Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

• Название: Возвращение в эмиграцию. Книга первая
• Автор: Ариадна Васильева
• Жанр: Историческая проза

Роман посвящен судьбе семьи царского генерала Дмитрия Вороновского, эмигрировавшего в 1920 году во Францию. После Второй мировой войны герои романа возвращаются в Советский Союз, где испытывают гонения как потомки эмигрантов первой волны.

В первой книге романа действие происходит во Франции. Автор описывает некоторые исторические события, непосредственными участниками которых оказались герои книги. Прототипами для них послужили многие известные личности: Татьяна Яковлева, Мать Мария (в миру Елизавета Скобцова), Николай Бердяев и др.

---

Несколько дней спустя после объявления войны власти начали выдавать населению противогазы. Озабоченные французы потащили по домам зеленые маски с хоботами, загодя приготовленные для всей нации и даже для породистых зарегистрированных собак.

А иностранцы не потащили. Им было сказано: «Простите, господа хорошие, но противогазов для вас нет. Спасайтесь, кто может, а в случае газовой атаки вешайте на окно мокрую простыню, говорят, помогает». Видимо, военные чиновники решили, что на «саль-з-этранже»[44] отравляющие вещества влияния не окажут. Впрочем, черт их знает, о чем они думали, но иностранцам, не только русским, противогазов не дали. Началась паника. «Не сегодня — завтра начнется газовая атака!»

И тогда до смерти перепуганное наше семейство бросилось к Пете и Жозетт-Клер в Медон. У них во дворе находился благоустроенный погреб.

— И вы все поехали? — переводили мы с Сережей взгляд с тетки на маму, с мамы на бабушку.

— Ну да! — кричал Петя, — выхожу на стук, а они, здрасте вам, с двумя собаками, Маруськой и Марленой.

— И бабушку потащили?

— И меня, старую, повезли! — всплескивала руками бабушка и заходилась мелким старческим смехом.

— Ну, знаете, — возмутилась Татка, — вам хорошо иронизировать, а мы-то перепугались! Кругом только и слышно: газовая атака, газовая атака!

Они заразили паникой Петину жену и его самого, намочили простыню и с мокрой простыней полезли в подвал. Разместились среди кадушек, бутылей и ящиков с овощами, закрыли тугую дверь, повесили сверху простыню и при свете керосиновой лампы стали ждать обещанной газовой атаки. Ночь так просидели, на утро стали задыхаться — газы!

Первой не выдержала Татка. Ослабевшими руками она стала дергать дверь.

— Куда?! — истошно завопила тетя Ляля.

— Да если уж помирать, — билась возле заевшей двери Татка, — так хоть на воле! Не в гнусном же подвале!

Дверь грохнулась о стену, распахнулась, Татка пулей влетела наверх. А во дворе светит мирное солнышко, прыгают воробушки, на ступеньках дома сладко почивают мудрые большие собаки Марлена и Каир. Они упрямо не пожелали лезть за ненормальными хозяевами в подвал.

Тогда на Татку напал смех. Она схватилась за живот, согнулась пополам, повалилась на газон. Остальные толпились возле двери и с ужасом смотрели на начавшиеся у нее корчи.

— Да вылезайте, вылезайте! — кричала она, — вы от собственных газов там задыхаетесь!

Щурясь от яркого света, они выбрались один за другим на воздух, и Таткино веселье передалось всем.

— Ох, не могу, уморили, — стонала бабушка, прислонясь к стене дома, — эдак-то в восемьдесят три года смеяться уже и грешно!

Собаки заливались веселым лаем.

После обеда Петя погрузил всех в свой автомобиль и повез в Париж. Держаться все же решили пока вместе, ночевали у мамы. Наутро приехали мы.

Начала отсчитывать часы и дни Странная война. Она так и называлась La drole de guerre. Гитлер не торопился нападать на Францию. И загомонила в надежде обывательская среда: «А может, и не нападет, а может, «волк» решил направить удар на Восток, на красных? И хорошо, если так, и славно…» Русских эмигрантов стали не то чтобы притеснять, но как-то испытующе косо на них поглядывать. А когда на эмигранта лишний раз косо глянут, он уже Бог весть что готов подумать, вывести из одного косого взгляда целую философию и утратить под ногами почву. Очень ранима душа эмигранта. Чуть задень, чуть тронь — готово! Слухи, паника, нервы ни к черту, руки сами тянутся покидать в чемодан самые необходимые вещи и держать наготове. И хотя знает наверняка эмигрант, что бежать ему некуда, а успокаивает собранный чемоданчик, позволяет сохранить чувство собственного достоинства. Вызов даже скрытый прочитывается в этом собранном чемодане: дескать, захочу и уеду!

А тем временем наших ребят вызывали в комиссариаты.

Мобилизация русских была обставлена вполне благопристойно, исключительно на добровольных началах. Никто никого не принуждал. Лишь намекали прозрачно, что в случае отказа от службы во французской армии придется расстаться с видом на жительство. Отказов от мобилизации не было.

