Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

• Название: Зуб мамонта. Летопись мертвого города
• Автор: Николай Веревочкин
• Издательство: «Дружба Народов», № 9 за 2010 г.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Роман Николая Веревочкина, изображающий историю целинного городка от его создания в 60-70-ые годы и до разрухи 90-х насыщен конкретными узнаваемыми деталями времени. В то же время роман, как и все творчество Николая, в хорошем смысле этого слова философский. Более того, он является мифотворческим. Построенный на месте затопленной северо-казахстанской деревни Ильинки, Степноморск, как неоднократно подчеркивается в тексте, являлся не просто райцентром, но и «центром рая», вобравшим все лучшее от города и деревни — музыкальная школа, самодеятельный театр, авиация и роща вместо центральной площади, рыбалка, грибы, короче говоря, гармония природы и цивилизации. «…В таких городах золотой середины, в отличие от столиц и глухих деревень, зарождалось общество, которого в принципе быть не должно».

---

Из темноты вышел встревоженный Пушкин, волоча щуку на кукане, как пса на поводке. Она была жива и оказывала яростное сопротивление.

— Все мамонты здесь, — сказал он мрачно. — Помните, я вам про снежного человека рассказывал, а вы мне не верили.

Снова затрещало.

— Сюда идет, — прошептал Пушкин голосом, полным зловещих предчувствий.

Все молчали в ожидании.

Из мрака проявился рыжий, усыпанный белыми пятнами пес с ушами, обвисшими под тяжестью репейника, и сказал фамильярно, слегка картавя:

— Здорово, рыбаки!

И пока сидящие, лежащие и стоящие у костра думали, как достойно ответить на это хамоватое приветствие незнакомого пса, из ночной тьмы материализовался гений удилищной ловли, легендарный Чугун — невысокий, широкоплечий человек на хроменьких ножках, с лицом Сократа. Огромный выпуклый лоб, маленькие печальные, стекшие к скулам глазки, крошечный носик и массивная челюсть. Рот подковой. Концами вниз. Как и большинство гениев, Чугунов был несчастен в браке. Супруга, желчная женщина гренадерского роста, считала его лентяем и никчемным человеком. «Уработался? Устал кислую морду на тоненьких ножках носить?» — заботливо интересовалась она, когда супруг отлынивал от домашних хлопот. Ничего серьезнее рыбалки в этой жизни для него не было. Человечество Чугун делил на рыбаков и не-рыбаков. И если кому-то хотел выразить крайнюю степень презрения, то говорил в гневе: «Да ты не рыбак!». Суровее приговора и чудовищнее оскорбления он не знал.

— Это ты, кум, деревья валишь? — приветствовал ночного гостя Козлов.

— И не говори. Шастает кто-то по ночам в тугаях. Мухомор скулит, в шалаш лезет, спать мешает. Вот к вам привел. Ну и кострище разожгли. С Луны видно. Смотрю: что такое? Сухая осина так и светится. Думал — пожар.

Мухомор, с заискивающим дружелюбием размахивая хвостом, обнюхал всех по очереди, отскочил, ворча, от трепыхнувшейся щуки и, удовлетворенно вздохнув, лег у ног хозяина. Положил голову на передние лапы и уставился желтыми печальными глазами в костер. В человеческой стае ночь была не так страшна.

Чугунов аккуратно приставил к стволу осины чехол с телескопическими удилищами, рюкзак и, вытащив из нагрудного кармана штормовки полотенце, вытер им лицо и шею. От прочих местных рыбаков он отличался невероятной чистоплотностью. Во время ловли это полотенце всегда висело на его шее белым шарфом. Насадит на крючок червя, обмакнет его в пузырек с секретной жидкостью, забросит снасть и непременно, сполоснув в воде руки, оботрет их насухо.

— Сетешки на Крестовой сторожишь? — спросил Козлов.

Оставленные без присмотра сети в этих краях считались законной добычей.

— Сетешки? — обиделся тот, презрительно оттопырив нижнюю губу. — Сроду сетей не ставил. Я и на удочку наловлю сколько донести смогу.

Это была правда. Чугунов презирал сети. А рыбу он ловил даже тогда, когда у других не клевало. Талант. Однажды на реке за своим огородом чуть не утонул, перегрузив резиновую лодку язями. Так и несли с тестем улов в лодке, как гроб, вверх по переулку, отдыхая через каждые десять метров.

— Смотрите, что эта коряга заглотила! — в восторге вскричал Пушкин, извлекая из вспоротого складным ножом брюха еще одну щуку. Выпороток немногим уступал размерами пообедавшей им хищнице. Проглотила она его, видимо, совсем недавно: тело еще было свежим. И лишь от хвоста до середины чешуя была переварена, а туловище приобрело пепельно-голубой цвет.

— Повезло тебе, Саня: за один заброс сразу две щуки поймал.

Все, включая Мухомора, обступили Пушкина, и лишь Чугунов остался невозмутимым. На каждую историю у него находилась своя. Но рыба в ней была чуточку больше.

— Это что, — сказал он степенно, — вот я в прошлом году щуку на блесну из серебряной ложки поймал, так это была щука. Втащил ее в лодку, смотрю — из пасти хвост торчит. Я еще подумал, чего это она сдуру на железку с полным брюхом кинулась? Дома на безмене взвесил — пуд без ста граммов. Вспорол брюхо — щука. Целая еще. Взвесил — пять килограммов. Дай, думаю, ради интереса посмотрю, что у этой в брюхе. Вскрываю — щука…

— Стоп! — сказал Козлов. — Третьей брюхо не вскрывай.

