Инсаф Давлитов - Чеченская пыль

• Название: Чеченская пыль
• Автор: Инсаф Давлитов
• Издательство: Опубликовано в журнале: «Октябрь» 2008, №10
• Жанр: О войне
• Год: 2008

Родился в 1978 году в Благовещенске Амурской области. Окончил Восточный институт экономики, гуманитарных наук, управления и права (г. Уфа). Автор ряда публикаций в региональной прессе и книги «Улица не прощает». Живет в Альметьевске.

---

Потом, через много лет я видел этот пустырь по ТВ. По всей видимости, запись сделали уже после нашего ухода. На углу улицы огромным нефтяным факелом пылала боевая машина пехоты, а на пустыре поднимали из снега двух солдат. Они были без патронов. Им нанесли побои и увели в неизвестность.

Я всячески опекаю девочку. И вообще стараюсь, когда это возможно, быть рядом. Выстругал штык-ножом снеговую лопатку из тонкой дощечки, и сейчас Вика увлечённо строит домик, а может, просто горку.

Как же это удивительно… Тут корчится и рушится всё, стальные балки сворачиваются как пластилиновые, люди уже мало похожи на людей, а ребёнок всё равно жизни радуется. Тому, что папа рядом, тому, что мама скоро приедет… Хотя, как признался вчера комбат, мама к ним уже не приедет. Открестилась она от них.

Мимо, нервно подёргивая хвостом, пробегает Рыжий с мышью в зубах. Дерзкий полосатый кот с белой грудкой нашёл у нас пристанище. Любит греться у печки и путаться под ногами.

— Смотри, смотри! — кричит Вика. — Рыжий мыша поймал!

Девочка внимательно следит за хищником, о чём-то напряжённо думает. Кот скрывается за углом.

— А у мышей мама есть?

— Есть.

— А почему они с мамой не ходят?

Вика не по-детски серьёзна, смотрит снизу-вверх, она верит, что я знаю всё на свете. Но что, что я мог ей ответить?

Девочка медленно возвращается к своему снежному сооружению, и я вижу, что у неё дрожат губы. Мне становится обидно и больно за Вику. Ладно, мы. А ей здесь совсем не место.

Неожиданно я понимаю, как мне сильно повезло в жизни. Моё детство проходило в мирных условиях. По выходным у меня был ЦПКиО, а там — карусели, мороженое, лимонад «Саяны» и ещё много чего хорошего.

Ещё я думаю о том, что дни становятся холоднее. Надо бы найти Вике варежки.

* * *

Простите меня, если где-то я перегнул палку, но я расскажу, что должен. Я обязательно должен рассказать об инкассаторе со служебным пистолетом и двумя пустыми обоймами к нему. Всех его коллег из регионального управления инкассации убили в первые дни войны. Они обслуживали филиалы госбанка в разных районах города. Иван вдоволь здесь настрелялся и уже имел трофейный АКМ, но не бросал закреплённого за ним оружия. Он хорошо знал город и всегда нам помогал. Потом Иван собрался домой, к своим близким. Его никто не удерживал. Ни приказом, ни простым человеческим словом.

Почему всё так несправедливо получается? Дома его так и не встретили. В тот самый момент, когда мы вытаскивали своих из очередной передряги, Иван наткнулся на крупные силы повстанцев, и никто не пришёл ему на помощь. Иван засядет в развалинах школы на безымянном перекрёстке и примет неравный бой. О том, что с ним сделали после боя, лучше не говорить.

Ещё я помню худенькую и бледную девушку в красном, которая изъяснялась на иностранном языке и двумя руками, крепко-крепко, держалась за раскуроченную легковую машину неизвестной мне марки. Девушку пытались увести в укрытие, а она очень хотела остаться. Это было понятно и без знания языка. Ещё она проливала тихие слёзы. Девушка осталась рядом с машиной, в которой находились мёртвые люди. Её там же и положили, на той чёртовой дороге, в окрестностях станции «Сортировочная».

Я многое помню. Но изложить здесь, увязать всё в единое целое, нет, сделать это я не в силах. Всё, что я могу сейчас — это отдать дань памяти всем павшим на той тяжёлой, непонятной и нестерпимо долгой войне.

* * *

Всё гораздо хуже, чем пишут на родине в газетах. Немногим позже, в госпитале, я читал дистиллированные вырезки, которые собирала для нас медсестра Варя. На самом деле, вакханалия продолжается. Губительный огонь войны не стихает. Гвардия, ополченцы и наёмники стреляют в нас. Мы — в гвардию, ополченцев и наёмников. Обескровленный батальон практически не выходит из затяжных столкновений.

По вечерам я завожу наручные часы ещё на одни непредсказуемые сутки, лихорадочно веду личные записи. Будет глупо умереть, ничего после себя не оставив, не рассказав о пережитом. Но зафиксировать все события я не в силах.

Какой же я был дурак, когда надеялся на бумагу! Мои записки погибли вместе со всей документацией уже через несколько дней, в нашей развороченной головной БМП.

