Марк Вернхэм - Мертвые не молчат

• Название: Мертвые не молчат
• Автор: Марк Вернхэм
• Издательство: Мир книги
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-486-02042-1

Мартин Мартин обладает особым даром — видеть преступления в прошлом, настоящем и будущем. Он даже может предотвратить убийство, предупредив о готовящемся злодеянии. Ничто не скроется от проницательного Мартина Мартина. Но ясновидящий имеет неосторожность рассказать об этом в одном из ток-шоу на телевидении. За Мартином Мартином начинается смертельная охота. Но убить его невозможно — ведь после своей смерти его дух вселяется в других людей, и тогда они начинают говорить от имени мертвых.

---

Разъяренные толпы громят все подряд — магазины, рестораны, бензоколонки. Растут толпы вокруг домов, где, как считают люди, живут всякие странные личности и извращенцы. И эти толпы растут за счет тех, кто чует всю эту почти электрическую напряженность в воздухе, кто обожает волнения и беспорядки. Они вышли на улицы, чтобы воровать, громить, избивать. Они пытаются опрокинуть полицейские фургоны, они поджигают машины на стоянках, они бьют окна только потому, что под рукой оказываются камни, а на глаза попадаются окна, в которые их можно бросить.

Я Вижу какого-то старика. Его лысая голова в крови, кровь большими каплями капает на его белый халат. Он метет осколки стекла, усыпающие пол в его магазинчике. Его лицо печально. Он — аптекарь. Но его аптека больше уже не откроется никогда, и он больше не будет аптекарем. Метатели камней уже ушли и теперь громят магазин дальше по улице. Они просто балдеют от всего этого. Это лучшая ночь в их жизни.

Я снова беру телефон. Я набираю девять один один.

— Служба спасения. Какая помощь вам требуется? — отвечает мне женский голос.

— Меня зовут Мартин Мартин, — говорю я, и слова вылетают совершенно бесконтрольно, как очередной заряд блевотины.

— Служба спасения. Какая помощь вам требуется? — повторяет голос на другом конце.

— Много происшествий сегодня, да? — говорю я и нажимаю кнопку отбоя.

А потом Дэвлин издает свой крик. Свой предсмертный крик. Я вижу маленькое отверстие в лобовой стекле — это отверстие пробила пуля. Дэвлин падает вперед и выпускает из рук руль. Я весь сжимаюсь, готовясь к тому, что, как я знаю, вот-вот произойдет.

Наш фургон резко виляет влево, а потом, как бешеный, рвется вправо. Раздается грохот удара — БАМП! — мы бьемся о разделительную полосу. Потом наступает мгновение покоя — фургон в буквальном смысле парит в воздухе, двигатель ревет, колеса крутятся, потеряв сцепление с асфальтом. Потом — еще один удар. Фургон с грохотом надает на бок, и все телевизионные экраны мобильной телестудии Дэвлина разлетаются вдребезги. Я чувствую, как фургон кувыркается, потому что стекло разбитых экранов летает повсюду и режет мою плоть тысячами крошеных острых лезвий. Меня кидает из стороны в сторону, как какую-то гребаную тряпичную куклу. Я больше не могу управлять телом Мартина Мартина — его швыряет о стены, полосует осколками и рвет, к черту, на мелкие куски. Я не чувствую боли. Я расслабляюсь и не пытаюсь сопротивляться тому, что на меня надвигается. Так, например, расслабляются, когда прошла грозовая туча и выходит солнце.

Глава 33

Все эти чертовы дыры. Дыры в головах, оставленные чертовыми пулями или лопатой. Сливные отверстия, через которые бежит время, будто смерч на море, засасывая дома, машины и людей, как и меня — гребаного Дженсена — вместе с собой, заглатывая их всех, будто огромный жадный монстр. Сливные отверстия, похожие на отверстие в моем гребаном «дерма-душе», из которого вода вытекает, вместо того чтобы туда втекать, и затопляет мою шикарную квартиру и гробя, на хрен, мою жизнь. Они все как большие потайные дыры во времени. Будто время — это огромный кусок сыра размером со вселенную, а я ношусь внутри, словно мышь. И я даже не знаю, в каком месте я высунусь в следующий раз.

В общем, когда я высовываюсь на этот раз, солнце светит мне прямо в лицо. Его лучи очень теплые. Может быть, даже слишком. Кожа на лице горит и натянута на скулах, как кожа на барабане.

Именно это я чувствую в первую очередь — жаркое солнце и туго натянутую кожу. Потом я чувствую свои челюсти. Они болят. Я чувствую, как кровь толчками пульсирует в них. И каждый такой толчок болью отдается в глотке.

