Владимир Осинин - Полк прорыва

• Название: Полк прорыва
• Автор: Владимир Осинин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Повесть «Полк прорыва» и роман «Полигон», составившие книгу, посвящены танкистам.

События в повести происходят в последние годы войны. Погибшего комсорга заменяет командир взвода гвардии старший лейтенант Михалев. В свои двадцать лет он побывал не в одном бою, не раз горел в танке. Потому легко и находит он пути к сердцу своих солдат. Чистой была его любовь к девушке, которую он встретил на войне. Война же и развела их судьбы на долгие годы.

Роман «Полигон» — о мирных буднях бывших фронтовиков и современных воинов-танкистов.

---

— Правда.

— Наверное, есть бог на земле! Так бы мы с вами никогда не оказались вместе. — И засмеялась. — Если хотите знать, это я вымолила! Каюсь! — Она смотрела на него, и он видел, что глаза у нее никогда не были такими восторженными.

Он очень долго рассматривал эти ее глаза, до предела наполненные радостью.

Если он не поцелует ее сейчас, она посчитает, что он ее не любит. И ничем уже после не разубедишь.

— Упадем! — стукала она его по плечу рукой в перчатке.

В сторонке цепочкой, друг за другом, пробегали лыжники. Кто-то крикнул:

— Эй, вы! Не знаете разве, что на морозе нельзя целоваться?

— Это почему же? — засмеялась Елена.

— Губы потрескаются! — ответила одна из девушек.

Дышалось легко, лыжи сами катились: чуть оттолкнешься — и бегут, бегут. И они шли и шли, пока не оказались у обрыва. Глубоко внизу бежал ручей, над ним поднимался и тут же исчезал дымок. Отсюда видна была деревня, припорошенная снегом, будто уснувшая. Ни одной человеческой души на улице.

Они пошли вдоль ручья, оказались на другой стороне деревни и были удивлены, что здесь столько людей. Катание с горы на санках! Смех и визг. На огромные санки садятся сразу человек семь-восемь, а потом еще кто-то наваливается сверху на головы всем, и, набирая разгон, полетели. Почему-то каждый раз санки переворачивались — толпа ревела.

Елена сняла лыжи и потянула за собой Шорникова:

— Поехали!

На ухабе санки подбросило, и она вылетела из них далеко в сторону. А Шорников оказался в общей куче в месиве рассыпчатого снега.

— Эх вы, мужики! Править не умеете! — отряхиваясь, кричала Елена.

— А зачем нам править? Так лучше — куда вывезет. Может быть, ты покажешь?

— И покажу! Только дайте вожжи.

— Может, тебе локаторные устройства еще потребуются?

Стемнело. Подул ветер, быстро подмораживало.

Устали, но все равно приятно было ехать по темному лесу, пробегать по искрящимся полянам. Тишина кругом, и только слышны шаги: «жих-жих!» Хотелось пить.

— Ничего, в электричке мороженого съедим, — сказала Елена.

На станции у кассы висело объявление: «По техническим причинам поезда до утра отменяются». Елена бросила на Шорникова вопросительный взгляд:

— А может быть, они все же пойдут?

— Не пойдут! — раздалось из окошечка.

Они стояли, не зная, что делать. Елена поеживалась от холода, свитер на ее спине заледенел.

— А что, если мы пойдем на лыжах до станции Пушкино? — сказала она.

— Как раз к утру там будете!

— Автобусы тоже не ходят?

— Какие вам еще автобусы! — и окошечко захлопнулось.

Лампочка на фонаре то погасала, то загоралась. Скрипучая надломленная береза стонала, и казалось, что бетонные плахи под ногами тоже покачивались.

— Не удивляйтесь, если я сейчас разревусь! — сказала Елена.

Из глубины березовой рощи показалась девушка. Отворачиваясь от встречного ветра, она боком пробивалась по тропинке. В меховой серой шапке, спортивных брюках, заправленных в сапожки. Нейлоновая куртка, видимо, хотя и была непродуваема, но и не согревала.

Девушка прочитала объявление, переспросила у кассирши, верно ли, что поездов до утра не будет, и, вздохнув, вышла из-под навеса.

— Не горюйте, — сказал Шорников. — Что-нибудь придумаем. Пойдем в поселок. А завтра утречком уедем с первой электричкой.

— Но зачем идти в поселок? Идемте к нам на дачу. Я там натопила, но заночевать одна побоялась.

Шорников ожидал, что скажет Елена.

— Хорошо, — произнесла она не своим голосом.

Когда Шорникова переводили в Москву, его предупредили, что квартиру получит не сразу, придется ждать. Но ведь и другие ждут!

Комната в гостинице чем-то напоминала зал ожидания на вокзале: одни уезжали, другие прибывали, все время разные люди. С некоторыми он даже не успевал познакомиться: приходил — они уже спали, уходил — продолжали спать. А вот эта компания попала «ночников» — любителей пульки.

В табачном дыму тускло светила лампочка, лица у игроков были желтые, у генерала-грузина почти черное.

