Александр Гроссман - Образ жизни

• Название: Образ жизни
• Автор: Александр Гроссман
• Жанр: Современная проза

Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст — мозаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, — успокаивал я себя, — а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст — палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «…у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке — в Израиле.

---

Пётр кивнул. — Успею.

Виктория теперь тоже ходила в начальниках — командовала машбюро. Сама устанавливала важность документов и решала, кому доверить. Представление она отпечатала сама.

Надёжные руки потрудились, идею подхватили, определился коллектив претендентов из двенадцати человек, три места достались институту.

— Ты да я, а кто третий? — спросил директор. Пётр назвал Зинулю, директор согласился. Выдвижение будущих лауреатов прошло спокойно. Были робкие попытки потеснить Зинулю, но директор подготовился к заседанию Совета — клевреты выступили и горячо поддержали. Голосовали тайно и почти единогласно.

— Твоя работа? — спросила Зинуля.

— Нет, твоя, — ответил Пётр.

Спустя какое-то время позвали Петра к директору.

— Слушай, тут такое дело, — директор замялся, — забрали у нас одно место. Там своя кухня… Поговори с ней. Она поймёт. — Он протянул Петру листок.

— Пусть вычеркнет себя и распишется.

Спасибо йоге. Пётр давно уже научился спокойно принимать различные жизненные коллизии. Он положил листок на стол, потянулся за ручкой, вычеркнул себя, расписался, поставил число и молча вышел.

— Машинка моя барахлит, — пожаловалась секретарь директора, — пойди, покури, а я на твоей попечатаю.

— Давай, напечатаю. Лень вставать, — отозвалась Виктория.

— Велено конфиденциально.

— Ладно, не дури, давай, — она качала головой, пока печатала.

Виктория курила у окна в коридоре, увидела Петра и поманила рукой.

— Видела тебя с женой в городе, — и без перехода, — что ж ты, герой, себя вычеркнул? Убрал бы третьего лишнего — это я понимаю.

— А дальше что?

— Что дальше?

— А дальше созвали бы Совет, переголосовали и дружно вычеркнули… кого?

— Ясно кого. Я думала ты в сердцах, а выходит — всё рассчитал.

— Выходит. Особенно не распространяйся.

— Могила. Зашли бы как-нибудь с женой. Посидели бы, рюмочку выпили, в картишки перебросились.

— Спасибо. Зайдём.

Я уже дважды упоминал йогу. Пора внести ясность и пропеть оду йоге. Самиздатовскую машинописную «Йогу» дал мне старый приятель. Сам он, расставшись с женой и разуверившись в святости любви, вечерами отводил душу в позе лотоса — медитировал и смотрел телевизор. Занятия йогой, скажем так, не одобрялись. Трудно поверить, но в Ижевске даже был судебный процесс по этому поводу.

Я узнал, что йога — это метод самопознания, который начинается с формирования тела и заканчивается формированием духа. У меня не было желания познавать себя. Я полистал потёртые страницы и отдал их Петру. Он тоже не стал глубоко копать, образ жизни менять не собирался, в сыроеды не подался, зубы продолжал чистить щёткой, а не веткой, но, в отличие от меня, рациональное зерно извлёк — составил конспект, вроде алгоритма, минут на сорок занятий и принялся совершенствоваться, чему, как известно, нет предела.

Жизнь заставила, я подчинился необходимости, зарылся в диссертацию и дозрел до йоги. Больших надежд не возлагал, взял у Петра конспект, через месяц вошёл во вкус, восстановился и стал ловить кейф по утрам. Асаны — «позы обращённого времени, возвращающие молодость». Возможно. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал. Жаль, что роман с йогой начался так поздно. Мне уже не дано было проникнуть в суть вековой мудрости, но и то, к чему я прикоснулся, вернуло мне вкус жизни. Спасибо, Йога!

О присуждении премии стало известно задолго до публикации. Директор поздравил Зинулю: — Персональная пенсия вам обеспечена. Зинуля позвонила Петру: — Привет, лауреат. Поздравления принимаешь?

— Будет время, загляни ко мне, — ответил Пётр.

Когда Зинуля пришла, Пётр сказал без обиняков: — Коллектив перетрясли немного. Меня там нет.

— Шутишь?

— Это как раз та доля правды. Не переживай. Ты тут ни при чём.

На банкете нас с Зинулей посадили рядом с директорской четой. После нескольких рюмок директор наклонился к нам и сказал с укоризной:

— Я лично приглашал Петра Ивановича. Сказал спасибо и не пришёл. Обиделся. А зря…

Жена не дала ему договорить, энергично вклинилась в разговор:

— Пётр Иванович правильно поступил. Не стал обострять ситуацию. Умница! — и, глядя в широко раскрытые Зинулины глаза, сама удивилась: — Как? Разве вы не знаете? Вычеркнул себя. Взял ручку и вычеркнул.

Зинуля повернулась ко мне. — Не говори, что не знал. — Я не знал.

