Мина Полянская - Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

• Название: Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)
• Автор: Мина Полянская
• Жанр: Публицистика

---

______________ * Теория "животного магнетизма" - не что иное, как учение об особой энергии живого, с помощью которой, например, возможно гипнотическое воздействие на психику.

Некалиновские родственники Ольги любили подчеркнуть, что она, мол, родилась в Калиновке, а стало быть - "другая". Так например, она не может носить электронных часов, а электронные будильники тут же перестают работатать там, где она появляется. Компьютеры с ней также не в ладу. Можно предположить, что аномальная энергия отразилась также непосредственно на стиле правления Хрущева, на правлении, которое Горенштейн в романе "Место" определил как "полное мужицкой фантазии", спровоцировавшее в разных концах страны "разрозненные экономические бунты", носившие на себе следы "детской разнузданности и веселья".

Курский чернозем, как известно, самый плодородный в мире, однако этот фактор, способсвующий изобилию, сказался на калиновцах гораздо меньше аномалии. Стоят убогие неухоженные деревянные избы, окрашенные в голубой и зеленый цвет, тогда как всего в пятидесяти километрах от деревни украинские села, в которых прямо у дороги выстроились, как на конкурсе красоты, нарядные, зажиточные, разукрашенные "хоробой" хаты, одна другой краше. Не то, чтобы "за державу обидно", а все же напрашивается вопрос, почему в самом плодородном уголке страны (неподалеку находится знаменитая заповедная Стрелецкая степь, которая не запахивалась со времен Екатерины, с редчайшими видами полевых трав), где крупные, намагниченные полевые цветы (причем, особенно много ромашек) растут везде - на дорогах, во дворах и у свинарников, где везде буквально рвется из земли красота, ибо природа стремится "взять свое", так вот, почему всюду убожество такое, примитивный быт существования. Впрочем, хотя самогон льется рекой, а в избах царит нищета, здесь еженедельно, в отличие от украинцев-соседей, всей деревней идут в баню. Личная гигиена соблюдается неукоснительно. Также свято оберегается калиновцами и чистота традиции: и по сегодняшний день в каждом доме в углу - икона (икона каким-то образом не убиралась даже в сталинские времена), а на стене обязательно красуется портрет Хрущева.

Впрочем, может быть, виновата в убожестве Калиновки не магнитная аномалия? Или, может быть, наоборот, магнитная аномалия - метафора, символ всерусской "аномалии"? "Псалом", "Улица Красных зорь", "Яков Каша", "Притча о богатом юноше", "Куча" - практически все произведения Горештейна посвящены этому образу. В повести "Последнее лето на Волге" в маленьком приволжском городке герой случайно заходит в столовую под названием "Блинная". Грязная и прокуренная, она напомнила ему записки некоего серба-путешественника, потрясенного когда-то атмосферой русского трактира, где из века в век сидят "люди мелкого счастья", "лакомы на питье", "где место и посуда свинского гнуснее". Однако рассказчика обескураживает не пошлость заведения, а отсутствие логики, аномалия происходящего. В таком притоне должно отталкивать абсолютно все, в том числе и качество блюд.

Однако "фирменное" блюдо "Блинной" превзошло всякие ожидания. "В лучших ресторанах не ел я таких блинчиков, - замечает автор, - обжариваемых до румяной корочки, с тающими во рту фаршем из рубленных вареных яиц, риса и мяса. Зачем жарили здесь эти блинчики? Зачем их подавали на заплеванные столы или на смрадные вонючие скатерки. А если и подавали, то отчего не вымыли помещение, не постелили хрустящие белоснежные скатерти, на которых таким блинчикам место? В этих чудесных блинчиках на грязных скатертях была какая-то достоевщина, какой-то гоголевский шарж, какая-то тютчевская невозможность понять Россию умом"

Писатель, не случайно, воспринял рассказ Ольги Лозовитской о Калиновке с большим интересом: он органично вписывался в созданный им противоречивый образ "Любушки-России". Со временем Ольга стала другом Фридриха, часто разделяла его одиночество - ходила с ним на блошиный рынок выбирать немыслимые старые копеечные немецкие книжки, которые только ему одному и были интересны и, которые, как он уверял, необходимы ему были для работы, и помогала ему в тяжелые дни, когда болел и умирал его камышовый кот Крис.

Однако Ольга не подозревала еще, что в глазах Горенштейна ей доведется нести личную ответственность за деяния генерального секретаря. Время от времени в ее квартире раздавался звонок - на проводе был Горенштейн с очередными претензиями по поводу событий более чем тридцатилетней давности: говорил, например, что не простит перестроенного в эпоху "оттепели" Арбата. Узнав о том, что памятник работы Эрнста Неизвестного на могиле Хрущева на Новодевичьем кладбище разрушается - на нем появилась трещина - он сейчас же позвонил и потребовал, чтобы Ольга восстановила памятник: "Стыдно жалеть каких-нибудь пару тысяч марок, когда разрушаются памятники!"

У "политической" дружбы Горенштейна с Лозовитской несколько книжный и одновременно политический финал. Однажды Ольга - это было в моем присутствии - рассказала Фридриху историю о том, как в гимназии, где училась ее дочь, из программы по истории демократическим путем, голосованием исключен был период национал-социализма и, соответственно, Второй мировой войны. Все началось с преподавателя истории по фамилии Розенбаум, который заявил, что, поскольку у него отец погиб во время войны, то ему, стало быть, трудно на эту тему говорить. События, рассказанные Ольгой стали одним из сюжетов эссе Фридриха "Как я был шпионом ЦРУ":

"Так вот этот очередной "хороший еврей с добрыми глазами", на первый взгляд, индивидуально действовал, но если внимательно приглядеться и проследить дальнейшую историю с историей в этой элитарной гимназии, то начинает возникать подозрение: действовал в соответствии с пожеланиями дирекции, которая нашла удобный способ от определенного периода немецкой истории просто избавиться, превратить его в "штундэ нуль". Вскоре и от самого Розенбаума избавились, как сделавшего свое дело. Явился преподаватель ариец. Явился и сказал: "Если он (т.е. Розенбаум) не захотел преподавать период с 1933 по 1945, то я уж подавно". Отчего? Не прокомментировал. Наверное, у него тоже отец погиб. И дирекция гимназии его активно поддержала. Но поскольку нынешняя Германия - страна демократическая, и все вокруг - демократы, а иные даже - национал-демократы (НПД), то решили вынести этот вопрос на родительское собрание: преподавать период с1933 по 1945 годы, или нет. Родители дружно, демократично проголосовали - "нет". Почти абсолютным большинством. Потому что нашлось и меньшиство в количестве одного человека*. Завязалась дискуссия. "Нам это уже надоело, - говорит большинство. Все время одно и тоже. Тем более, это уже прошлое".

______________ * Читатель догадался, что этим меньшинством "в количестве одного человека" была Ольга Лозовитская.

Бисмарк - не прошлое и Фридрих Барбаросса - тоже. Но поскольку меньшинство настаивало, то дирекция придумала компромис - решить демократическим путем: или преподавать период с 1933 по 1945 годы в течение одного часа, но тогда упустить тему "Европейский союз", или сэкономить этот час для Европейского союза. Причем, решить в письменном виде, для чего разослать всем родителям письма с вопросом: "да" или "нет". Ненужное вычеркнуть.. Не знаю, чем кончилось, но думаю, что ненужным оказался период с 33-го по 45-й".

С тоской вспоминаю, как Фридрих, находясь уже в больнице, каждый раз спрашивал, когда же, наконец, выйдет десятый номер "Зеркала Загадок" со второй частью эссе "Как я был шпионом ЦРУ". Вторую часть, из которой взят приведенный выше отрывок, я редактировала для десятого выпуска уже после смерти писателя. Фридрих успел внести в текст много изменений. После первоначальной редакции в эссе появилось немало "вставочек", в основу которых легли наши беседы с Фридрихом. История с гимназией тоже была одной из "вставочек", которую он продиктовал моему сыну по телефону, но о которой я, однако, не знала. Когда же я обнаружила в "Шпионе ЦРУ" рассказ Ольги, то сразу же позвонила ей. Так Ольга Лозовитская получила от Горенштейна "публицистическую" весточку с того света.

Кто знает, может быть и история "хрущевской" аномалии где-то записана Горенштейном? Может быть, в рукописи его последнего романа "Веревочная книга", о которой речь пойдет ниже? Фридрих рассказывал, что в этой книге действуют лично Сталин, Хрущев, Брежнев и Андропов. Что же касается меня, то не могу забыть магнетической деревни с ее "горюхинцами" и энергетическими аномалиями, повлиявшими не только на их сознание, но и на ход мировой истории (стук ботинком во время выступления в ООН, Карибский кризис курско-бермудский треугольник). Так и стоит у меня перед глазами деревня, утопающая в безбрежном море колыхающихся белых, с серебристой рябью цветов и дома - уже по-бредберевски ярко-зеленые и голубые, также утопающие в других немыслимых многоцветных полевых цветах, которые сохранились только здесь со времен Екатерины Великой!