Ирина Полянская - Прохождение тени

• Название: Прохождение тени
• Автор: Ирина Полянская
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- А ты возьми нас как-нибудь с собой...

-- Да ведь... далеко идти.

-- Ну и что?! -- напористо восклицали они.

-- А вы... танцевать умеете?

Оказалось, что они умеют двигаться в паре.

-- Научи нас летке-еньке... -- вдруг набрасывали они на меня четыре петли.

Мы впятером отодвигали в сторону стол. Все равно, думала я, это мы понарошку... Какие там танцы. Я прыгала впереди, они гуськом топтались за мною. Войдя в азарт, я стучала их по ногам, сгибала им колени, не переставая напевать мелодию.

-- Не шаркайте как слоны!

Они старались не шаркать. Каждым своим прыжком они словно старались меня в чем-то убедить, и, только когда, выстроившись гуськом и положив друг другу руки на плечи, они впервые прошлись без меня, я догадалась, в чем именно: не надо с нами этих китайских церемоний, говорили их усталые, довольные лица.

Ольга Ивановна жила неподалеку от училища, в одном из частных домов. Двери его выходили во внутренний дворик, когда-то на скорую руку заасфальтированный, с водопроводной колонкой посредине. У самых стен асфальт бугрился, рассыпался, из него неукротимо лезли все новые плети дикого винограда, постоянно затягивающего окна. Слепые любили бывать у нее, они старались использовать малейшую возможность по освоению незнакомого пространства, чтобы раздвинуть свои невидимые горизонты. Оказывается, в них тоже жила эта естественная человеческая потребность. Должно быть, чашка чаю, выпитая в чужом доме, представала в их воображении символом завоевания неведомой территории, которую их предки покоряли с оружием в руках. Они всегда тщательно собирались в гости к Ольге Ивановне, будто готовились к рискованной вылазке: брились, наглаживали рубашки, причесывались, поливали себя одеколоном, чтобы их не сбила с толку атмосфера чужого жилища и долгий подробный путь к нему. Когда я впервые пришла в этот дом, я еще не знала, что слепые здесь уже частые гости, но тотчас догадалась об этом по той легкости, с какой они быстро и точно попадали петельками своих курток в крючья вешалки. Надо было видеть, с каким неторопливым достоинством они это проделывали, точно оставляли в прихожей нечто большее, чем верхняя одежда, как будто она, пока они пьют чай, пускала корни в стены этого дома, укрепляя их положение долгожданных гостей. Я догадалась, что все уже здесь ими размечено, на каждом шагу расставлены опознавательные знаки и замешаны запахи, что для них посещение дома Ольги Ивановны стало ритуалом, в который они решили вовлечь и меня.

-- Мой дом тоже начинается с вешалки, -- ребячливо, но с дикцией хорошей актрисы обратилась ко мне Ольга Ивановна, давая понять, что после долгого раздевания в прихожей всех нас в ее гостиной ожидает что-то вроде спектакля. Слепые услужливо хихикнули. -- Мальчики, помогите раздеться нашей девушке.

Слепые засуетились вокруг меня, с разных сторон дергая рукава моей куртки. Я поспешила избавиться от нее, и тут на мои плечи опустилась тяжелая вязаная шаль с бахромой, окутавшая меня незнакомым тяжеловесным уютом. В другую такую же шаль с вывязанными на ней бордовыми и лиловыми цветами завернулась Ольга Ивановна, после чего мы с ней, как парочка зябнущих в провинции чеховских сестер, вступили в большую гостиную с таким обилием кресел вдоль стен, будто здесь изо дня в день разыгрывался один и тот же акт пьесы, в котором герои никак не могут вылупиться из своего плюшевого реквизита и завершить затяжное чаепитие по Станиславскому.

-- Ты мне поможешь заварить чай? -- с той же настойчивой дикцией Аллы Тарасовой спросила меня Ольга Ивановна. -- Или предпочитаешь посмотреть мои книги? У меня, как видишь, большая библиотека... Или, может, попросишь Коста сыграть нам что-нибудь для начала?..

Все это можно было проделать в порядке очередности, и я ответила Ольге Ивановне, переняв ее мхатовский распев, что, пожалуй, чай не повредит путешественникам, проделавшим долгий путь по горам, а уже потом можно употребить книги и музыку.

-- А вы, ребятки, рассаживайтесь в свои кресла. Будьте как у себя дома... -- проплывая мимо уже усевшихся в креслах слепых, пропела она.