Начались танцы. Гости разбрелись, разбились на группки по интересам. В конце стола вокруг Виктории собрались курящие дамы. Мы покружились немного. — Идите к нам, — позвала Виктория, — хватит тереться возле начальства. Давай, выпьем за Дон Кихота! Сам себя вычеркнул, расписался и число поставил. Знать бы, где он этих замашек набрался, шантрапа детдомовская! — Она потянулась было за бутылкой. — Сама налей. Мне немного. Ещё домой ползти.

— Откуда ты знаешь?

— Своими глазами видела. Ну, давай!

Зинуля налила полстакана водки, выпила одним глотком, занюхала хлебом, на удивление собравшимся, потянула Викторию: — Пойдем, покурим. — Курить она не стала, потребовала: — Выкладывай!

Виктория затянулась, выдохнула дым в сторону. — Забрали одно место, понимаешь, вот он и вычеркнул себя, чтобы не голосовать по новой. Соображай, подруга.

Зинуля оставила её, подошла ко мне. — Пошли домой, хватит, повеселились. — По дороге её развезло. — На хрен мне нужны эти ваши благородные жесты.

— Ты поступила бы точно также, если бы тебе пришлось решать, — сказал я, желая успокоить её. Она повисла на моей руке и до дома не проронила ни слова. Перед дверью, пока я доставал ключ, Зинуля прислонилась к стене и прошептала: — Лауреат государственной премии… Ну, ни в чём нет радости. Хоть убейся.

Вскоре её постигло ещё одно разочарование. Чаша переполнилась и выплеснулась истерикой.

Главный инженер завода, которому мы поставляли прутки с каналами, посетил Швецию в составе какой-то делегации. Им показали производство буровой стали, и он, зная наш интерес к материалу сердечников, подобрал кусочек извлечённого сердечника и по приезде послал его мне, а я отдал Зинуле.

Машка сидела верхом на мне, я помогал Кате решать задачу. Громко хлопнула входная дверь, полетел сапог, за ним второй. Мы с Катей переглянулись. Потом мы слышали, как Зинуля звонила, очевидно, Петру: — Уложите детей, зайди ненадолго. — Весь вечер она молчала, гремела посудой и чертыхалась. Пётр прошёл на кухню и сел на своё обычное место. Зинуля швырнула на стол сложенный вчетверо листок.

— Полюбуйтесь! Изобретатели сраные, кандидаты, лауреаты!

Пётр развернул листок. На бланке химлаборатории были аккуратно вписаны результаты анализа — знакомые числа содержания элементов в сердечниковой стали, и пометка в скобочках: шведский образец. Идеальное совпадение, сотка в сотку. Пётр сложил листок, протянул руку. — Поздравляю.

Зинуля отпрянула. — Издеваешься! Всё липа, туфта! — набрала воздух и выдохнула: — Дерьмо! Обрадовалась, идиотка. — Она ударила кулаком по столу, чашки подпрыгнули, в дверях замерла испуганная Катя. — Ну, ни в чём нет радости!

Я пошарил в шкафчике, где-то была нашатырка…

— Кто изобрёл радио? — неожиданно спросил Пётр.

Зинуля прищурилась, ожидая подвоха. — Ну, Попов.

— А итальянцы считают, что Маркони. Шведы лучшие в мире металлурги, и ты с ними на равных. Тебе бы гордиться, а ты ревёшь. Мамочка твоя оказалась в хорошей компании, — обратился он к Кате.

У домашнего философа имелась своя точка зрения: — Проклятые капиталисты, — сказала Катя и вытерла кулачком глаза. Зинуля обняла её, все повеселели.

Пётр поднялся. — Пойду, развлеку Иришу. Хандрит весь вечер.

— А она чего?

— Ребенок тяжёлый. Насилу отходили.

— Большой?

— Грудной. Говорит, родители довели.

— Сволочи! Давить надо, — завелась Зинуля, а я успокоился — вошла в норму.

Пётр шагнул к двери, задержался, обернулся. — А в остальном ты права. Идиотизм какой-то. Живём, как в консервной банке.

Ещё один мазок к полотну «Modus vivendi». В тот день, когда возле парткома вывесили большой плакат со списком лауреатов и поздравлениями, все в лаборатории чувствовали себя неловко. Закончился рабочий день. Пётр устроился поудобней, приготовился собраться с мыслями и поработать в тишине. Зашёл Геннадий и позвал его выйти к «ребятам». На берегу Ижа под деревьями стоили Михаил, пожилой мужчина и женщина с хозяйской сумкой. Поздоровались за руки. Женщина раздала стаканы и разлила водку, не вынимая её из сумки — вовсю свирепствовала антиалкогольная кампания. Пожилой мужчина сказал: — Не переживай, Петя, таких, как ты, инженеров один на тыщу, и то не всегда. Давай, примем граммульку. Мишкина жена принесла. — Они выпили, постояли немного, пожали руки и разошлись.