Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

• Название: Владимир Высоцкий без мифов и легенд
• Автор: Виктор Бакин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-6995-3512-5

При жизни для большинства людей Владимир Высоцкий оставался легендой. Прошедшие без него три десятилетия рас­ставили все по своим местам. Высоцкий не растворился даже в мифе о самом себе, который пытались творить все кому не лень, не брезгуя никакими слухами, сплетнями, версиями о его жизни и смерти. Чем дальше отстоит от нас время Высоцкого, тем круп­нее и рельефнее высвечивается его личность, творчество, место в русской поэзии.

В предлагаемой книге - самой полной биографии Высоц­кого - судьба поэта и актера раскрывается в воспоминаниях род­ных, друзей, коллег по театру и кино, на основе документальных материалов... Читатель узнает в ней только правду и ничего кроме правды. О корнях Владимира Семеновича, его родственниках и близких, любимых женщинах и детях... Много внимания уделяется окружению Высоцкого, тем, кто оказывал влияние на его жизнь…

---

В марте 66-го в защиту писателей встали итальянские ком­мунисты, предложившие открыть дискуссию на страницах «Лите­ратурной газеты» по поводу свободы слова в СССР. В дискуссии итальянцам было отказано, зато от имени советских коммунистов на XXIII съезде КПСС выступил М.Шолохов с осуждением «отще­пенцев и оборотней».

Высоцкий, для которого линия партии всегда проходила где-то в стороне, не остался в стороне от происходящих событий и сразу после процесса написал гневное сатирическое стихотворение «Вот и кончился процесс...»:

Посмотреть продукцию:

Что в ней там за трещина,

Контр-ли революция,

Анти-ли советчина.

Но сказали твердо: «Нет!

Чтоб ни грамма гласности!»

Сам все знает Комитет

Нашей безопасности.

Понятно, что это стихотворение, как и письмо итальянских коммунистов, опубликовано не было.

Высоцкого не полюбили в КГБ особенно в ту пору, потому что он с его блатной тематикой был очень созвучен ситуации, в которой жил тогда советский народ. В следующем году будет при­нята статья УК 190-1 — «Распространение заведомо ложных из­мышлений, порочащих советский государственный и обществен­ный строй». Письменная или устная критика однопартийной сис­темы, безальтернативных выборов парламента, голосующего всегда только «за», наказывается лишением свободы до 3 лет. Опасность быть осужденным по этой статье сопровождала Высоцкого до кон­ца жизни...

М.Розанова обратилась в Верховный суд с просьбой о поми­ловании, избрав в качестве мотива трудности воспитания малолет­него сына (на момент ареста сыну Егору было восемь месяцев). 12 мая 1971 года руководитель КГБ Ю.Андропов выступил с инициа­тивой: сократить срок пребывания в тюрьме А.Синявскому. И хотя Синявский остался на позиции непризнания своей вины и отрицал антисоветский характер своих действий, его освободили из лагеря 8 июня 1971 года. По этому случаю Высоцкий устроил на квартире Синявского «творческий отчет», спев все песни, написанные за годы отсидки хозяина квартиры. Синявскому тогда показалось, что Вла­димир отошел от блатной песни и стал заниматься легальной заказ­ной тематикой. Он не заметил, что поэт уже исчерпал блатную тему, его не удовлетворял один и тот же тип героя, переходивший из пес­ни в песню. Поэтический мир Высоцкого нуждался в расширении, без которого сочинительство стало бы топтанием на месте.

Отсидев в лагере пять лет и девять месяцев, Синявский пробо­вал вернуться к легальной литературной работе. В Москве того вре­мени это оказалось невозможным. Писатель был обречен на судь­бу изгоя, тогда он попросил разрешения выехать на Запад. В авгу­сте 1973 года писатель с семьей выезжает по частному приглашению во Францию и остается там. Бывшие студенты МГУ и ученики Си­нявского — Мишель О'Кутюрье, Клод Фрийо и Луи Мартинес, став­шие славистами во Франции, — пригласили его преподавать. С 1973 по 1994 Синявский — профессор Парижского университета «Гран Пале», где читал лекции по русской литературе.

Старая интеллигентская эмиграция поначалу тоже очень теп­ло приняла их. Никто из них, конечно, Синявского не читал, но ду­мали — «борец с советской властью». Однажды Синявские решили показать одной пожилой паре песни Высоцкого. Те послушали и за­тем, помявшись, сказали: «М-да... Конечно, это очень интересно. Но Шаляпин пел лучше! Потому что не хрипел и не кричал». Они не понимали и текстов, потому что были оторваны от нынешней поч­вы и времени России.

В июле 74-го в Париже, анализируя литературный процесс в России, Синявский писал: «До сих пор мы не вышли из полуфольк­лорного состояния. Когда словесность не имеет силы расправить крылья в книге и пробавляется изустными формами. Но эта участь (участь всякого подневольного искусства) по-своему замечательна, и поэтому мы в награду за отсутствие печатного станка, журналов, театров, кино получили своих беранжеров, трубадуров и менестре­лей — в лице блестящей плеяды поэтов-песенников. Я не стану на­зывать — их имена и так всем известны, их песни поет и слушает вся страна, празднуя под звон гитары день рождения нового, нигде не опубликованного, не записанного на граммофонную пластинку, поруганного, загубленного и потому освобожденного слова.

