Крис Эллиот - Плащ душегуба

• Название: Плащ душегуба
• Автор: Крис Эллиот
• Издательство: Книжный Клуб 36.6
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98697-142-1

«Плащ Душегуба» – не просто смешной триллер, это еще и фантастический кровавый детективный роман о серийном убийстве, с переносами во времени, с Джеком-Потрошителем (извините, Веселым Крушителем!), с очень смешным псевдо-Нью-Йорком конца псевдо-девятнадцатого века и с реальными персонажами – Теодором Рузвельтом, самим Крисом Эллиотом и даже… Йоко Оно. Крис Эллиот – комик, поэтому он пародирует все и вся: Томаса Харриса, Дэна Брауна, Калеба Kappa, Патрисию Корнуэлл, Марка Твена, «Битлз», американскую историю и сам жанр детектива-триллера.

---

Тут Резвушка выплюнула отвратительный комок жевательного табака, который до сих пор держала во рту, подняла его, затолкала в свою трубку и закурила.

– Эта сила требует от нас кое-что взамен, – продолжал Цыпочка. – Проявлять доброту к другому живому существу – раз в год, всего лишь раз в год! – и тогда мы с чистой совестью можем продолжать жить так, как жили наши предки поколение за поколением.

Цыпочка воздел к небу ведерко с пивом.

– И я говорю: пусть сей уродливый куль бесполезной взрослой плоти будет нашим добрым делом в этом году. Будем же холить и лелеять его, пока он не обретет прежнее здравие и не отправится вновь своим путем. А когда мы исполним свой долг, мы сможем опять поджаривать бродяг и грабить невинных прохожих. Вот что решил я, ваш глава и предводитель. И да будет так!

Замарашки радостно заголосили все разом.

Бамбино поинтересовался:

– А потом мы его съедим?

Цыпочка пожал плечами:

– Почему бы и нет?

Затем он опустился на колени и поднес ведерко к губам незнакомца. Бамбино приподнял ему голову, и они влили пиво в глотку уродливого куля бесполезной взрослой плоти.

Толстяк закашлялся, потом застонал. Они влили еще. После того как толстяку все же удалось проглотить немного жидкости, его веки дрогнули, а на губах появилось подобие улыбки.

– Йо-хо! – слабым голосом произнес он.

Бездыханные тела Эммы и Франни были усажены за детский столик, что, по всей видимости, должно было изображать именинную вечеринку.

Глава 7 В которой ваш скромный автор полностью исчерпывает прежде обильные ресурсы своего весьма ограниченного словарного запаса

Лиза коротала время, наблюдая за двумя белобрысыми взъерошенными мальчишками, которые подпрыгивали и ерзали на сиденьях напротив.

– Я хочу на Сан-Францисское Землетрясение, Вонючку и Поезд-Лягушку.

– А я на Бешеное Смоляное Ведро, Землетрясение, Поезд-Лягушку и Чудной Фонтан.

– А давай сначала на Горячую Рыбожарку!

– А потом на Бешеное Ведро!

– Есть же еще Жуткий Электрический Стул!

– Да, пошли туда, а потом на Землетрясение!

Мальчишки едва сдерживали переполнявшее их волнение; Лиза улыбнулась, но, поглощенные разработкой планов на день, они лишь скользнули по ней взглядами.

– Тише, тише, дети, – проворчала их мать. – Умерьте ваш пыл и возьмите себя в руки. Помните, мама везет вас на побережье ради целебного соленого воздуха, а еще – чтобы прогуляться по променаду с другими представителями нашего крута. И вряд ли мы станем участвовать в каких-либо вульгарных развлечениях вроде Чудного Фонтана или Землетрясения.

– Да, мама, – сказали разочарованные мальчики; ветер энтузиазма, надувавший их паруса, сник до слабого дуновения.

– Но если вы будете вести себя достойно, я позволю вам потратить ваши сбережения на открытки, при условии, что картинки на них будут пристойными и поучительными.

– Да, мама.

Мальчишки прекратили ерзать и отрешенно уставились в окно поезда на ограждения нового Бруклинского моста. Лиза нарочито нахмурилась, а занудная мамаша, перехватив ее взгляд, в свою очередь так зыркнула на Элизабет, что лишь очарование дня помогло ей устоять. Лизе уже приходилось встречаться с подобными дамами, поэтому ей не в новинку была такая манера, словно говорившая: «Займись своими делишками, ты, нахалка! Ты наверняка слишком стара, чтобы иметь собственных детей! Такая выскочка даже не имеет права взглянуть в глаза столь добропорядочной матери семейства, как я!»

– О, это послание еще более загадочное, чем первое, – шепнул Спенсер, складывая письмо Крушителя. Они с Лизой старались не разбудить Рузвельта, который раскинулся на двух обтянутых бархатом сиденьях напротив них.

– Как ты думаешь, что убийца имел в виду под словами «меня два»? – поинтересовался Калеб.

Лиза покачала головой и процитировала:

Раз, два, три, четыре, пять,
Шел убийца погулять.
Ну, а дело моих рук
Вы найдете утром вдруг.
И коль на месте голова,
Вы поймете: меня два.

– А в конце, разумеется, приписка с его обычными издевками насчет комплекции Рузвельта, – добавил Калеб.

– Ты не думаешь, что в этом деле замешаны два злодея? – спросила Лиза.

– Возможно, и так.

