Николай Кочин - Девки

• Название: Девки
• Автор: Николай Кочин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

«Девки» — это роман о том, как постепенно выпрямляется забитая деревенская девушка, ощутившая себя полноправным членом общества, как начинает она тянуться к знаниям и культуре. Писатель, ученик М.Горького Николай Кочин, показывает безжалостную к человеку беспросветно дикую деревню, в которой ростки нового пробивают себе дорогу с огромным трудом. Тем сильнее противодействие героев среды, острее конфликт. Кочин осуждает героя, который боится выступить против общепринятого мнения, выделиться из своей среды. Одна из главных героинь «Девок», беднячка Парунька Козлова, оскорбленная и обесчещенная, но не сломленная, убегает в город. Став в городе активной общественницей, она возвращается в деревню.

Книга выдержала испытание временем и сейчас читается с огромным интересом и как историческое свидетельство, и как истинно художественное произведение, доставляющее читателям эстетическое наслаждение.

---

Анныч зажег спичку и вырвал у темноты кусок пространства. Перед ним среди сундуков, кованных а железо, в промокшем пиджачке и в зимней шапке стоя понукал лошадь Ванька Канашев. От Анныча не укрылся испуг его глаз и белизна лица, а когда спичка погасла — это длилось секунду — несколько ударов получила лошадь один за другим, и телега шумно прокатила за гумна по дороге к Курилову.

Анныч враз припомнил словоохотливость Канашева, рассказы про пение на клиросе, про «иже херувимы», про истории детства, и то, что во время этих рассказов сын его и даже он сам выходили из сторожки на улицу. Все это разом стало полно значения. Хорошо припомнилось, что Ванька тогда в избу не возвратился, но именно тогда Аннычу это и не было приметно.

«Ехида, — подумал он, — такую ехиду еще где-нибудь отыщи попробуй... Вот он, ум, вот она, выдержка»

Ему вдруг стало ясно, что только сегодня он узнал, насколько несправедливо недооценивали Канаша на селе, считая его только жадным и грубым. В глубине души почему-то было приятно установить правду и вместе с тем стыдно, что устанавливать ее приходится с опозданием.

«Про родство очень он кстати для себя завел, наверно, в другое время не завел бы, — подумал Анныч и вдруг вспомнил: — брат отыскался, кровный брат на селе, единственный родственник. История!»

Ругая себя, он направился по грязной улице домой.

Глава восьмая

Стояла темная ночь с холодным дождем. Уныла осенняя ночь на селе! Собаки тявкают из подворотни на каждого проходящего; на окнах девичьих квартир виснут любопытные бабы, они пытаются разгадать тайны дочерей, шепчутся за углом. В проулках шаркается о плетни загулявший жеребенок. Где-то пиликает гармонь.

Подруг у Марьи осталось немного. Часть ушла в артели, что помоложе, а другие повыходили замуж. От мужей, впрочем, некоторые уже успели сбежать, и артель, наполовину из «разжень» и бесприданниц, стала посмешищем на селе. Парни ходили туда только баловать.

На этот раз девки собрались без парней. На полу в их кругу была свалена куча брюквы. Рядом стоял чугун.

Девки заполняли его ломтиками свежей брюквы. Так повелось издавна: девки обирали осенью огороды мужиков, не успевших снять овощи с гряд.

— Угадайте, с какой новостью иду? — сказала Марья.

Девки разом смолкли, бросились к ней.

— Ну и новость! — показала она на что-то скрытое у ней под фартуком. — Ахнете, девоньки!

— Да говори ты скорее — душу тревожишь.

— Паруха письмо прислала.

— Не ври, девка!

— Эвон!

Мигом уселись под лампой. Письмо было написано собственной Парунькиной рукой. Все сгрудились, разглядывали текст, дивились:

— Как писарь пишет.

— Хлеще писаря.

— Образованная стала.

«Милые мои подруженьки, — писала Парунька, — Немытую Поляну два раза во сне видела, даже сердце захолонуло. Горя много хватила я там, все же — родина. Работа теперь у меня казенная, чистая, легкая: мытье полов при номерах «Неаполь» и вообще уборка. А уборка здесь — плевое дело: полы крашеные, швабры большие, а воды сколько хошь, а колодцев и в помине нету. А на столах цветы, как жар, горят. А тех, кто зазнается, здесь не любят. Мы одинаковые перед начальником, а слово «батрачка» здесь, наоборот, почетное. Через это я — член профсоюза и член бюро комсомола. Мы развертываем сейчас революцию культурного масштаба. Опираемся на массы. И вообще личность в истории роли не играет. И если бы вы увидели, как Бобонин перед гостями лебезит, просто умора. Мне вчуже смешно, не узнать его. На селе — пан, а здесь из господ самый испод. Теперь мне дышится вольготнее, есть жилье казенное и харчи и время для самообразования вполне достаточно. Говорили, что в ресторане девке жить — подол заворотить, это враки. Это наврал Бобонин. Женщину тут за равную принимают и даже больше. Гостиница наша частная, хозяин — нэпман Обжорин, но при месткоме и ячейке он не может угнетать, значит ему крылья обрезаны. Дома в городе все каменные, а пароходы деревянные. Люди и в праздники и в будни наряжаются, а рабочие в будни не наряжаются, как и деревенские ходят в старом. А Волга — река самая широкая на свете, и течет она в чужие страны, народ там отсталый — Советской власти и в помине нет, а везде частный капитал.