— Почему? — удивился Чугунов.

— Перебор будет.

— Смотрите, смотрите, — закричал Антон, — эта щука тоже щурогайку проглотила.

Обиженный Чугунов, которому не дали дорассказать историю, поглядел на студнеподобного выпоротка и сказал:

— В этом озере должен линь водиться. Щуки линем брезгуют, а другую рыбу, видать, истребили, раз друг друга едят.

— Линь на удочку не пойдет, — приуныл Козлов.

— У кого не пойдет, а у кого пойдет, — двусмысленно хмыкнул Чугунов.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался старший Мамонтов, пламенно сверкнув очками.

Завладев вниманием рыбаков, Чугунов уселся на поваленный ствол и стал делиться линевыми тайнами. По его словам, чтобы наверняка поймать линя, нужно заранее в густом камыше выкосить небольшое оконце, присыпать дно чистым песком, прикормить место пареной пшеницей, выкрасить удилище в зеленый цвет и соблюдать абсолютную тишину, даже поплавком не булькать. Были и другие, менее трудоемкие способы, но о них он поведал весьма туманно, скороговоркой.

Старший Мамонтов снял с огня ведро, парящее ароматом смородины, разровнял угли, укрепил над ними решетку, присолил рыбину и разрезал на полешки.

— А это тебе, Саня, — протянул он щучью голову Пушкину.

— ? — посмотрел на него тот, ожидая подвоха.

— Засушишь, лаком покроешь и будешь всем показывать.

— Давай и эту поджарим, — предложил Антон, держа за жабры щуку, извлеченную из желудка «коряги».

— Вот я еще выпоротка не ел, — рассердился Пушкин, — брось его Мухомору.

Мухомор брезговать выпоротком не стал.

Народ внимательно слушал Чугунова, но смотрел на шкворчащую, истекающую жиром над углями щуку.

— Надо было ее глиной обмазать и в землю закопать, а уж потом костер разводить, — поделился запоздалым советом Чугунов.

— А ты что же, пешком пришел? — спросил Козлов.

— Зачем пешком? Я велосипед у дороги спрятал.

— Уведут.

— Да какой дурак в тугаи попрется? Кому рыба нужна — у плотины наловит. А я не люблю у плотины рыбачить. Так только, когда времени нет. Выложишь из камней мысок, прикормишь с вечера рыбу, а утром придешь — уже сидит какой-нибудь дед на твоем месте. Хрен выгонишь. Да и вообще я плотину не люблю. Вы знаете, что в ней человек замурован?

— Какой человек? — встрепенулся Антон.

Чугунов не спеша достал пачку «Примы», закурил, выдул дым за пазуху, изгоняя комаров, и только тогда продолжил рассказ:

— Лежит он на треть от воды, как раз там, где проходит трещина, как фараон в египетской пирамиде.

— Что ты сочиняешь, никто там не лежит, — нахмурился Козлов, — я там два года каждый день с теодолитом ходил.

— Ты там с теодолитом ходил, а мне бывший зэк рассказал. Да вы его знаете. Дед Петров. Он в те годы в Степноморской зоне за неумышленное убийство сидел. Человека в кочегарке сжег.

— Ничего себе неумышленное убийство! — удивился Пушкин.

— Убил-то он его нечаянно, а уж потом испугался и в топку бросил. Вот он мне недавно и рассказал под этим делом, когда мы с ним на Соленом озере ряпушку ловили. Тот человек тоже зэком был. Хорошо с лагерным начальством жил. Не понравилось это корешам, они его и замуровали в бетон.

— Живого? — спросил Антон.

— Зачем живого? Ломом сзади по голове — и бетоном залили. А начальству сказали: сбежал. Камышинку в зубы — и уплыл против течения. Конечно, были подозрения, только кто будет бетон долбить, когда пятилетку нужно выполнять и перевыполнять? Ну, если бы точно знали, где его замуровали, расковыряли бы. Только зэки молчали, а плотина большая. Так что лежит он там до сих пор. Дед Петров мне и фамилию назвал, но я, врать не буду, сейчас не вспомню. А ты говоришь: сочиняю.

— Может быть, и лежит, — не стал спорить Козлов.

— Да, могила… — задумался старший Мамонтов. — Такой могиле и фараон позавидовал бы.

— Вспомнил! — обрадовался Чугунов. — Кличка у него была — Чирей. Пострадал от советской власти. За растление малолеток сидел.

Рыбаки молча смотрели на угли костра, думая о замурованном в плотину плохом человеке. Руслан лежал на спине и смотрел на млечный путь в морской бинокль, подаренный Антону черноморским дядей. Густой жар шел от углей вселенского костра. Никогда он не испытывал такого печального восторга. Эта звездная страна была его родиной, а он — космическим существом, временно задержавшимся на маленькой уютной планете. На этой планете только и было, что костер, пес Мухомор, шесть человеческих существ, секретное, никому не ведомое озеро без названия и огромная донная рыба в его глубине.

Как государственную тайну, берегли Антон с Русланом от посторонних глаз самодельное пружинное ружье для подводной охоты. Спрятав его в рюкзак вместе с ластами и масками, крутили они педали по заросшим дорогам в места, недоступные для удильщиков. Самое кошмарное и красивое из которых — остров за третьим перекатом. Продираешься друг за другом через душную пойму, сквозь талу, черемуху, волчью ягоду, шиповник, ежевику и хмель к обрывистому берегу. Накачиваешь лодку и переправляешь на остров через быстрину велосипеды.