Рузвельт зашевелился и что-то забормотал во сне. Его попутчики, которые теперь относились к своему товарищу с крайней подозрительностью, прислушались.

– Перестаньте. Нет, нет! Щекотно! Да, я знаю, это последний писк моды, но это неестественно и совершенно не годится!

Лиза и Калеб устало переглянулись и откинулись на спинки своих бархатных кресел. Три дня напряженного расследования вкупе с двумя бессонными ночами в конце концов подкосили их, и, когда поезд древней линии Чаттануга – Саскеханна – Кони-Айленд вышел, дребезжа, на финишную прямую, ведущую к Брайтон-Бич, бывшие любовники оставили мысли об убийствах, увечьях, Ряженых и позволили себе погрузиться в заслуженный сон.

Вот тут, дорогие читатели, я должен сказать вам, что вывел сложное уравнение, дающее возможность установить, что видел во сне человек, спавший сто с лишним лет назад в определенный день и определенный час в определенном поезде, шедшем в Кони-Айленд; и уравнение это весьма незамысловатое (по крайней мере для меня). Для начала надо знать, кормился ли тот субъект грудью, и если да, то как долго (чем дольше, тем лучше). Затем берете коэффициент а (который на самом деле Ь) и умножаете на остаток фактора ху, и при помощи некоего квадратного уравнения высчитываете расстояние между глазами (цвет не важен) данного субъекта с дистрибутивностью х – 2 = 0, а затем… ох, простите, я понимаю – для некоторых мозгов это будет, вероятно, чересчур. Достаточно сказать, что результат всегда верный, и рассказ всегда идет от первого лица, словно исходит с кушетки психотерапевта:

Я стою перед запряженным экипажем. Мне всего три годика. Передо мной возвышается рослый мужчина в расшитом блестками одеянии и ярком головном уборе индейского вождя.

«Ты должна уйти! – властно говорит он мне. – И не должна возвращаться!»

«Но я не хочу уходить», – говорю я и начинаю плакать.

«Ты должна уйти! И ты меня больше никогда не увидишь. Не пытайся найти меня! Потому что я не желаю, чтобы мои глаза снова на тебя смотрели».

Я плачу сильнее. Затем кто-то заталкивает меня в экипаж. Коляска отъезжает, а я смотрю в заднее окошко. Человек, что казался таким злым минуту назад, теперь выглядит печальным. Он склоняет в мою сторону свой украшенный перьями головной убор и начинает танцевать – или, точнее, медленно и скорбно вышагивать. Коляска набирает ход, человек становится все меньше, меньше…

«Нет, я хочу остаться! – кричу я. – Пожалуйста, не надо!»

«Папочка! Папа!»

– Элизабет?!

Она проснулась и увидела, что Калеб трясет ее за плечи.

– Лиза, Лиза! Тебе снился дурной сон. Все, ты проснулась. Ты затерялась в каком-то ужасном сумрачном лесу. И ты пускала слюни! С тобой все в порядке?

Лиза вспотела и явно расстроилась. Другие пассажиры обернулись посмотреть, в чем дело. Вредная мамаша двух мальчишек метнула на Лизу полный отвращения взгляд, ясно говоривший: «Как смеешь ты видеть кошмарные сны в общественном поезде, да еще после Дня труда, да еще в таком платье?! Боже мой, ты выглядишь просто глупой провинциалкой!»

Лиза извинилась и спрятала голову на груди Калеба.

Кроме того, что отец был Ряженым, Элизабет знала о нем очень мало. Она выросла в убеждении, что отец оставил их с матерью, когда Лиза была еще совсем ребенком. Затем Элизабет переехала к родственникам в Мэн, где ее кормили сосновыми шишками, морскими водорослями и жареными моллюсками. Она никогда не была уверена, происходило ли наяву то, о чем рассказывал этот навязчиво повторяющийся сон, или его породила игра воображения.

– Ну-ну, все хорошо, – сказал Калеб. – Сделай глубокий вдох, потом медленно выдохни и просто расслабься.

«Утешать Лизу – все равно что кататься на велосипеде, – подумал он. – Один раз научившись, уже не забудешь».

Тепло ее тела, запах ее духов, ее дыхание в такт его собственному и романтическое постукивание колес поезда встряхнули в нем калейдоскоп воспоминаний. Как странно, что судьба (если это и впрямь была судьба) вновь соединила их с Лизой при столь мрачных обстоятельствах. Он припомнил рассуждения о любви из «Песен опыта» Уильяма Блейка и, растаяв от чувств, негромко продекламировал с невесть зачем утрированным британским акцентом:

Любовь прекрасна и скромна,
Корысти ей не надо;
За нас в огонь пойдет она  —
С ней Рай и в бездне Ада![27]

И Лиза грезила (Господь ее храни!), и шеф полиции младой вдыхал ее волос помаду, и на мгновенье замерли они, соорудив свой краткий рай средь бездны ада. (Эй, это я просто так прикололся, рифмы ради!) Вдруг Калеб заметил, что Рузвельт уже совсем проснулся и похотливо разглядывает каждое его движение. Он одарил Спенсера порочной улыбочкой и подмигнул, словно говоря: «Хорошенькую ты попку отхватил, приятель! Почему бы тебе не отвести ее в клозет и не поучить кое-чему?» Романтический момент был разрушен, и Калеб мягко отстранил Лизу.