Виктор Кава - Трое и весна

• Название: Трое и весна
• Автор: Виктор Кава
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-08-000732-x

Рассказы лауреата Государственной премии им. Л. Украинки насыщены драматическими ситуациями, пронизаны тонким лиризмом, затрагивают серьёзные морально-этические проблемы долга и чести. Поэтично и чисто пишет автор о зарождении чувства первой любви.

---

Виктор Иванович Кава Трое и весна

Между зеленых тучек (повесть)

1

Я вышел за окованные железом крепкие дубовые ворота госпиталя и остановился. С наслаждением вдохнул свежего, чуть сладковатого воздуха. Щемяще пахло зеленью, которая упруго тянулась из чёрной распаренной земли тонкими стрелочками, клейковатыми листьями, едва проклюнувшимися из почек. А ещё тянуло откуда-то будоражащей прохладой, как из глубокого степного колодца. В бездонном голубом небе покачивалось тёплое солнце, ласково гладило моё побледневшее лицо — в госпитале не загоришь.

Оглянулся на своих товарищей. Тоже стоят задумчивые, трогательно улыбающиеся.

— Ты гляди, апрель уже начался, считай, настоящая весна на пороге, — изумлённо покачал головой Андрей Прокопчук и почесал затылок.

Такая уж у него привычка: и в горе и в радости рьяно чешет затылок. Познакомились мы с ним здесь, в госпитале, а оказалось, что почти год воевали в одном гаубичном полку. А как мы могли там познакомиться, если все время в наступлении, зима и весна 1944 года выдались такими бешеными, что мы невесело шутили: начальника «небесной канцелярии», видать, крепко контузило. То буран дикий налетит, все заметёт, то оттепель наступит сразу, превратит снег в месиво, в котором все тонет, а в марте к обильным талым водам прибавились сплошные холодные дожди и превратили дороги в непроходимые болота. Правда, всю мартовскую грязь мы перележали в госпитале. Меня ранило в ногу как раз третьего марта, когда начались эти дожди. А мои товарищи месили грязь, поминая, наверно, и бога и черта. Вот только недавно стало распогаживаться.

— Да-а, придёт апрель — улыбается даже зверь, — щурит глаза на солнце Степан Каратеев, маленький добродушный пехотинец. Его тоже сегодня выписали из госпиталя, отправляется он вместе с нами, чтобы разыскать свою дивизию.

Степан произносит эту приговорку и уже привычным жестом приглаживает огненно-рыжие усы. Они, точно щётка, смешно торчат на его круглом лице. Очутившись в госпитале и немного оклемавшись от контузии, которая на несколько дней отобрала у него речь и слух, Степан признался нам, соседям по палате, что мечтает жениться на украинской девушке, потому что таких вкусных борщей, как на Украине, он нигде не ел. И таких красивых девчат до сего времени не видел. Тогда Андрей вполне серьёзно посоветовал ему отрастить усы, поскольку украинские девчата на безусых парней даже не смотрят. Степан поверил и стал отращивать усы. Он стойко терпел подковырки и насмешки.

Не сговариваясь, оглядываемся на госпиталь, где и помучились, и вкусили мирного покоя, когда стали заживать раны. Из узких окон величественного сумрачного замка нам машут руками, желают счастливо добраться до фронта и отыскать свои части. Нам очень хочется опять попасть в свои роты, батареи: мы все там породнились, жили, как одна семья.

Госпиталь расположился в настоящем замке, описанном ещё Гоголем в «Тарасе Бульбе». Я, когда немного зарубцевалась рана на ноге, обковылял весь замок. Долго стоял на том месте, где казаки, спасаясь от врагов, отчаянно прыгали с высокого берега в бурную реку. Берег, правда, был раза в два ниже, чем у Гоголя, и речушка была тихая, смирная, даже шума воды не слышно. И все же верил я не собственным глазам, а тому, что написано у великого писателя.

Я с детства люблю Гоголя. Когда читаю его, мне чудится, будто я попал в необыкновенный и в то же время знакомый мир, мир весёлый и вместе с тем пронизанный глубокой тоской. Я родился в тех же местах, что и Гоголь. Мой дед с гордостью рассказывал, что его дед дружил с Николаем Васильевичем. Уверял, что это мой прапрадед описан Гоголем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». В нашей хате, с тех пор как я помню себя, висел портрет Николая Васильевича, обрамлённый радужным полтавским рушником. Будучи ещё малышом, напроказничав, я до темноты слонялся по двору, потому что был уверен, что дядька на портрете с проницательными улыбчивыми глазами сразу выведает у меня тайну. И вот стоял я тогда на крутом берегу, смотрел на спокойную воду, жадно вбиравшую солнечные лучи, слушал шорох прошлогоднего камыша на ветру — и мне невыносимо захотелось выжить в этой лютой и безжалостной войне. Вернуться домой, в безмолвии и тишине на берегу нашей поросшей красноталом речки Лисогор неторопливо рассказать жене Наде и сыну Володе об этом замке, реке, о госпитале, о военном апреле… От этой неожиданной мысли кольнуло в сердце, я быстрее заковылял к группе раненых, которые шумно играли на колоде в карты.

