Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

• Название: Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В данном 25-м томе Собрания сочинений представлены наиболее значительные из работ Золя, входящих в его сборники «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты» и «Литературные документы». Почти все статьи, из которых были составлены сборники, публиковались в периодической печати в промежутке с 1875 по 1880 год. При составлении сборников Золя игнорировал хронологию написания своих статей и группировал их по тематическому признаку.

Каждое выступление Золя в периодической печати по вопросам литературы и театра носило боевой характер, было актом борьбы за утверждение тех принципов, которым он был предан, ниспровергало враждебные ему традиционные эстетические нормы.

Одной из важнейших целей Золя было доказать, что провозглашенный им художественный метод натурализма отнюдь не нов, что он также опирается на значительную национальную традицию французской литературы и французского театра. Отсюда — экскурсы Золя в прошлое, его настойчивые поиски родословной натурализма в минувших веках.

---

Жорж Санд продолжает сыпать романами как из рога изобилия. «Андре» — это незамысловатая любовная история, из которой не следует выводов ни за, ни против брака; герой слаб, как женщина: дело в том, что долгое время Жорж Санд понимала только два сорта мужчин — сильных, как львы, или изящных, как газели. «Леоне Леони» составляет некое соответствие «Манон Леско». «Симон» завершается браком, как самый заурядный буржуазный роман. Затем идет нескончаемая серия романов с итальянскими заглавиями: «Лавиния», «Метелла», «Маттея», «Последняя из рода Альдини», а позднее — «Изидора», «Теверино», «Лукреция Флориани», «Пиччинино». Писательница вступает в новый период своего творчества: она больше не проповедует, она только рассказывает, и рассказывает иногда с проникновенной прелестью.

Именно в эту пору своей жизни Жорж Санд особенно сильно поддается влиянию людей, которыми она увлекается. В период увлечения Пьером Леру она пишет «Спиридиона», «Семь струн лиры», «Странствующего подмастерья», «Мельника из Анжибо». «Письма к Марсии» были написаны чуть ли не под диктовку Ламенне. В «Консуэло» и в «Графине Рудольштадтской» встречаешь беседы о музыке, которые она, по-видимому, вела с Шопеном в годы, когда они были вместе. Я мог бы указать еще и другие влияния, не столь очевидные, но свидетельствующие о том, что в ее лице мы имеем натуру на редкость чувствительную, тончайший инструмент, отзывающийся на малейшее дуновение.

Что меня всегда поражало, так это то, что встреча с Мюссе не оставила в ее жизни сколько-нибудь заметного следа. Единственного гениального человека, который ее любил, Жорж Санд не поняла, между тем как в других руках, куда более грубых, она оказывалась податливым воском. Мюссе был для нее недостаточно серьезен, он не был в достаточной мере проповедником. Он пел — и только, а это не могло ее удовлетворить: если бы он проповедовал, он бы возобладал над ней. Я это подчеркиваю, ибо в этом сказывается весь темперамент Жорж Санд. Описывая Жака, она отчасти описывала и самое себя с присущею ей серьезностью, потребностью исправлять нравы и идеализировать человечество. По всей вероятности, она долго не понимала, что нечто может быть прекрасным само по себе, а вовсе не только потому, что приносит нравственную пользу. Ей нужны были христиане, вернувшиеся к простой и пламенной вере мучеников, философы-пророки, выступающие заступниками человечества, музыканты, чьи пышные локоны развеваются под буйным ветром вдохновения. Что же касается просто гениальных поэтов, открывающих свое сердце и плачущих человеческими слезами, до них ей не было дела. Она смотрела на них как на несмышленых детей.

Мне приходится опустить множество произведений. Я не останавливаюсь на таких вещах, как «Личный секретарь», «Маркиза», «Художники-мозаисты», «Ускок», «Полина», «Орас», «Жанна», «Грех господина Антуана» и другие. Чтобы отметить характерные черты второй манеры писательницы, я укажу на «Мопра». Роман этот имел громадный успех и остался одним из самых популярных. Когда кто-нибудь захочет составить себе ясное представление о таланте Жорж Санд, ему еще по сию пору рекомендуют прочитать именно эту книгу. Герой ее, Бернар де Мопра, рассказывает историю своей жизни двум молодым людям, гостящим у него в замке. Тут кстати будет заметить, как романистка заботится о том, чтобы разнообразить форму повествования: в «Жаке.», например, она избирает эпистолярную форму, и книга превращается в серию писем, которыми обмениваются персонажи; в другом случае рассказ ведется от первого лица или же, наконец, представляет собою литературную мистификацию — он написан в форме якобы найденных мемуаров. Чувствуется, что роман для Жорж Санд — это не бесстрастная протокольная запись какого-либо события и что она старается сдобрить его искусно сочиненными эффектами.

В «Мопра» проблема брака уже не трактуется — здесь мы попадаем в мир чистого вымысла. Впрочем, это не совсем точно, ибо сюжет романа сводится к следующему: берется молодой человек, неотесанный, грубый, выросший вне какой бы то ни было цивилизации, и затем молодую девушку заставляют обуздать его и постепенно превратить в образованного, нежного и доброго супруга. Нарочитость замысла скрыть невозможно: мы сразу же угадываем более или менее сознательное намерение автора показать нравственное превосходство женщины. Вместе с тем в романе чувствуется гул надвигающейся революции; мы присутствуем при последней схватке феодализма с духом нового, а некоторые персонажи даже призваны являть собою разумных и добрых поселян, — словом, неиспорченные натуры руссоистского толка. Но это уже второстепенные детали — роман целиком посвящен любви Бернара и Эдмеи, любви, сопровождаемой драматическими перипетиями. Вот почему можно сказать, что воображение царит в нем безраздельно.

История эта известна: Бернар де Мопра воспитывается своими дядями в маленьком уединенном замке, мрачном притоне разбойников; туда обманным путем заманивают его кузину Эдмею, которую Бернар сперва пытается изнасиловать, а потом спасает, между тем как отряд стражников захватывает замок и убивает его дядей; жестокие выходки Бернара, нашедшего пристанище у своего дяди, отца Эдмеи; медленное перевоспитание этого дикаря под влиянием Эдмеи, которая старается его обуздать и внушить ему нежную и почтительную любовь к себе; участие Бернара вместе с Лафайетом в гражданской войне в Америке, а по возвращении на родину тяжкое испытание: один из Мопра, уцелевший во время кровопролития в замке, покушается на жизнь Эдмеи, но обвиняют в этом Бернара; его приговаривают к смертной казни, и только пересмотром дела доказывается его невиновность; в финале — бракосочетание и счастливая жизнь двух влюбленных, которые оказались достойными друг друга, ибо они умели любить и одержали победу над собственной природой.

Эдмея — один из самых гордых и трогательных образов, созданных Жорж Санд. Эдмея — натура необыкновенная и по своему мужеству, и по своей гордости, и по своей непреклонной воле; но она остается женщиной, она любит, ей ведомы минуты страха и беспомощности; это уже не Лелия, которая произносит высокопарные фразы и становится в позу великой и непонятой печальницы. Сцена, в которой Эдмея изображена впервые вдвоем с пьяным и обезумевшим от страсти Бернаром, и по сей день остается блистательно написанной страницей, удивительной по своей смелости и мастерству; в Эдмее просыпается все ее женское существо, чувство собственного достоинства и здесь не покидает ее, опасность придает ей силы, и она разыгрывает роль: она доходит до того, что целует Бернара, клянется, что никому другому не будет принадлежать. И вся последующая история любви этой девушки к столь дурно воспитанному молодому человеку рассказана с безупречным искусством; в результате читатель до последней страницы не знает, что же в конце концов произойдет, хотя он догадывается, что благородное сердце Бернара, скрытое под оболочкой внешней грубости, тронуло юную Эдмею. Прибавьте к этому, что возлюбленный окутан здесь мрачной поэзией, и это заставляет предпочесть его аккуратно причесанным и безукоризненно воспитанным молодым людям. У Жорж Санд всегда можно быть уверенным, что естественный человек одержит верх над людьми цивилизованными. Стало быть, Эдмея — это энергичная, порывистая женщина, из тех, что обожают этаких диких зверей и, укротив их, выходят за них замуж.

Говоря о «Мопра», я должен указать на один персонаж, который в дальнейшем часто будет фигурировать в произведениях писательницы. Я имею в виду старого Пасьянса, своего рода Дунайского крестьянина, живущего отшельником в развалинах башни Газо. Он едва умеет читать, однако обладает при этом умом и мудростью философа. Он, я полагаю, символизирует собою природу, здоровый сельский дух, нового человека, что растет среди полей, подобно могучему дубу. Пасьянсу не хватает образования, а то бы он стал личностью выдающейся. Автор прежде всего старался извлечь живописный эффект: в развязке романа, когда Бернара обвиняют в покушении на жизнь Эдмеи, перед судом появляется не кто иной, как Пасьянс; одетый в лохмотья, с густой нечесаной бородой, загорелый от солнца, он распекает судей с суровой прямотой свободного человека. Затем он предъявляет доказательства, заставляющие оправдать Бернара. Разумеется, никакой судне потерпел бы речей Пасьянса: немедленно вызвали бы двух жандармов, чтобы арестовать наглеца. Но эффект достигнут, а романистка, в сущности, этого и добивалась. Признаться, я улыбался, читая последние полсотни страниц «Мопра», — слишком уж далек от нас весь этот мир идеальных кукол и картонных декораций из романов прежних лет.

Впрочем, успех подобного произведения понять нетрудно. Как удачно перемешалось в нем ужасное с приятным! Тут есть все: зловещий замок, где по ночам разгуливают привидения, полуразрушенная башня, в которой обитает сельский философ, сцена кутежа, завершающаяся победой добродетели над пороком, гордая и нежная героиня, пылкий и благородный герой. В лесной чаще так и слышится романтическое дуновение Вальтера Скотта. Луна серебрит каменные ступени замка. Влюбленные ведут и долгие беседы под неумолчное пение соловья. Читатель переносится в волшебный мир фантазии, в мир невероятных приключений, смутных желаний, терзающих людские сердца; романтическая мода в то время еще помогала увлекать публику прелестным карнавалом красивой природы и благородных чувств. Наши сегодняшние романы, конечно, лишены очарования «Золушки» или «Синей Бороды». Мы просто-напросто составляем протоколы, и я понимаю, что старики с грустью вспоминают о волшебных сказках, которыми в детстве их баюкали няни. Ведь так сладко было заснуть вдали от мерзкой действительности, слушая всякие небылицы о злых разбойниках и лучезарных влюбленных!