А пирогов здесь не пекут, ходят с зонтами в жаркую погоду, водки пьют много, но не валяются.

Народу в городе много, но они друг дружке не мешают. Услышала я, что Марюха Ваньку бросила. Приветствую. Довольно мужская сила над нами потешилась, довольно похаяли нас, давили да тиранили. Девка в мусоре не валяется, для нее теперь тоже лазы есть. Отошла парням лафа. Они должны бы девкам идеологические установки давать, а они первые зачинщики озорства. Все причины, конечно, — старое право. Через него мужскому полу власть над бабой царем дадена — отцу над дочерью, мужу над женой, свекру над невесткой. Советская власть это право порушила, но мужской пол это скрывает и тормозит наше развитие. Старая, конечно, заквасочка! Пора встать нам на ноги, протереть глаза. Если дуракам волю дать, они и умных со свету сживут. И если мы примемся врага гвоздить, гору своротим. Не подчиняйтесь предрассудкам темной массы, надейтесь на рабочих, они вам помогут. И в культурной революции при случае на меня опирайтесь.

Еще раз будьте счастливы.

Парасковья Козлова».

Девки были взволнованы и с восторгом повторяли:

— Член бюро. Член профсоюза. А на селе над ней только потешались. Ну, Парунька в гору пошла, но еще больше достигнет.

И начался у девок разговор лютый — про то, с каких это пор и по какому случаю на бабу хомут надет.

Каждая по-разному об этом говорила.

Дуся решила так: надет на бабу хомут по вине ее же бабьего прилипчивого сердца. При сердце влюбчивом да размывчивом любой супостат — царь бабе и бог, и выходило, что от хорошего сердца плохая приключилась бабе жизнь.

Поля думала иначе. Женихов она ждала уже десять лет, а в доме отца была седьмая — не веселая это дорога! И вот говорила она: всему виною девья доля — ждать жениха в артелях сидючи, а не самой его засватывать. Обречена девка выжидать, попуская на себя всякую обиду и издевку, а все из опаски, чтобы не прослыть гордячкой, вертячкой, непокорницей. Так притворщицами и растут девки, в притворстве силу замораживают и привыкают мужскому полу власть свою сдавать.

Потом стала говорить Марья. Сперва она поперечила первой подруге: хорошее сердце у мужского пола тоже не редкость — хорошее сердце не резон, а для общей жизни подспорье. Поперечила и Поле: не резон тоже и скромность девичья. Бывают парни и умом, и силой, и смелостью ниже бабы, а все-таки в конце концов над бабой верховодят. Вся причина этому — именно писаный закон. Парунька права.

Все говаривали разно, и ни одна другую не считала правой.

Девки написали подруге ответ.

«Милая наша подруженька, — писали девки, — мы сумлеваемся о тебе, из-за какого обстоятельства не было от тебя ни слуху, ни духу. Теперича насчет нужды пропишем. Ходили слухи, что ты пропадущая, а еще ходили слухи, будто ты на комиссара экзамен сдала. Выдвигайся, вперед и выше.

Остаемся живы и здоровы и того же тебе желаем и сообщаем тебе вторично: не забывай старых подруг, подсобляй нам, ежели доведется до тебя в нужде коснуться, теперича наше положение безвыходное. Под нами, сама знаешь, пять артелей молоденьких, куда мы растем ровно пешки какие. Парни считают нас перестарками и только над нами насмехаются. Санька теперь не пастух, он избач при Анныче. [Избач — деревенский культработник, руководящий работой избы читальни.] А Пропадева выгнали из сельсовета за пьянку. Лоб широк, а мозгу мало. Всем заворачивает Семен. А Шарипа в ликбезе.

Анку выдали за Микешку, расходы на стол двадцать пять, чесанки с калошами невесте, пальто осеннее, самогонка ихняя. [Чёсанки — тонкие и мягкие валенки из чесаной шерсти.] Дуся учится на пункте у новой учительши, отец не знает, а узнает — скажет: «Ходишь с карандашом, какой писарь проявился». И хочет поступать а комсомольцы, а мать ругается, не пущает ее в ячейку и заставляет молиться, ровно беспартийную какую, не разбираясь, что религия опиюм для народа.

На селе теперь пыль столбом, не поймешь, что и деется. Мужики говорят, лучшую землю артельщикам вырезали, а эти говорят: вы шкурники и всяко. Марюха все пожертвовала артели. На селе сорят молву — у ней в голове винта, говорят, не хватает, вот и пожертвовала. Бабьи увертки.

Еще раз тебе земляной поклон от подруженек: от Марюхи, от Настюхи, от Дуси, от Поли, от Зои да от Устиньи, от нашей хозяюшки».

Только успели девки закончить письмо, как в сенях кто-то затопал.

Девки насторожились.

Медленно открылась дверь, и так же нарочито замедленно перешагнул порог парень, присел в кути. За ним, после минутного промежутка, то же самое проделал второй, потом — третий, и так следующий, до двадцатого.