Тимур Пулатов - Черепаха Тарази

• Название: Черепаха Тарази
• Автор: Тимур Пулатов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1993

Один из наиболее известных и признанных романов — «Черепаха Тарази» — о жизни и удивительных приключениях средневекового ученого из Бухары, дерзнувшего на великий эксперимент, в котором проявляется высокий порыв человеческого духа и благородство помысла.

---

Но Армон не ошибался — Тарази останавливался уже раз в этом доме на обратном пути из монгольских степей, куда он прошагал, принятый в компанию бухарскими купцами. И надо же было так совпасть, прямо с пыльных верблюдов — на великое пиршество племен, говорящих краткими, словно обкатывая их на языке, щелкающими фразами. И, слушая, как они говорят, пьют и как, хмельные, вскакивают, расстегивая ворот рубашки, будто им тесно уже в этих необозримых просторах, будто задыхаются они, желая глотнуть свежего воздуха других плоскостей земли, и, видя, как только что избранный ими властелин Темучин, которого нарекли они Чингисханом, понимающе усмехается в свои рыжие усы, Тарази подумал: в этой далекой от Бухары степи накапливается исподволь столько силы, что не пройдет и пяти — десяти лет, как она начнет выплескиваться через край, чтобы затопить другие страны…

Купцы, обласканные Чингисханом, привезли Тарази в Оруз, сами же продолжили путь по знакомой дороге в Бухару, не подозревая, конечно, что их чудаковатый попутчик, раздавший всем нищим свои подарки, сядет тут же писать военный трактат «О защите крепостей от диких кочевников» на тюркском языке, который Тарази ценил за краткость и точность выражения.

В этом трактате, как и в любом сочинении, ему приходилось то примирять свои непримиримые противоречия, то снова раздваиваться, чтобы выразиться сполна, то есть воображать себя и кочевником, пытающимся взять городскую крепость, что было нетрудно сделать при его образе жизни изгнанника, странника, и горожанином, защитником крепости, что также было легко представить, благодаря ностальгии по отчему дому.

«Самое трудное для врага — осаждать крепости, — писал он. — При первом приступе кочевники могут потерять до трети своих воинов, если крепость надежно защищена, а горожане отважны и не поддаются панике.

Кочевники, лишившись части войска, могут пойти на хитрость: отойти далеко от города, притворившись, будто они ушли насовсем. Горожане не должны поддаваться чрезмерному ликованию и веселью, чтобы не ослабить свою волю, а послать лазутчиков, а те установят, насколько далеко отошли кочевники.

Кочевники упрямы: они никогда не отказываются от поставленной цели. Могут уйти сейчас, а вернуться через два года, когда ворота города будут открыты.

Кроме крепкой стены, подобно китайской, которую мне приходилось видеть, желательно прорыть от крепости далеко за город к селам подземные проходы, чтобы часть горожан могла тайком пройти по ним и неожиданно ударить кочевников с тыла. Таким образом, они будут взяты в клещи и биты как спереди, так и сзади…» — и еще многое, очень длинный трактат — здесь и рассуждения о добродетелях полководцев, об орудиях, разрушающих крепости, и о том, как обезвредить их, о дисциплине воинов, о том, как военачальники должны внушать им веру в победу, о наказаниях за дезертирство, мародерство и грабеж собственного населения, о провианте для армии, но главное, на что обращал внимание автор трактата, — это удивительная способность кочевников сталкивать между собой бывших союзников, плести хитроумные интриги натравлять родного сына на отца, старшего брата — хана одной области — на младшего — властелина другой мусульманской области — и умело пользоваться раздорами родственников, чтобы потом обезглавить и младшего брата, и старшего…

Медленно выводя черные знаки тушью, Тарази много дней потом размножал трактат, чтобы послать правителям всех областей — от Турана до Ирака и от Джейхуна до Евфрата. И только от одного из них — владетеля Майафарикина Малика Гази — пришел ответ, на полях рукописи Тарази было написано: «Бред одержимого» — на меланхолическом языке фарси…

X

Дом, на который с удивлением поглядывал Тарази, был деревянный, двухэтажный и весь поскрипывал от ветхости. Овальной формы с четырьмя или пятью маленькими окнами; первый этаж намного ниже второго, который своей тяжестью загнал часть дома в землю.

Впрочем, окон в доме могло быть и больше, ибо все стены были закрыты вьющимися снаружи растениями. Красноватые, похожие на пустынный мох, растения выползли из всех щелей и дыр, тянулись из земли наверх или, наоборот, сползали с крыш вниз и были так густо и замысловато переплетены, словно ткали их гигантские проворные пауки.

— В дом не проникает ни один посторонний звук, — ожидая похвалы, сказал Армон, все еще удивляясь забывчивости учителя. — Идеальное место для уединения…

— Спасибо, — воскликнул Тарази, — действительно удачно!..