Мы с ними по-разному видели этот дом. Им нравилось, что здесь все мягко и уступчиво, неколебимо стоит на своих местах: круглый стол со сбежавшимися к нему легкими венскими стульями, продавленный диван, покрытый плюшевым ковром, вкрадчивая бахрома торшера, эти глубокие кресла и немудреное угощение. Я, напротив, на каждом шагу отмечала угловатость этого жилища, где все предметы разноязыки, точно добыты со дна в разное время погребенных в пучине кораблей. Прихрамывая, они явились в этот дом с разных исторических свалок, из многих разоренных жилищ, и несли на себе следы разбитых судеб, даже этот плюшевый ковер на диване, на котором время дожевывало следы буколической охоты: по нему мчались трофейные гончие с проплешинами, с подпаленной в берлинских пожарищах шерстью. Или этот громоздкий буфет с двумя позеленевшими медными амурами на боках, в котором пыль времени почти съела резьбу, буфет, вытащенный Бог весть когда из помещичьей усадьбы. На окнах висели тяжелые бархатные шторы пурпурной ткани, какой прежде обивали революционные гробы в спектаклях сталинских лауреатов. На одной стене висел портрет в тускло-золоченой раме, закрытый ситцевыми шторками. Это был портрет отца Ольги Ивановны, бывшего когда-то крупным партийным работником. Портрет был выполнен кистью известного на Кавказе художника, сгинувшего в лагерях в том же предвоенном году, что и его модель. Об этом поведала сама Ольга Ивановна и, раздвинув школьной указкой ситцевые шторки, показала мне смуглое аскетическое лицо с неистовыми глазами. Сидя на венском стуле напротив портрета, я ощущала на себе двойной взгляд, устремленный на меня сквозь шторки: как будто сквозь глазницы отца Ольги Ивановны смотрели еще и глаза неизвестного мне художника. Мне хотелось задать ей вопрос относительно этих шторок: зачем они нужны? Но Ольга Ивановна поторопилась закрыть лицо отца и перевести разговор на другое -- мы заговорили о книгах, которых у нее было множество.

Это была типичная библиотека, уходящая корнями еще в собирательскую страсть ее отца. Основу ее составляли второстепенные собрания сочинений, растянутые на манер мехов гармони, которые, если ужать их до одного тома, издают бледный звук лопнувшей струны. И этим печальным звуком они лепились к художественной литературе. Стоило взять один томик в руки, как из него сыпались на пол скелетики пижмы, мать-и-мачехи, с щемящим шорохом сгинувших в перегное лета, обрывки газет, в которых, как в стоячих болотцах, клубились испарения какой-то фантастической реальности, уже вступившей в химическую реакцию с текстом самой книги. Стоило одних томов коснуться пальцем, и они легко поддавались, как расшатанный зуб в десне, другие, напротив, было не сдвинуть с места, словно они были связаны между собою мощными силовыми полями.

Я боюсь больших библиотек. Жизнь в постоянном окружении книг представляется мне исполненной тревоги, как обитание по соседству с некрополем. О людях, имеющих большую библиотеку, обычно с почтением говорят: у них столько книг! Эти люди, как и мой отец, относятся с уважением к количеству, им доставляет удовольствие пробегать взглядом по этим клавишам: А. Толстой, Фадеев, Павленко, Серебрякова, Вера Панова... Серо-зеленое глиссандо Золя, бордовое Маяковского, малиновое Ромена Роллана, бирюзовое Бальзака. Собрание сочинений. Звучит внушительно. Я и сама, помнится, авоськами таскала из библиотеки тома Бальзака и Вальтера Скотта, полные авоськи, сквозь ячейки которых, словно руки-ноги поломанных кукол, торчали герцогиня Ланже, генерал Монриво, де Марсе, Камилла де Буа-Траси, Обмани-Смерть, Лилия Долины, -- все эти герои, которые, будучи фантомами, уложили меня, как немощную калеку, на диван, чтобы нашептывать мне свои фантастические истории. Огромное усилие понадобилось, чтобы вырваться из их объятий. Не я читала книгу, а книга, как могущественный старец одалиску, подкладывала меня под себя. Я ночевала у нее в изголовье, и я кормила этих так называемых героев своей плотью и кровью, пока не впала в полное умственное и физическое расслабление... Все эти книги, судя по их затасканным корешкам, отнимали сон и у доброй Ольги Ивановны. В разговоре выяснилось, что Ольга Ивановна почти непрестанно читала и перечитывала свои книги, плыла в какие-то дали на продавленном диване с приросшим к руке томиком, развеивая непроглядную ночную тьму светом торшера. Снег ли летел сквозь январскую мглу, томился ли между небом и землею мелкий осетинский дождик, сползали ли с гор лавины, погребающие селения, она читала, роняя на пол сухие, как пепел, закладки.

-- Тэсс из рода д'Эрбервиллей... -- доверчиво стала перечислять мне Ольга Ивановна своих любимых героев, -- Аннета и Сильвия, барон Нусинген, Жан Вальжан, Дерюшетта, кавалер де Грие, граф Лестер, Йорки и Ланкастеры, Бурбоны, Валуа, Гизы...