— Ты чего застыл как пень? — толкнул меня в бок Андрей. — Надо торопиться в дорогу! Гляди на солнце, скоро полдень, а нам нужно засветло добраться к своим. Сам знаешь, как опасно ночью в прифронтовой полосе. Да ещё в здешних местах…

2

Выбрались на просёлок, а тут и машина, точно по заказу, выкатила из-за поворота. Ну, повезло! Госпиталь располагался в глухомани, по просёлку почти не ходили машины — и вдруг… Проголосовали в три руки. Грузовик резко затормозил, даже вода зашипела под колёсами. Из кабины выглянул молодой чубатый шофёр.

— Что, земляки, после капитального ремонта возвращаетесь? Вижу, вижу — отоспались, морды наели, усы гусарские отпустили, — балагурил он — должно быть, скучно было одному ехать.

— Ты бы меньше языком молол, а то в недобрый час отхватишь его на ухабе, — добродушно огрызнулся Андрей, оглянулся на нас и полез в кабину.

Мы молча кивнули — давай, у тебя лёгкое осколком задето, нельзя простуживаться.

— Слушаюсь, товарищ генерал-ефрейтор! — гаркнул шофёр, смешно вытаращил глаза и приложил грязную руку к залощённой шапке-ушанке.

Андрей погрозил ему кулаком.

Мы со Степаном полезли в кузов, уселись на деревянных ящиках.

— Вы там, ребята, не очень ёрзайте, в ящиках снаряды. И я буду гнать машину — опаздываю. Скорее бы на большак выбраться, а там дорога неплохая, — серьёзно сказал шофёр, заглянув к нам.

И рванул машину так, что мотор зарычал, как собака.

Гнал он машину бешено. Ящики загуляли по кузову, в них угрожающе зазвенело железо. Тщетно мы старались удержать их. Пришлось постучать по кабине.

А что делать? Думаете, мне хочется взлететь на этих снарядах к ангелам? Нужно к восемнадцати ноль-ноль быть на месте. — Он постучал пальцем по трофейным часам, на циферблате которых гордый орёл держал в когтях земной шар. — Иначе наш командир голову мне свернёт. Он такой, он может… Так что лучше держитесь…

Непослушные ящики крепко били нам по ногам, пока мы воевали с ними, не заметили, как солнце закуталось в серые ватные облака. Подул ветер, дёрнул деревья за верхушки, едва не содрал с нас шапки. И вдруг повалил такой снег, словно все тучи рухнули на землю. Сколько живу, даже зимой не видел такой метели. Вскоре на каждом из нас лежал тяжёлый мокрый плащ, а весь окружающий мир, ещё совсем недавно по-весеннему радостно-зелёный, снова стал по-зимнему белым. Мотор, который до метели, гудел ровно и мощно, начал подвывать, вот он тяжело всхлипнул и захлебнулся.

Шофёр, ругаясь, выбрался из кабины, яростно плюнул на белый чистый снег.

— Братцы! — крикнул он, — Берите лопаты и слезайте. Будем пробиваться вперёд.

— Где там пробьёшься сквозь эту кашу, — глухо подал голос из кабины Андрей. — Только зря измучаемся.

— Ну-ну, поменьше болтай, — окрысился на него шофёр. — Слышал же — в восемнадцать ноль-ноль надо быть в части! Лучше руками поработай, чем языком!

Прорыли мы дорогу метров на сто, проползла по ней машина и застряла. Опять взялись за лопаты. Ещё метров сто, ещё пятьдесят… Страшно устали, пот со лба капает, давно шинели сняли. Однако не сдаёмся, кому охота ночевать на этом просёлке, по обе стороны которого стоит высокий, обвешанный хлопьями снега сосновый лес. Чего доброго, когда стемнеет, из него выскочат бандеровцы. Наслышаны мы о них — разбойничают в наших тылах немецкие холуи. А у нас оружия нет. Один автомат у шофёра.

Вот таким образом проехали километр — не более. Снег уже перестал идти, будто его косой отрезали. Опять поднялся ветер, разорвал тучи, и выглянуло удивлённое солнце. А мы, точно заведённые, продолжали копать дальше. Только Андрей Прокопчук положил лопату, прижал ладонь ко лбу ребром, на цыпочки приподнялся, что-то высматривает.

— Ты чего сачкуешь? — прикрикнул на него шофёр.

Андрей сделал вид, что не услышал шофёра. Повернулся ко мне и прерывистым голосом сказал:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться. Тут, знаете, такое дело… Я эти места немного… хорошо знаю… Если даже мы и дальше будем так… успешно пробиваться вперёд с помощью лопат, все равно к ближайшему селу доберёмся разве что в полночь. А вот влево, видите, дорожка ведёт прямо к хутору. Он совсем близко, просто за деревьями не видно.