Беда пришла с неприметного проспекта Щорса. На этой линии не происходило значительных боёв, и мы всегда относительно свободно там передвигались, используя эту «артерию» для манёвров и связи с соседями.

Потом же, пытаясь вызволить на этом проспекте бээмпэшку, свалившуюся в ров при неизвестных обстоятельствах, четверо наших бойцов вместе с экипажем машины попали в плен. Как же их так угораздило? Этого мы никогда не узнали.

Захватив несчастных, противник немедленно сжёг безнадёжно застрявшую БМП, вышел на нашу частоту в радиоэфире и потребовал к себе комбата. Встречу назначили на площади Свободы, в развороченном театре с шестью колоннами-огрызками. В стан врага майор не пошёл.

Словно в бреду, я передал Лёхе свой автомат, это чтобы избежать потерь оружия, наговорил командиру дерзостей и был готов появиться на переговорах вместо него. Не получилось. Меня схватили и повязали. Всю ночь я пролежал под арестом.

В эту ночь батальон не сомкнул глаз. Все на что-то надеялись. И в эту долгую бессонную ночь противник, не дождавшись комбата, казнил наших товарищей.

Следующим тусклым рассветом мы снимали обезображенные тела с фонарных столбов на том же самом злосчастном проспекте. Скорбные работы прикрывала лёхина БМП с полной боеукладкой. Совсем рядом, на расстоянии выстрела, решетя небо из автоматов и ручных пулемётов, злорадствовали смазанные лица. Ничего, мы до них ещё доберёмся.

Когда мёртвых принесли в расположение, на комбата было страшно смотреть. На душе у меня и так невыносимо тяжко, а стало ещё хуже. Зря я тогда окрысился на майора, у него же дочка есть. И о ней надо заботиться.

А затем, размахивая куском медицинского бинта, к боевому охранению вышел парламентёр, желающий встретиться с командиром.

* * *

Я присутствовал при том его разговоре с комбатом. Карфагенский наёмник говорил, что населённый пункт рано или поздно падёт, что они выходят из игры и потому боятся мести защитников города, просил дать проход в обмен на имеющуюся у него ценную информацию по огневой системе и узлам сопротивления противника.

Скрыть это не удалось. Весть о том, что скоро мимо пройдут побросавшие оружие карфагенские наёмники, те самые, у которых руки по локоть в крови наступавших передовых частей, облетела весь батальон.

Когда они появились, пошла стихийная бойня. Народ бежал отовсюду. С постов, из жилых помещений, от скопления неисправной техники. Наёмников неистово убивали кирпичами, ломами и кирками, всем, что попадало под руку.

Комбат не вмешивается. Значит, военная прокуратура побоку, и в дальнейшем, если что, он будет всех покрывать. Я не знаю, как к этому относиться. Я не имею права никого осуждать. Я просто ёжусь от происходящего. Испуганная Вика, как мышка, прячется в своём занавешенном углу подвала.

Четверо стрелков и экипаж боевой машины были отомщены. Только легче от этого на душе не стало.

Пацифида, моя голубая мечта, примешь ли ты меня после этой кровавой войны?

* * *

В гулких и каменно-тяжёлых снах я часто вижу прошлую жизнь. Андрея, морпеха Рафу, Санька. Последний радуется предстоящему выходному. Его афганка отутюжена, белый подворотничок торчит ровно на толщину спички, пахнет хорошим парфюмом. Санёк смеётся и зовёт меня на дискотеку в городской парк. Его лицо ещё чистое, не испорчено ударами металлического рамочного приклада и контрольным выстрелом в упор. Андрюха с Рафаэлем тоже куда-то собираются, но куда, я не могу уловить. Просыпаюсь мокрым. Вспоминаю число и текущий год. Они ведь все уже мёртвые. Почему приходят ко мне?

Случается, я вижу другой сон. С неба летят мины, плотно, друг за другом, летят прямо в меня. Они ложатся совсем рядом, но я не вижу разрывов и ничего не слышу, кроме щелчков контактных взрывателей. Мины только оставляют воронки в окаменевшей от холода земле. И я иду, а потом ползу по тому гиблому полю, обшариваю эти воронки руками, и никого не нахожу. Я раскапываю их, эти воронки, пальцами, копаю так, что из-под ногтей сочится кровь, и никого, совсем никого не нахожу. Кого я там ищу? Зачем мне всё это?

* * *

Утром поступает приказ готовить раненых для отправки в тыл. Позади нас всё перекрыто, но комбат надеется проскочить, а на обратном пути доставить топливо и боеприпасы. Автоцистерну ему, конечно, никто не даст. Точно пропадёт под обстрелом. Привезёт в полубочках и канистрах.

К подвалу подходит БМП-2 с треснувшей башней и выведенным из строя вооружением. Механик-водитель Лёха без настроения. Вчера убило его наводчика-оператора, и тот лежит сейчас вместе с Андрюхой, Саньком, маленьким морским пехотинцем Рафаэлем и другими ребятами, которых мы потеряли накануне во время обороны своего квартала. Ладно, на дворе зима и тела могут какое-то время сохраниться.