Ворота, к которым они подошли, также были обвиты растениями, издающими какой-то горьковато-приторный, мускусный запах. Абитай, ворча, принялся с ходу рубить их саблей.

— Вот наказание! Кто поверит, что только вчера вечером я очистил вход… За ночь они снова сползли, — оправдывался Абитай, швыряя ногой в сторону толстые, истекающие соком стебли.

Но когда ловким ударом была срублена последняя ветка, ворота сами медленно распахнулись от сквозняка.

Неожиданно оказалось внутри дома светло, словно он насквозь просвечивался солнечными лучами, и свежо — ни запаха пыли и гнили, старых нежилых помещений.

Просторная передняя, с середины которой шла лестница на второй этаж, разделялась на два коридора с множеством дверей, а в конце коридоры переходили в полутемный зал, откуда поднималась другая, более узкая, лестница.

Тарази, осматривая все, полушутливо заметил:

— Тут сама мысль может убежать из комнаты и потеряться бесследно, запутавшись в растениях. Попробуй потом верни эту сокровенную, раз в жизни посещающую…

Не с меньшим любопытством озиралась по сторонам и черепаха. И Тарази вдруг почувствовал неприязнь к ее физиономии, страстно захотелось ему не видеть ее рядом с собой, хотя бы ненадолго отдохнуть от спутницы.

— Пожалуйста, отведите ее в комнату, — попросил он Абитая. — Рядом с моей…

Абитай широким жестом пригласил черепаху наверх, на ходу подыскивая нужный ключ в связке.

Черепаха с готовностью пошла за ним, нелепо взбираясь по лестнице, видно, и ей осточертело людское общество.

Тарази и Армон наблюдали за каждым ее шагом, и черепаха, чувствуя их взгляды, ежилась.

— И для меня она загадка, — деловым тоном сказал Армон, но тут же спохватился: — Простите, учитель, вам надо отдохнуть с дороги. А я сразу о деле… Я ведь так соскучился, так ждал вас и готов день и ночь слушать…

— Да, в ней много странного, — чтобы не смущать Армона, поддержал нехотя разговор Тарази. — Боится крови. Вы бы видели, как она дрожала ночью от страха, в трех шагах от нас варан поедал суслика… А как она хитра, как любит притворяться, льстить! Да, загадка, загадка…

Но Абитай уже быстрыми шагами, возбужденный, спускался обратно. Он успел переодеться во все белое — рубашку и длинные штаны, но шлем почему-то не снял, и, от каждого его прыжка по лестнице шлем поворачивался на его бритой голове вправо, влево…

— Что-то случилось? — встревожился Армон.

— Ничего, хозяин, ничего, — забормотал Абитай, но не выдержал и хохотнул. — Вы бы видели, хозяин, как она пьет воду. Высовывает язык, черный, страшный… медленно опускает в таз, как будто там кипяток, и глупо так, с досадой уставится на меня, потому что бедняге в рот ни капли… как говорится, по усам течет, а в рот не попадает, — рассказывал Абитай восторженно, с какой-то детской непосредственностью.

— Черепахи могут долго жить без воды и пищи, — внушительно объяснил слуге Армон и повернулся к Тарази: — А не послать ли Абитая на базар за яйцами и змеями?

— Пожалуй… — уклончиво ответил Тарази. Он все еще никак не мог сосредоточиться, был в том обычном для себя состоянии отрешенности, замкнутости в новой обстановке.

— Каких яиц, хозяин? — с готовностью отозвался Абитай, довольный тем, что ему придется кормить черепаху и опять подглядеть в ее поведении что-нибудь забавное.

— Голубиных… перепелиных.

— Слушаю и повинуюсь! — Абитай бросился наружу, а тестудологи поднялись в комнату, приготовленную для Тарази, и, проходя мимо двери, за которой находилась черепаха, услышали легкое посапывание.

Тарази тихо приоткрыл дверь: черепаха лежала на мягком войлоке, так заботливо постеленном для нее Абитаем, и спала, уткнувшись мордой в прохладную стену. Таз, о котором смеясь рассказывал Абитай, был пуст. Ни капли воды, — значит, черепаха как-то приловчилась, чтобы утолить жажду.

— Не будем тревожить, — шепнул Тарази так, словно речь шла о заболевшем человеке.

Как и в прошлый приезд, Тарази поселился в скромно обставленной, с голыми стенами комнате — так ему было уютнее, — и этой своей неприхотливостью он также мало походил на типичного восточного человека, любящего окружать себя всем мягким, ярким, душистым (ведь даже в сторожке Абитая под лестницей висели на стенах три красных ковра). Из маленького окна и сюда, в комнату Тарази, протянулся мох, длинный стебель которого уже стелился по полу.