Странно было видеть в непривычном военном обмундировании Петю, Марка, Олега… Один за другим уходили наши мальчики на войну. Андрей Гауф, Денис Давыдов, Панкрат. И Сережу призвали, но ему предстояло надеть солдатскую форму через год. Еще целый год! Целый год ждать, пока подойдет время его призыва! Еще целая жизнь впереди! Мы вернулись к обязанностям в ресторане.

Сережа и Макаров разрывались теперь на части. Их помощника Антошу мобилизовали. Изредка приходил мыть посуду Слюсарев, но только когда был трезвым. Я продолжала обслуживать зал одна. Продукты в Париже еще не иссякли, и если бы не тревога за маму (она опять слегла), то дела наши шли не так уж плохо.

И меня, и Сережу не покидало чувство какой-то раздвоенности. В самом слове «война» уже заключено было нечто грозное. К этому грозному надо было как-то готовиться, но мы не знали — как. Мы ничего не предпринимали, да и война-то это была не наша. Причем тут мы, если воюют Германия и Франция? Через месяц Петя прислал с позиций фотографию. Несколько солдатиков целятся с колена прямо в объектив, рожи у всех сытые, веселые. Петька дурашливо тянется, держит под козырек, пузо выпячено. Балаган, да и только. Сережа и так и сяк вертел эту фотографию, ничего не говорил, только желваки ходили под скулами.

Продолжала встречаться спортгруппа, хотя спортом уже никто не занимался, равно как и политикой. Маша суетилась, хватала всех по очереди за руки, уводила в уголок, убеждала:

— Надо что-то делать, надо что-то делать!

Что делать — никто не знал. Вскоре она нашла себе заботу — пристраивать одиноких девчат. Уговорила Настю пойти в няньки к трехлетнему ребенку в хорошую французскую семью среднего достатка. Деваться Насте было некуда, — Марка забрали на войну. Она согласилась. Через некоторое время эти люди уехали на юг Франции и взяли ее с собой. Маша ходила, как кошка, потерявшая котенка.

В это же самое время в Казачьем доме началась совершенно не подходящая ни ко времени, ни к нашему душевному состоянию возня. Макаров вдребезги разругался с Гартманами, и они съехали. Все бы ничего, но ресторан оказался обескровленным. Бесследно исчез Слюсарев. По нему особенно не горевали, но в освободившейся его комнате поселилась молодая дива. Девица сразу попала под покровительство папаши Игната. Поначалу она была со мной мила и любезна, потом вдруг перестала замечать. Дня через три после этого охлаждения папаша обвинил меня в махинациях с ресторанными деньгами.

Я возмутилась до глубины души. Сережа потребовал немедленной проверки, дом забурлил, большинство было на моей стороне. Проверяли хозяин ресторана и Макаров. Я показывала счета, они снимали остаток кассы. Проверка подтвердила мою невиновность, но я заявила о немедленном уходе. Папаше того и надо было. Вся эта канитель затевалась исключительно ради той девицы. Она без всякого зазрения совести заняла мое место.

Произойди такое в мирное время, тоже было бы противно, а сейчас — вдвойне. Казалось, люди должны стать добрей, искренней. Объединиться. А вместо этого дрязги, шушуканье по углам, грязь.

Я почти переселилась к маме. Она худела, таяла, и ни на что не жаловалась. На наших глазах ее поедала неведомая хворь, никакие лекарства не приносили облегчения. Саша работал как проклятый, возил дополнительно к дневной работе продукты по договоренности с какими-то темными личностями, видимо, спекулянтами. Не знаю, насколько это было рискованно. В редкие свободные минуты я заставала его возле маминой постели. Сидел на низкой табуретке, горбился, гладил ее руку. Они о чем-то шептались, шептались до бесконечности.

В один прекрасный день явилась ко мне на Жан-Жорес Маша, страшно взволнованная.

— Слушай, надо срочно оформить документы на руководящее ядро спортгруппы. Председателем ребята согласны записать меня, а нужен еще секретарь и казначей. Я казначеем Лару Чарушину записала, а секретарем, можно — тебя?

— Машенька, — сказала я ей, — кому это теперь нужно?

— Как ты не понимаешь? — размахивала она ладошкой, — Казем-Бек приказал, чтобы все документы были в полном порядке. Так я тебя записываю?

Я не соглашалась.

— Маша, прошу, не надо меня записывать. Мама совсем больная, я целыми днями возле нее, когда мне секретарством еще заниматься?

Она даже голос для пущей убедительности повысила до писка:

— Так это же совсем-совсем формально!

— Вот для формальности и запиши кого-нибудь другого.

— Ну, хорошо, — надулась Маша, — я запишу Ирину Арташевскую.

Через минуту она остыла, мы поболтали немного, она собралась уходить. Я вышла в прихожую проводить ее. В этот момент тетя Ляля отворила дверь в соседнюю комнату, и Маша успела увидеть кровать в комнате и запрокинутое мамино лицо. Маша глянула на меня испуганными глазами: