Макар Троичанин - Вот мы и встретились

• Название: Вот мы и встретились
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

О любви, об увлечённости делом, о жизни, многообразной и непредсказуемой.

---

- Дьявольский бенефис, - пробормотал, понизив голос, Плаксин. – Чёртово наваждение.

Стас тихо рассмеялся:

- Ты до того запылился в сценических декорациях, что начисто потерял чувство прекрасного. Это же божий дар!

- Что же здесь божеского? – Пирамидон явно устал и устал больше всех. – Кромешная тьма вместо света? Буйство тёмных ярких красок вместо успокаивающих алого и золотого? Взбудораживающие сполохи и неожиданные смены видов вместо спокойного сияния? И это ты называешь божеским?

- Я с тобой в паре, Дормидонт Егорыч, - Мария Сергеевна зябко поёжилась и от холода, и от полярного представления. – Конечно, не божий это свет – люциферов, из ада, и мы на краю его бездны. И вообще: мне обрыдел спирт, хочу «Мускат» или хотя бы «Мускатель», но обязательно с красной икрой.

- У вас, мадам, извращённый вкус, - заметил Стас, не отводя взгляда от полярного калейдоскопа.

- Хо-чу-у на ди-и-ван-н-н… - протянула, словно завыла, извращенка.

- И мне надоело лицезреть многоликую харю на одно лицо, - Влад с силой пнул картонную коробку с мусором, разбросав его на несколько метров из перевернувшейся тары. – Хочу увидеть хотя бы одно настоящее женское лицо и маячную задницу, не упрятанную в шубу. Хочу к Даше в тёплую постель. Хватит пить нашу голубую кровь! Бабки на бочку, адмирала К-сри на рею, берём на абордаж первый попавшийся поезд и рвём на всех парусах в первопрестольную. Долой кровопийц-продюсеров, вся власть актёрам!

- Я с тобой, друг Швандя! – присоединилась Мария Сергеевна.

Назревал потёмкинский бунт. Раньше они начинались с кровопролития власть защищающих и заканчивались кровопролитием на власть посягающих. В наше время, к сожалению, буйные головы не рубят, и для утихомиривания достаточно бумаженции.

- Долой-ой-ой! – завопил Влад в темь, вызвав исчадие ада в форме катреранга.

- В чём дело? – спросил тот, даже не взглянув на красочный занавес. – Кого долой?

- Хотим домой! – нервно выкрикнул в рифму Швандя.

Адамов зло сузил глаза.

- Я тоже хочу. – Он внимательно оглядел каждого, не встретив ответного дружеского взгляда. На него вообще не глядели, предпочитая любоваться Дьявольским Сиянием. – Но есть договор, а они, как вам известно, в цивилизованных обществах выполняются. Вы обязались дать 20 представлений, осталось 5. Он поиграл как всегда гладко выбритыми до синевы тёмными скулами. – Я понимаю, что вы с непривычки устали, поэтому предлагаю компромисс: сделаем ещё три в военных городках, а два последних – в Североморске в Доме офицеров в нормальных условиях.

- Конечно, мы согласны, - обрадовалась Алёна. Она вообще готова была продлить жестокие гастроли хоть до весны, лишь бы только угодить красавцу, подольше видеть его.

Пирамидон понимающе улыбнулся:

- Ну, что ж, у нас, конечно, не офицерский клуб, но и мы в разбродных ситуациях придерживаемся мнения младшего.

На том неудавшийся потёмкинский бунт и скис.

Когда вышли на широкую сцену Североморска, отделённую от громадного зрительного зала глубокой оркестровой ямой и высоким раздвижным бархатным занавесом с якорями и звёздами, то даже оробели, уже свыкнувшись с удобной серостью и убогостью непритязательных клубиков, не требующих напряжённых интеллектуальных затрат. И сразу почувствовали, насколько бледными и несуразными выглядят здесь их миниатюры. Даже законченному сценическому остолопу ясно, насколько прав был Адамов, загнав наглых скоморохов в припо-, около- и заполярные берлоги. И зритель совсем другой: разнолицый, волнующий и тревожащий неизвестной реакцией. Успокаивали, правда, привычные чихи, кашли и короткие мелодии мобильников, дополненные громкими вызовами дежурных офицеров. Много штатских и особенно женщин. В общем, слава богу, что не пришлось давать в таких условиях 18 скоропалительных представлений.

На удивление, миниатюры приняли благожелательно, наверное, отдавая дань уважения Чехову, - в меру посмеялись и в меру поаплодировали. Чуть энергичнее встретили «Медведя», знакомого, вероятно, по телефильму. Мария Сергеевна, конечно, не дотягивала до Андровской, а Плаксин, тем более, до Жарова, но местная публика была не такой привередливой и требовательной как московская, и всё сошло удачно. Сошло, но не удовлетворило ни зрителя, ни артистов. Всей траченной актёрской шкурой Мария Сергеевна чувствовала, что ждали от них большего, и ждут ещё, надеются на большее. Пика взаимопроникновения так и не наступило. Что делать, как выкручиваться? Плаксин тоже почувствовал неладное и попытался расшевелить лопарей «Тёркиным на привале», но только чуть всколыхнул ледовую аудиторию.

- Слушай, они, по-моему, уже впали в спячку, - зло оценил он вялый психологический настрой аборигенов. – Будем заканчивать?

- Погоди, - Мария Сергеевна сама вышла с незапланированными стихами.

- Есть в близости людей заветная черта… - похлопали с оловянными глазами, очевидно, не знакомые с внутренними барьерами.

- Меня неверным другом не зови,

Как мог я изменить иль измениться?

Моя душа, душа моей любви,

В твоей груди, как мой залог, хранится. – Но и Шекспир не помог. «Петросяна с гопой им надо!» - разозлилась обиженная драмактриса. «Жалко, что я не отиралась у Успенского, чего-нибудь бы да вспомнила из блатняка».

- Гори, гори, моя звезда,

Гори, звезда приветная! – с отчаянья и злости она перешла от интеллектуальной поэзии к всеядной. И вдруг, сама не ожидая таких самоубийственных подвигов, запела:

- Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда.

Дома она, конечно, выла, но для себя и соседей за стенкой, да и то в паре с Вяльцевой или Юрьевой, диски с записями которых постоянно торчали в магнитоле, но то – дома, а вот так, в одиночку, да ещё со сцены, да для равнодушной публики – никогда. Никогда и не подозревала в себе такого нахальства. Что ж, раз сама сунула голову на плаху, то надо как-то достойно закончить первую и последнюю публичную песню и не сгореть со стыда раньше зрительского топора. Хорошо, что молодчина Стас поддержал с гитарой, и стало как-то легче, спокойнее, свободнее там, где рождался голос. Ушёл сердечный холод, разжались клещи, сжимавшие виски, и глаза стали различать отдельные лица. И не слышно было ни кашля, ни чиха, и даже мобильники не вякали, а дежурный застыл в дверях, разинув рот и продлевая кому-то краткосрочный отпуск. Они все слушали. И не только слушали, но и слышали. Мария Сергеевна видела это и чувствовала по размягчённым лицам, повлажневшим и расслабленным глазам и энергетическим токам, которые, наконец-то, устремились на сцену. Было страшно и… весело. У неё оказалось густое контральто, но что с ним можно сделать, она не знала, не имея профессиональной тренировки и полностью полагаясь дома на напарниц. И сейчас, вспоминая голос Вяльцевой, старалась придерживаться её интонации и напева, не форсируя верхи. Когда пришёл, слава богу, черёд последним строкам, и она старательно взвыла:

- Умру-у ли я-я-я… - то тут же испуганно подумала, что её сравнят с тоскующей тундровой волчицей и вот-вот раздадутся шиканье, рёгот, топанье ног и хлопки рук вразнобой, а то и полетят в голову тухлые селёдки и разложившиеся бычки в томате, и кое-как расширив голос, дотянула:

- Гори, гори, мо-о-о-я-я звез-з-да-а-а… - и замолкла в ужасе, чувствуя, как потекла между лопаток по пояснице и дальше в ложбинку между ягодиц холодная струйка пота, и страсть как захотелось там пошкрябать, но ей не дали, оглушив громом аплодисментов, и кто-то из задних рядов, перекрывая их, басил иерихонской трубой:

- Бис! Бис! Бис!

Мария Сергеевна, медленно возвращаясь из артистического в человеческое состояние с учащённо колотившимся сердцем, поискала трубача глазами, нашла большого тараканистого усача в капитанской форме, широко и освобождённо улыбнулась ему и приветственно помахала рукой, а он вздыбил свои лапищи над головой и загрохотал с неистовой силой, требуя нового кайфа, и она, подчиняясь, снова запела:

- Снился мне сад в подвенечном у-у-бо-о-ре-е…

Встречные лёгкие аплодисменты подсказали, что выбор удачен. Она и сама очень любила этот романс, раскрывающий душу, и пела его сдержанно, без цыганских надрывов и форсировок голоса, свободно отправляя мелодию к звёздам, на море, в затемнённый сад, тихому ветру и молчаливому другу.

- Звёзды на не-е-бе,

Звёзды на мо-о-о-ре-е,

Звёзды и в сердце моём.

Такого ещё с ней не бывало: шквал, шторм, тайфун аплодисментов обрушился на сцену, оглушив и затопив её жарким цунами восторженных криков, хлопанья, улыбок и внутренней радостью от неожиданно прорвавшегося вокального таланта. «Всё же я сумела расшевелить, отогреть их закоченевшие в темноте души», - удовлетворённо билась в голове мысль. – «Я сумела!» А зал требовал нового тепла.

- Бис! Бис! Бис! – неслось уже со всех сторон, и нельзя было отказаться, да и не хотелось – она тоже вошла в творческий раж.