Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

• Название: Возвращение в эмиграцию. Книга вторая
• Автор: Ариадна Васильева
• Жанр: Историческая проза

Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.

Вторая книга романа охватывает период с 1947 по 1953 годы, посвящена трудному жизненному пути возвратившихся в Советский Союз эмигрантов и их бесконечным скитаниям по неведомой стране.

---

— Почему? В Брянске же прописали.

— То Брянск, а то Одесса. Боюсь, не пропишут.

И все-таки, в тот вечер они решили отправить Сергея Николаевича, как только он получит отпуск, на разведку именно в Одессу. Карту аккуратно сложили и погнали Нику в постель мерить температуру. Сегодня она чувствовала себя хорошо, поела пюре с отварной курицей, купленной втридорога на базаре.

Наталья Александровна села шить шляпу, а Сергей Николаевич стал читать Нике «Сказку о попе и о работнике его Балде». Ника внимательно слушала.

Ей было жаль бесенка, жаль бедного попа, она сердилась на обманщика Балду. Потом Сергей Николаевич закончил чтение и захлопнул книгу. Настольную лампу завесили красным шерстяным платком. Ресницы у Ники стали склеиваться, она повернулась к стене и сладко уснула.

Когда Мордвины узнали о безумной затее Улановых, они запротестовали в голос.

Константин Леонидович стоял среди комнаты, рубил ладонью воздух и твердил, что это сущее легкомыслие бросать квартиру в центре города и ехать неизвестно куда. На новом месте такого жилья Улановым никто не предоставит. Налаживать жизнь следует однажды, а не делать это всякий раз заново. Климат в Брянске прекрасный, а морозные зимы не так страшны, как кажется Наталье Александровне. Работы вдоволь, строительства в городе хватит на десять лет. Скоро достроится театр, открываются три кинозала, летом можно ехать отдыхать на Десну, в лес! Да, что говорить, безумное это решение. Безумное! Иначе не назовешь.

Сергей Николаевич неуверенно поглядывал на жену, но та стояла на своем и выдвигала главный козырь — здоровье Ники.

— А не прячетесь ли вы, любезная моя Наталья Александровна, — щурил на нее сердитые глаза Константин Леонидович, — за свою Нику, чтобы вас, — тут он выбросил вперед указательный палец, — никто не заподозрил в утопических мечтах о южном море и южных звездах. Знаем мы эти ваши дамские штучки.

— Нет, почему же именно дамские штучки, — улыбалась Наталья Александровна, — я очень люблю море и на звезды смотреть люблю, но уж если у нас такой откровенный разговор… есть еще одна причина.

— Какая? — уселся напротив нее Мордвинов.

Ольга Кирилловна стала потихоньку накрывать стол для чаепития. Полные руки ее то сновали среди чашек и блюдец, то замирали. Она прерывала свое дело и вслушивалась в странные речи Натальи Александровны.

— В Париже, в консульстве (мы вам уже об этом рассказывали) нам пели, что после пересечения границы мы вольны ехать, куда угодно. И вот Гродно!

— Это я уже слышал. В Гродно было плохо, вы жили в бараке, вас разбросали, разорвали связи.

— А связи эти, к вашему сведению, складывались десятилетиями.

— Но помилуйте, Наталья Александровна, — воздел руки Мордвинов, — опять двадцать пять! Вы что, не отдавали себе отчета, куда едете? Это неблагодарность, в конце концов, упрекать Советскую власть за то, что она о вас заботится.

— Ах, нет, — живо отозвалась Наталья Александровна, — упреков я не имею. Но душа моя противится этой опеке. Как же мне объяснить, чтобы вы поняли? — она щелкнула пальцами, — вот! Пусть уезжать и бросать квартиру безумие. Но я хочу почувствовать себя, наконец, полноценным человеком, а не опекаемой, пусть тысячу раз из лучших побуждений. Мне надоело ощущать себя недотепой, и… — она хотела добавить еще несколько слов, но почему-то умолкла, встретив внимательный взгляд Сергея Николаевича.

Ольга Кирилловна нечаянно уронила ложку. Ложка звонко стукнула о край блюдца. Ольга Кирилловна прикусила нижнюю губу, погрозила себе самой. Наталья Александровна после небольшой паузы неуверенно добавила:

— Я полноценность свою хочу ощутить.

Мордвинов удивленно поднял брови. Наталья Александровна заторопилась.

— Вам не понять, не пытайтесь. Мы всю жизнь были людьми второго сорта. Саль-з-этранже.

Ольга Кирилловна спросила:

— Что это значит?

— Это значит — грязный иностранец. Это значит — человек без подданства. Это значит — никто. Хочу избавиться, наконец, от этих ощущений.

— Вы разделяете эти воззрения? — Мордвинов всем корпусом повернулся к Сергею Николаевичу, — ему показалось, будто Наталья Александровна чего-то не договаривает, но это было мимолетное ощущение, и он не сумел его облечь в слова.