У меня гитара есть — расступитесь, стены!

Век свободы не видать из-за злой фортуны!

Перережьте горло мне, перережьте вены —

Только не порвите серебряные струны!

Так поют сейчас наши народные поэты, действующие во­преки всей теории и практике насаждаемой сверху «народности», которая, конечно же, совпадает с понятием «партийности» и никого не волнует, никому не западает в память и существует в разрежен­ном пространстве — вне народа и без народа, услаждая лишь слух начальников, да и то пока те бегают по кабинетам и строчат докла­ды друг другу, по инстанции, а как поедут домой, да выпьют с ус­татку законные двести граммов, так и сами слушают, отдуваясь, маг­нитофонные ленты с только что ими зарезанной одинокой гитарой. Песня пошла в обход поставленной между словесностью и народом, неприступной, как в Берлине, стены и за несколько лет буквально повернула к себе родную землю. Традиции старинного городского романса и блатной лирики здесь как-то сошлись и породили совер­шенно особый, еще неизвестный у нас художественный жанр, за­местивший безличную фольклорную стихию голосом индивидуаль­ным, авторским, голосом поэта, осмелившегося запеть от имени жи­вой, а не выдуманной России. Этот голос по радио бы пустить — на всю страну, на весь мир — то-то радовались бы люди...»

Арест и лагерь сделали А.Синявского осторожным конспира­тором — он не назвал фамилии Высоцкого в статье, не желая ему навредить.

Когда Высоцкий только пришел на «Таганку», он был очень дружен с Эдуардом Арутюняном, Борисом Буткеевым, Эдуардом Кошманом — и все это были «пьющие ребята». Да и сам театр бу­дут часто называть «театром пьющих мужчин». Неоднократное «на­рушение режима» этой компанией привело 3 октября к заседанию месткома с повесткой «о недопустимом поведении артистов Высоц­кого и Кошмана». Предупредили... Не внял и на неделю уехал в Бе­лоруссию на съемки. 15 октября — новое осуждающее собрание.

К этому времени в театре сформировалось ядро довольно силь­ных актеров, и было мнение оставить человек 20 — 25 при преж­нем фонде заработной платы. Желание актеров зарабатывать боль­ше привело к очень острому обсуждению и осуждению. Больше всех кричал А.Васильев: «Уволить! Выгнать!» Не выгнали, объявили вы­говор. Ю.Любимов категорически настаивает на добровольно-при­нудительном лечении.

15 ноября Высоцкий добровольно без конвоя ложится в боль­ницу № 8 им. З.П. Соловьева. В то время эта специализированная психоневрологическая больница на Шаболовке, как ласково ее на­зывали сами врачи — «соловьевка», считалась одной из лучших в России. Попасть туда на лечение было сложно, больных клали в «соловьевку» только по направлению диспансерного отделения больни­цы. На этот раз «направлением» послужила просьба Ю.Любимова.

Вспоминает психиатр Алла Машенджинова, которая на про­тяжении многих лет была лечащим врачом Высоцкого: «Как-то ко мне в больницу приехал художественный руководитель Театра на Таганке Юрий Любимов и попросил отпускать Володю на спектак­ли. Я согласилась, но только с сопровождением. За Володей вече­ром приходила машина, и я попросила аспиранта Мишу Буянова сопровождать Высоцкого в театр. Попасть тогда на «Таганку» было невозможно, и Миша с радостью согласился. Он несколько раз со­провождал Высоцкого до театра и обратно. Конечно, до конца по­верить в то, что он болен, Володя не мог. Ему казалось, что если захотеть, то пить можно бросить самостоятельно. Часто навещала Высоцкого его жена Людмила, которая приходила в больницу вме­сте с детьми».

Вспомнила Алла Вениаминовна и звонок к матери Владимира, который состоялся, когда сын впервые попал в эту больницу: "Если бы она проявила хотя бы сотую долю того внимания, с которым уча­ствовала в посмертном признании имени Высоцкого, для Володиного выздоровления это было бы жизненно важно. Она была жестким человеком. Как Володя мне тогда сказал: «Да не звоните вы ей, она все равно ко мне не придет...» Обычно меня осаждали родители дру­гих больных, чтобы рассказать историю болезни своих детей. Мать Владимира на мой звонок ответила строго: «Нечего мне звонить, он взрослый»". Больше А.Машенджинова ей не звонила.

В.Высоцкий — И.Кохановскому: «А теперь вот что. Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоя­нию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно, хотя — зарекалась ворона не клевать, но... хочется верить. Прочитал уйму книг. Набрался характерностей, понаблюдал психов. Один псих, параноик в тихой форме, писал оды, посвященные главврачу, и мерзким голосом чи­тал их в уборной...