— Не обижайся, дорогой майор, мы скоро закончим! — сказал генерал.

— Играйте!

Только Шорников засыпал, генерал неожиданно сотрясал воздух своим кавказским басом. И потом начинал ругать себя:

— Не сдержался! Забыл совсем, что рядом человек отдыхает.

Уехал генерал не попрощавшись. Вечером Шорников нашел на своей койке записку:

«Дорогой майор! Желаю тебе скорее получить квартиру. Милости прошу к себе в гости — в Каракумы. Джапаридзе».

В гостинице стало тихо. И даже грустно. Приезжали люди и так же незаметно уезжали.

Подполковник Чеботарев позвонил с вокзала:

— Земляк! Я все же уезжаю.

— За папахой?

— Не только. Я мог бы и без нее прожить.

— Сейчас приеду.

Когда Шорников прибыл на вокзал, скорый поезд дальнего следования уже был подан, пассажиры и провожающие заполнили перрон. Чеботарев погрузил свои вещи и стоял с Людмилой у вагона. Заметив Шорникова, они улыбнулись, замахали руками и будто только тем и были опечалены, что он опаздывал.

— В нашем распоряжении пять минут, — сказал Чеботарев. — Давайте зайдем в купе и по традиции… Чтобы не засох на новом месте. На полк еду.

Лицо Чеботарева посветлело, словно он сейчас только понял, что разлука приносит ему больше радости, чем огорчений.

— Да, немножко страшновато. Но ничего. Слепой сказал: посмотрим!

Чеботарев попросил у проводницы стаканы, налил во все поровну почти черного кагору.

— А теперь задумайте что-нибудь. Что ты задумала, Люда?

— Чтобы не было войны.

Чеботарев пожал плечами: видимо, он ожидал каких-то других слов, касающихся их отношений.

— А ты, земляк?

— Чтобы ты стал генералом.

— Ох, мать честная, куда хватил! Ну, спасибо. И я тебе желаю всех благ.

В тамбуре раздался голос проводницы:

— Провожающие, прощайтесь! Прошу освободить вагоны.

— Прощаться будем на улице, — сказал Чеботарев и первым вышел из купе.

Репродуктор прохрипел:

— До отправления поезда осталась одна минута.

Чеботарев как-то сверху и наискосок сграбастал Шорникова, потискал его, обнимая, потом отпустил и взглянул на жену. Шорников отвернулся — пусть прощаются. Когда он снова поцелует ее?

И Шорников вспомнил, какие губы у Людмилы, и что первый поцелуй ее принадлежал ему, а не Степану, и что Степан обо всем знает и теперь оставляет ее одну.

— Товарищ подполковник, отстанете!

Чеботарев побежал за вагоном, ловко вскочил на подножку. Людмила платком вытирала глаза.

«Вот и войны нет, а жены по-прежнему провожают мужей со слезами», — думал Шорников.

Он проводил Людмилу до электрички, посадил в вагон, сел рядом на скамейке, но она сказала:

— Идите, Коля. Электричка сейчас отправится.

Проходя у вагона, он оглянулся — Людмила смотрела в окно и сквозь слезы улыбалась ему.

«Лучше бы он сразу взял ее с собой: ей и Чеботареву было бы легче».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дежурный потряс Шорникова за плечо:

— Товарищ майор, подойдите к телефону, вас разыскивает комендатура.

Телефон находился в коридоре, стоял на столе, рядом с утюгом. Шорников закутался одеялом и тихонько, чтобы не разбудить других, вышел.

Звонил помощник военного коменданта.

— Что же вы спите? А на вокзале вас ждет мать.

— Не может быть!

— Точно. Берите такси и поезжайте. Найдете ее в зале ожидания.

«Да, это в обычае деревенских жителей — приезжать без предупреждения».

Пока он нашел такси, потом добирался до вокзала, прошло еще не меньше часа. Скоро начнет светать. На скамейках дремали транзитные пассажиры — кто сидя, кто лежа. На одном из диванов сидела и его мать, возле плаката: «Ходить по путям опасно для жизни». Увидев сына, запричитала:

— А сыночек ты мой миленький! Ну и встречаешь же ты свою родную матушку. Я-то все глазоньки свои просмотрела, все слезоньки выплакала.

Он обнял ее, стал успокаивать, но она продолжала плакать. И он уже не знал, что ей сказать, как оправдаться.

— Ты хотя бы телеграмму дала или написала.

— Я-то ехала и верила, что сын мой тут не последний человек! Любого спроси, скажет…

— Нет, мама. Москва — не наша деревня!

Мать посмотрела на него с укором:

— Совсем ты меня позабыл, сынок. Принесет почтальон перевод, а письма так и нет.

— Но ведь и ты мне не чаще писала.

— Я б и написала, когда б умела. А то и двух букв не знаю. Надо ходить по деревне, упрашивать. А девчонки писать не хотят, даже за шоколадки.

Он взял ее вещи и задумался.

— Ты, сынок, на машине за мной приехал?