— М-м, в целом, да. Вначале я был категорически против этой затеи с отъездом, но постепенно пришел к тому же, — ответил Сергей Николаевич и ловко поймал комара, влетевшего в открытое окно, — не знаю почему, но ехать надо. Что-то у нас не складывается в Брянске, что-то не так. Неуютно как-то, словно на облучке сидим.

Тогда Константин Леонидович решил подойти с другого конца.

— Наталья Александровна, Сергей Николаевич, я сейчас скажу вещь, о которой в другой ситуации не стал бы говорить. И это не о вас лично. Вы оба прекрасные люди, вас обоих ценят на работе и все такое. Но эмиграция должна искупить вину перед Родиной.

— Вину? — удивилась Наталья Александровна, — в чем же наша вина? Нас увезли за границу детьми и не спрашивали, хотим мы этого или нет. В чем вина? В том, что я, не доучившись, в шестнадцать лет отправилась работать девочкой на побегушках? Или в том, что моя мать медленно сходила с ума и угасла в сорок девять лет? Или в том, что я, не имея выбора, работала беременная с анилиновыми красками и отравила в утробе собственного ребенка? Врачи не знают, почему ацетон. Зато я знаю.

Сергей Николаевич поморщился. Он не любил, когда Наталья Александровна начинала говорить об этом. Он считал ее теорию с красками выдумкой, ни на чем не основанной.

— Ну вот, — развел руками Мордвинов, вы все перевернули на себя.

— А моя судьба ничем не отличается от судьбы моих сверстников. Все мы — дети эмиграции.

— Константин Леонидович! — Мордвинов повернулся к Сергею Николаевичу. — А вам никогда не приходило в голову, что красные и белые, обе стороны в равной степени виновны друг перед другом? Подождите, не спорьте. Вот вы говорите о нас с Наташей, оговорку делаете, мол, не мы именно, а другие. Но я могу начать перечислять десятками имена прекрасных людей, точно таких же русских, и они может статься, лучше и умнее меня и Наташи. И они участвовали в белом движении, и сражались против красных. Знаете, есть такой роман у Булгакова «Белая Гвардия»…

— Не знаю, не читал. Булгаков — это ваш, эмигрантский писатель?

— Да нет же, ваш, советский, он никогда не был в эмиграции.

— Не знаю. Так что за роман?

— Прекрасный роман. Там о белых, естественно. О милых, совершенно нормальных людях. И если есть у Булгакова сволочные типы, так они везде есть, как там, — он показал большим пальцем за спину, — так и здесь.

Мордвинов секунду смотрел на Сергея Николаевича, вдруг запрокинул голову и громко захохотал. Сквозь смех, показывал на окно и кивал жене:

— Закрой! Ха-ха-ха. Оля, закрой, комары налетят.

Окно было закрыто, но Улановым показалось, что вовсе не из-за комаров, а по какой-то другой причине. Мордвинов же перестал смеяться и вполголоса проговорил:

— Милый вы мой человек, Сергей Николаевич, в советской литературе не пытайтесь искать симпатичных белых. А ваш, как вы сказали?

— Булгаков. Михаил Афанасьевич.

— Скорее всего, запрещен. У вас, часом, этой книжечки нет?

— Нет, к сожалению.

— К счастью. И забудьте вы о хороших белых. И о взаимной любви нигде и никогда не заикайтесь. Вы понимаете меня? Понимаете?

Что-то необычно настойчивое звучало в голосе Мордвинова. Дружеский совет, предупреждение. Он словно шуруп завинтил в сознание Сергея Николаевича этим своим повтором «понимаете? понимаете?».

Разговор заглох сам собой, неловкость образовалась, но тут же и рассеялась. В сенцах послышался топот, детский смех. Это пришли со двора девочки и привели Нику. Все сели за стол и стали пить чай.

8

В конце лета Сергей Николаевич получил двухнедельный отпуск и отправился на разведку в Одессу. Жаль было тратить на эту затею полученные отпускные, но он надеялся сэкономить на дешевом билете в общем вагоне. Ехать ему предстояло около полутора суток без сна, в толчее, в суматохе и шуме.

Кто не ездил в послевоенные годы в общих вагонах, тот, можно сказать, и не путешественник вовсе. Купе, плацкарт — это все ерунда. Сел в поезд, поспал на полочке, приехал, сошел с поезда и все тут. То ли дело общий вагон.

Места в общий вагон берутся с бою. Мало ли, что там у тебя в билете имеется пометка за номером пять или шесть на нижнюю или верхнюю полку. Кто смел, тот и сел. А народу в общий вагон набивается раза в два больше, чем положено.

Сергей Николаевич, человек безупречной вежливости, не только пропускал женщин всех возрастов, с детьми и без оных, он еще помогал им подниматься по крутым ступенькам. И таким образом, в вагон попал одним из последних. Место его оказалось занято. Он же сам и подсадил эту сварливую бабу с трехлетним золотушным мальчишкой. Пришлось лезть на самый верх, на третью полку, и там сидеть, согнувшись в три погибели под потолком, свесив ноги в пустоту, держась одной рукой за какой-то выступ возле окна, другой, прижимая к себе небольшой саквояж.