — громко сказал он, тут же испуганно понизил голос и достал запечатанную бутылку рябиновой настойки. — Хотите выпить? Только закуски нет. Разве что краюшка хлеба найдется.

Он поднялся, зачем-то посмотрел бутылку на свет и стал отбивать сургуч с горлышка черенком найденного на столе перочинного ножа.

— Пробовал в одиночку пить. Не получается. Что ты тут будешь делать! И этого не дано. Ну не досада ли! — с этими словами он полез в шкафчик и нашел завернутую в вафельное полотенце четвертинку буханки серого хлеба. Там же отыскались две граненые рюмки на коротких ножках. Все тем же перочинным ножом, на кухню идти и будить хозяйку не хотелось, он нарезал хлеб и налил Сергею Николаевичу и себе ароматной рябиновки.

— За что будем пить? — спросил он.

— Наверное, за все хорошее.

— Ну, давайте за все хорошее.

Они выпили и стали жевать не очень свежий, но все еще вкусный хлеб. Арсеньев снова заговорил, доверительно нагнувшись к Сергею Николаевичу:

— Так вы считаете, что слухи о повальных арестах всего лишь досужий вымысел недругов советской власти?