Александр Гроссман - Образ жизни

• Название: Образ жизни
• Автор: Александр Гроссман
• Жанр: Современная проза

Я начал писать и сразу выяснилось, что своих слов у меня нет. Весь текст — мозаика из чужих мыслей, слов и метких выражений. Бесценный дар ушедших поколений. «Но ведь они для того и писали, — успокаивал я себя, — а я для того и читал». Примирил меня с собой симпатичнай мне автор «Русских вопросов» Б.Порамонов. «Нынешнее литературоведение установило, что такие заимствования (подчас бессознательные) являют литературный закон. Любой текст — палимпсест, автор пишет на чужом черновике». Я осмелел и назвал свой палимпсест Modus vivendi. В нём нет авторского вымысла. Все описанные события происходили с близкими мне людьми.

Эта незамысловатая проза написана от первого лица. Надеюсь, никто не станет отождествлять это лицо с автором. В умеренных дозах автор разлит повсюду. «…у писателя все книги исповедальны», (Б.Шоу). Я прикрылся глубоко уважаемыми мною именами. Соблазн сопричастности и кто мы без них? События этой хроники разворачиваются на просторах «братской семьи народов» и завершаются на обетованном пятачке — в Израиле.

---

Текст оказался на удивление лёгким. После десятка характерных для этого автора оборотов незнакомые слова стали встречаться редко, а когда Пётр убедился, что может просто читать, лишь изредка сверяясь со словарём, его охватила радость свершения, как два года тому назад, когда он увидел свою фамилию в списке зачисленных. Он почувствовал лёгкий озноб, подошёл к окну, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять волнение.

На каникулах Пётр рассмотрел комнату Доры Исаковны при дневном свете.

— Когда эту комнату ремонтировали? — спросил он Софью Петровну.

— Последний раз ремонт делал Фимочка. Перед войной, когда он собрался жениться. Наш Валик помогал ему.

— Может быть, Дора Исаковна не хочет ничего трогать? Хранит, как память.

— Она приглашала как-то мастеров. Они таку-у-ю цену заломили — больше её зарплаты.

— Вы думаете, она не обидится, если я освежу комнату?

— Нет, нет. Это будет для неё большим подарком. Только я не слышала, чтобы зимой ремонтировали.

— Вон сколько батарей. Высушат. Окно, конечно, придётся оставить до весны.

Софья Петровна робко спросила: — А кран на кухне вы тоже можете починить?

Он впервые так близко увидел старость в её обнажённой беспомощности и сиротстве. — Я всё сделаю.

Сразу же выяснилось, что одного желания сделать доброе дело недостаточно. Магазины были заполнены, но того, что имело спрос, не было. Жизнь на виду, как определил её Пётр, имела и положительные стороны: он не испытывал робости в общении с разными людьми. После безрезультатных поисков материалов для ремонта, Пётр вспомнил о коменданте общежития. В своё время он возил его по разным базам на армейском грузовике. Комендант понимающе улыбнулся и преподал ему урок искусства выживания в условиях хронического дефицита.

— Достать можно всё. Просто надо знать места и нужных людей. Ты мне — я тебе. Дошло?

— Понятно, но чем я могу быть полезен?

— Э, не скажи… Ты ещё работаешь в мастерской? Можешь кой-какие деталюшки сварганить?

— Смотря какие. У вас есть чертёж?

— Чертёж ты лучше меня нарисуешь. Я тебе на пальцах объясню. Теплицу хитрую сооружаю. Железки к весне нужны. Идёт? — Пётр кивнул. Комендант дал ему краску для стен, кисти и банку цинковых белил. Денег не взял, сказал: — Бери. Неучтённое. Цветной краски у меня нет. Купи гуашь в канцтоварах, добавь в белую краску и наведи колер. Только добавляй понемногу и делай пробные мазки. Учти — она, зараза, выцветает. Накат? Поталкайся на рынке, там умельцы отличные валики продают.

Вечером Пётр сдвинул мебель, застелил пол газетами и начал мыть стены. Эти каникулы он хорошо запомнил и с удовольствием вспоминал. Пока сохли стены и потолок, он читал. История «Эксодуса» так увлекла его, что он уже не тянулся за словарём, отмечал галочкой незнакомые слова и читал дальше. Пил крепкий чай с вареньем, ходил по комнате, стоял у окна, успокаивался и читал до утра. Хорошо иметь «свою» комнату!

Краска легко ложилась на старую известковую штукатурку. Покончив с потолком, Пётр выкрасил стены в густой салатовый цвет и накатал серебряный узор из виноградных листьев. Много времени отнял пол, а когда Пётр натёр его, и пол заблестел, Софья Петровна и Николай Николаевич не решились переступить порог и позвали Петра обедать из коридора. На фоне нарядной комнаты безобразно выделялось окно, мебель тоже не мешало бы подновить, но это уже весной.

За обедом Софья Петровна подкладывала ему голубцы и уговаривала съесть «ещё парочку». Николай Николаевич рассказывал:

— Как только нас освободили, Дора прислала письмо. Писала, что разыскивала Фиму и Валика, что никаких сведений пока нет и что не надо терять надежду. Саму её в сорок третьем мобилизовали и, как филолога, знающего немецкий язык… дольше всё было вымарано цензурой, оставили только в/ч и номер. Это письмо помогло нам сохранить ей комнату, как фронтовичке.

— Дора Исаковна была на фронте? — спросил Пётр.

— Не совсем. Она работала с немецкими антифашистами, готовила материалы для печати и для радио. Наслушалась и насмотрелась… не приведи господи. А мальчики наши так и не нашлись. Пропали без вести.

