Ильза Айхингер - Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла

• Название: Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла
• Автор: Ильза Айхингер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

В австрийской литературе новелла не эрзац большой прозы и не проявление беспомощности; она имеет классическую родословную. «Бедный музыкант» Фр. Грильпарцера — родоначальник того повествовательного искусства, которое, не обладая большим дыханием, необходимым для социального романа, в силах раскрыть в индивидуальном «случае» внеиндивидуальное содержание.

В этом смысле рассказы, собранные в настоящей книге, могут дать русскому читателю представление о том духовном климате, который преобладал среди писателей Австрии середины XX века.

---

Напротив, она даже намеревалась задать услужливому молодому человеку несколько ласково-благожелательных вопросов, например, спросить его, как он поживает и согласен ли он с тем, что господин Пейхель очень-очень славный человек. Она не задумалась бы при этом, сколь двойственным будет чувство, вызванное в душе скромнейшего из служащих самим опущением титула генерального директора, ибо таким образом признала бы его достойным общения с его богом и повелителем, так сказать на равной ноге, как если бы имена Пейхель и Новак были равноценны и могли безнаказанно заменять одно другое.

Но так далеко дело не зашло. Пепи едва успел очнуться от первого в его жизни поцелуя руки, едва не расцарапав себе нос о филигранные украшения изумительного золотого кольца, от чего никак не предостерегал соответствующий параграф учебника хорошего тона, как в еще не существующую, но уже успевшую подвергнуться таким испытаниям связь госпожи Петры и Джо Кавона, эсквайра, ворвался другой нарушитель спокойствия в лице мужа вышеназванной дамы, который, внезапно вернувшись из Линца, обнаружил, что не может войти в собственный дом, где, как это часто случается в частных домах, не было привратника, а ключи остались в Линце. К счастью, сказал он со смехом, когда Пепи отошел в сторону, он вспомнил о концерте, поспешил сюда, чтобы взять у Петры ее ключи, он просто не станет запирать наружную парадную дверь… нет, он вовсе не собирается остаться на второе отделение концерта.

Джо Кавон с немалым изумлением увидел, с какой невозмутимостью Петра порылась в сумочке, так что оставшиеся ключи не звякнули при этом, и сделала вид, что ничего не нашла. Он увидел — и горестное разочарование Кавона смешалось со злорадством Новака, — с каким присутствием духа Марчелло Мастрояни с двумя бокалами лимонада в руках незаметно повернулся в другую сторону и скрылся за широкими дверьми фойе.

— Я только что уронила сумочку, она раскрылась, и все высыпалось. Ключи, наверно, лежат под креслом, — спокойно проговорила Петра.

Джо Кавон был замечен лишь после третьего поклона.

Но это никак не могло умалить изгиб его бровей, поднятых с чувством превосходства, ироническую улыбку в углах его губ, спокойное sang froid,[33] струившееся по его жилам.

— Это господин… — начала Петра, делая жест представления.

Джо Кавон ответствовал такой сардонической улыбкой, что она не знала, как продолжить начатое.

— Иосиф Новак, — произнес он, пренебрежительно пожимая протянутую пухлую руку и не глядя на того, кто ее протянул.

— Если вы, сударыня, дадите мне ваш билет, я принесу ваши ключи.

— Господин Новак — сотрудник господина Пейхеля, — объяснила Петра.

Джо Кавон спокойно, не моргнув глазом, принял и это. Петра приоткрыла сумочку. По тактическим соображениям он подошел к ней поближе, и связка ключей, даже не звякнув, вместе с билетом перекочевала из рук в руки, Кавон удалился.

Марчелло Мастрояни стоял в коридоре и озабоченно смотрел сквозь стеклянные двери в курительный салон. Джо Кавона сейчас не устрашил бы даже Тарзан.

— Попрошу ключ фрау Штейнвальд, — сказал он и требовательно покрутил связку ключей на пальце.

Марчелло словно язык прикусил.

— Какой ключ? — спросил он, заикаясь и теряя самообладание.

— Полагаю, что это ключ от парадной двери, — холодно ответствовал Джо Кавон.

— Ах, вот что, — проговорил Марчелло, улыбаясь с облегчением. Он охотно отдал ключ.

Джо Кавон не ответил на его улыбку. Он не станет подмигивать этому человеку и как мужчина мужчине по-товарищески ухмыляться в адрес этой женщины. Он пренебрежительно надел ключ на кольцо.

— Всего доброго, — произнес он ледяным голосом.

— Минуточку, — снова улыбнулся Марчелло.

Джо Кавон, уже собиравшийся открыть двери, полуобернулся, чтобы бросить еще два взгляда, полных пренебрежения и превосходства, — два взгляда, подобных двум выстрелам.

— Спасибо, милейший, — сказал Марчелло и, даже не глядя на него, быстро всунул ему что-то между уголками платочка, торчащего из кармана пиджака. Он удовлетворенно кивнул, повернулся и исчез.

Джо Кавон, стоя в полуоткрытых дверях, не решился потрогать рукой то, что ему положили. Но он уже все знал. И потому к чете Штейнвальд приблизился уже не Джо Кавон, а бледный Пепи Новак. Петра улыбнулась, ее супруг засмеялся.