За оставшиеся до приезда Доры Исаковны дни Пётр закончил чтение, выписал отмеченные слова и положил книгу на место. Теперь он знал на уровне своих сверстников, а возможно и лучше многих, кто такие евреи. И всё же знание, уважение, сочувствие к столь неординарному древнему народу не помогли ему ощутить себя евреем; и он решил, что всё дело в воспитании, надо было вырасти в еврейской семье, посидеть на коленях у бабушки, подёргать за бороду дедушку, но, странное дело, никем другим он себя тоже не ощущал.

Несмотря на слабую подготовку, Пётр легко усваивал дисциплины, которым присуща внутренняя логика. «Есть за что зацепиться, — говорил он, — а дальше просто математика». Курс лекций по специальности разочаровал его неопределённостью. Он полагал, что суть его профессии состоит в умении придать металлу любую нужную форму, но как раз этому не учили. Умение это лежало в основе профессии калибровщика, которая, как выяснилось, до сих пор оставалась искусством, передавалась от мэтра немногим ученикам и высоко ценилась среди специалистов. Даже такие распространенные профили, как рельс или уголок, на каждом заводе катали по-разному, в зависимости от оборудования, вкусов и талантов калибровщика. Были попытки собрать труды многих поколений калибровщиков и обобщить их в виде атласа. Были и книги, отечественные и переводные, наполненные надёжными рекомендациями, — не было метода.

В оставшиеся три года учёбы Пётр не искал, скорее, избегал, новых привязанностей. Пару мимолётных увлечений — ничего серьёзного. Его не коснулась брачная суета последнего курса. Накануне распределения вывесили список мест, откуда пришли заявки. В конце списка стоял Ижевск. Бревно всё ещё лежало на прежнем месте. Пётр разулся, погрузил ноги в тёплый песок, бездумно следил за облаками и молча ждал, когда придёт решение. Задремал под весенним солнцем, проснулся и сказал вслух: — Поеду домой.

Глава 7

Родился я не во время — шла война. Всю войну отец прожил на заводе, лишь изредка появляясь дома. Одной из таких побывок я обязан своим рождением. После войны была предпринята попытка подарить маме дочь. Так появился мой младший брат — мамин сын, удивительно похожий на неё лицом и характером. Я же больше походил на отца. Сходство это проявлялось во всём, кроме пристрастий. Мамина копия тянулась к технике и рыбалке, а я, вслед за мамой, к гуманитарным занятиям. Мама не скрывала, что оба раза ждала дочь, а когда дом наполнился подросшими мужчинами, ворчала: «Не с кем слова сказать». К счастью, тогда мужчины ещё не взяли на себя ответственность за пол ребёнка, иначе отец всю жизнь чувствовал бы себя виноватым. Мы ещё подросли, и у неё появилась надежда увидеть в доме если не дочь, то невестку.

Когда пришло время выбирать профессию, родители уговорили меня выучиться на инженера — «верный кусок хлеба». Я ещё вернусь к этому времени и попытаюсь понять, почему смутное желание заниматься историей, учить языки, писать, а не чертить, так и не осуществилось. Я получил диплом инженера-механика и в положенный срок увидел себя за чертёжной доской в конструкторском бюро металлургического завода. Через год я встретил Зину. Мы сидели на совещании по поводу рекламаций на подшипниковую сталь. Я не совсем понимал, для чего меня сюда отправили, совсем не понимал, о чём идёт речь, и поглядывал украдкой на серьёзную девушку, молча сидевшую в уголке. Совещание подходило к концу, все уже клятвенно заверили, что свято блюдут технологию, главный технолог просмотрел список приглашённых и обратился к девушке: — Вы от металловедов? У вас есть что-нибудь? — Девушка разложила перед ним фотографии и популярно объяснила, что после недавней механизации сократилось время прокатки, металл теперь охлаждается с более высокой температуры и в нем успевает образоваться грубая карбидная сетка.

— Что же нам теперь от механизации отказаться? — язвительно заметил цеховой технолог. Девушка удивлённо посмотрела на него.

— Извините, — сказал главный технолог, — не знаю вашего имени и отчества. У вас есть предложения?

Девушка перевела удивлённый взгляд на главного технолога. — Просто надо ускоренно охлаждать. — И добавила, оправдываясь: — Так во всех учебниках написано.

Нашему отделу поручили проектировать установку для ускоренного охлаждения, Зинуле, простите, Зинаиде Николаевне — выдать нам исходные данные. Так мы познакомились. Сперва встречались за чертёжной доской, потом география расширилась. Зина училась в Перми по специальности физика металлов. В Ижевск попала по распределению, жила в общежитии. У нас нашлись общие интересы, мы часами бродили по парку, вдоль пруда и разговаривали… Каким-то образом мама узнала о наших встречах. Она сообщила мне эту «новость» и предложила пригласить Зину к нам на обед. Я понял, что в субботу мне предстоит лепить пельмени. У нашей мамы было много талантов, но варить она не любила, а потому и не умела. Если мы сами не включались в этот процесс, меню её ограничивалось пельменями, которые мы лепили всей семьёй. Во время обеда выяснилось, что Зина любит готовить и привезла с собой кулинарные книги. Моя посуду, они обсудили меню следующего воскресного обеда. У мамы заблестели глаза — открылись новые возможности. Мне показалось, что я расту в глазах моих близких — от меня теперь зависело их меню. Правильно говорят: когда кажется — надо креститься. Я этого не сделал.