«Меня — прочь?» — Была ли это еще мысль Джо? Была это уже мысль Пепи?

— Ваши ключи, сударыня.

— Спасибо, господин Новак, — сказала госпожа Штейнвальд.

— Весьма вам признателен, молодой человек, — благодушно проговорил господин Штейнвальд.

— Разрешите откланяться, — пробормотал Джо Кавон, не сомневаясь, что умирает.

— Вы так побледнели, — озабоченно проговорила Петра.

— Я поеду домой, — объявил умирающий и бросил леденящий душу взгляд, значения которого никто не понял. — Сегодняшний концерт меня очень разочаровал, очень.

— Да, эти современные композиторы действительно пишут не для всех, — согласился господин Штейнвальд. — Я вас хорошо понимаю, молодой человек. На меня они действуют так же. Где вы живете? У вас есть машина?

Молодой человек покачал головой. Он живет недалеко.

— Значит, по дороге. Вы позволите отвезти вас домой?

Господин Штейнвальд получил позволение.

И вот Джо Кавон сидит на краю кровати и разоблачается. В полном смысле этого слова. Обнаружив дыру на носке, из которой торчит грязный палец, он окончательно и без остатка превращается в Пепи Новака.

Не беремся утверждать, воспринял ли он дыру и палец как некий символ. Известно только, что рядом со своим карманным платочком он нашел купюру в пятьдесят шиллингов, которую он вполне удовлетворенно развернул и переложил в свой бумажник. Известно и то, что он перевел стрелку будильника вперед, чтобы поспать на полчаса дольше. И впредь он всегда поступал так.

Рейнгард Федерман. Преступление следователя Будила[34]

Разнесся слух, что судебный советник Будил не в себе. Чей это был домысел, не известно, но вскоре об этом проведали все свободные обитатели Первого земельного суда. Во всяком случае, они смотрели на него, разговаривали и были осторожны с ним так, будто он и впрямь сумасшедший. Чиновники перемигивались, когда Будил, растерянно озираясь по сторонам, пробирался по длинным коридорам, словно переходил шумные перекрестки улиц. Рассказывали, что он частенько после работы остается в суде и долго сидит в одиночестве в своем кабинете. Да еще запирается при этом на ключ. Секретарша Кунерт слышала однажды, как старик сторож, посмеиваясь, говорил, что не иначе как Будил его боится, вот и запирается на все запоры.

Советник Будил работал в суде только два месяца, но сослуживцы уже утверждали, что он бездельник и самый ленивый следователь в округе. Но это было не так — порой он часами вышагивал по кабинету, диктуя что-то своим тихим напряженным голосом. Говорили даже, что вечером он набивает свой потрепанный коричневый портфель делами и уносит их домой. Секретарша Кунерт была готова это подтвердить, поскольку видела каждое утро, как он вынимает бумаги из портфеля и тщательно складывает их стопкой. Однажды кто-то уверял, что слышит тихий плач, доносящийся из-за двери.

Никто из молодых следователей никогда не разговаривал с ним по душам, видимо, из-за разницы в возрасте. Будил отслужил в судах двадцать шесть лет и мог бы теперь уже быть в сенате или по крайней мере занимать пост окружного следователя. Собственно, так оно и было некоторое время назад: Алоис Будил работал окружным следователем где-то в Нижней Австрии. Никто не знал, почему он оставил эту должность. Вообще-то ему нельзя было дать его пятидесяти лет. Он напоминал скорей угрюмого подростка: костлявое лицо, тонюсенькая шея, а над низким лбом — копна еще совсем черных волос, только кожа желтая, как у человека с больной печенью. В суде да и в других местах он появлялся неизменно в черных брюках в белую полосу, которые пузырились на коленях, и в пиджаке грязновато-коричневого цвета с обтрепанными рукавами; впрочем, редко кому доводилось встретить его вне суда. Молодые следователи обычно ходили обедать все вместе, он же всегда держался в стороне.

Вот и сегодня Будил одиноко отправился в отдаленный ресторанчик, который выбрал после тщательных поисков именно потому, что он находился от суда в получасе ходьбы. На ходу Будилу думалось особенно хорошо, поэтому он и избегал сослуживцев, которые мешали ему своей болтовней. Обычно он предавался раздумью по пути, а потом и за едой, ведь это было так увлекательно — думать.

Он сидел в неверном свете скупого февральского солнца за столом, покрытым скатертью в черную клетку, неторопливо поглощал скромную порцию гуляша, не спеша запивая обед пивом. На сей раз он думал о женщине, убившей своего ребенка. Впервые он допрашивал преступницу, по имени Антония Мрацек, десять дней назад. Согласно протоколу, она задушила трехмесячного младенца подушкой, а трупик запрятала в мусорный ящик соседнего дома. Антония не отпиралась. И не отвечала лишь на один вопрос: кто отец ребенка. Сорокалетняя Мрацек вела дом некоего подполковника в отставке. Обладательница округлых плеч и серых шерстяных чулок, она была отчаянно глупа.