После этого я начинаю ощущать свой затылок и свои запястья. А в мозгу я чувствую боль — острую, будто царапающую своими ужасными сломанными ногтями мой мягкий мозг. Но эта боль пробивается через другую боль — тяжелую тупую боль, распирающую мой череп. Эти две боли — как высокие и низкие частоты одной большой боли, терзающей мое тело.

Я лежу на спине. Я пытаюсь пошевелиться. И когда это получается, мне кажется, что мои руки и ноги присоединены к телу, как руки и ноги куклы-марионетки. Я двигаю ногой, перемещая ее по той поверхности, на которой я лежу и которой не ощущаю, и следом двигается рука. И голова — она непроизвольно дергается с каждым движением конечностей. И еще — когда я двигаюсь, то слышу какой-то царапающий звук. Как будто я лежу на тонком слое хрустящего гравия, а этот гравий находится на слое чего-то еще, что мягче, чем тротуар, но все равно — жестком. Жестком и горячем под лучами горячего солнца. Этот слой впитывает в себя солнечные лучи и поджаривает все, что лежит на нем. А лежу на нем в данный момент, между прочим, я — Дженсен Перехватчик!

Потом на меня будто обрушивается весь гребаный графический эквалайзер боли. Каждая частота боли вдруг выводится на самый высокий уровень и терзает мое тело в полной гармонии с другими частотами боли. И если бы мне, блин, не было так ужасно больно, то я бы даже, наверное, восхищался этой частотной согласованностью болей. Изо рта у меня вылетает слабый стон:

— Ох-х-х!

Я опять пытаюсь корчиться и извиваться, будто это поможет ослабить гребаную боль. Гравий хрустит подо мной и впивается острыми камушками в затылок. Я чувствую вкус крови на губах и пытаюсь ее сплюнуть. Но она лишь разбрызгивается отвратительным липким желе и размазывается по обожженным солнцем щекам. Губы у меня запеклись и потрескались.

Я поворачиваю голову и чувствую, как гравий впивается в щеку и оставляет на коже вмятины. Проклятый гравий. Сквозь прищуренные глаза, которые слепят яркое солнце и синее-синее небо, я вижу какую-то тень или силуэт. Он похож на застывшую вспышку фейерверка — жирный всплеск, затем всплеск и россыпь искр на самом верху. Но это не фейерверк. Я бы не смог увидеть фейерверк в такой яркий, такой солнечный день. Это пальма. Такие растут в Майами и во всех других подобных чертовски жарких местах. Я в Майами или на Гавайях? Я вообще всего два раза в жизни видел эти гребаные пальмы. Первый раз это было, когда их выставили на открытии «Звездных сучек» на Бейкер-стрит, обставив все в гавайском стиле с танцовщицами в юбках из травы, коктейлями, досками для серфинга и тому подобным хула-хула дерьмом. И второй раз я видел такое дерево с листьями, будто разведенными во все стороны пальцами, на крыше «Старого банка». На той плоской крыше, которую видно из окна моей спальни. На той крыше, где в жаркие дни загорают девчонки, намазавшись лосьонами, выставив напоказ свои прелести. На той крыше, где они жарятся на солнце, прямо как я сейчас.

Я поворачиваю голову в другую сторону. Мне слишком жарко, такое ощущение, что с каждым выдохом изо рта валит пар. Все мои движения медленные и тяжелые. Несколько камешков гравия, врезавшихся в лицо, осыпаются, когда я мучительно медленно поворачиваюсь. На этой стороне я вижу какую-то стену. Невысокую стену, высотой не больше метра. Я знаю, что по другую сторону этой стены стоит «Небоскреб Ротерхит». А там — открытое окно моей спальни, из которого я выпрыгнул, как последний псих, когда позади меня оказался этот второй правительственный шпион, собиравшийся влепить в меня самонаводящуюся пулю.

Пора мне попробовать подняться. Поэтому я опираюсь на руки и сажусь. Вряд ли у меня серьезные повреждения, если я все-таки могу двигаться. И еще вся эта боль. Я хочу сказать, она означает, что я не парализован. Я чувствую все мои боли и болячки, будто меня, блин, пропускают через мясорубку. Я наконец умудряюсь сесть, облокотившись спиной о стену. Я выглядываю через ее край.

Там наверху я вижу окно своей спальни — широко раскрытое. Легкий ветерок шевелит шторы. Я даже могу различить на стене колонки от своей шикарной аудиосистемы. И никаких агентов.

Вот, значит, что. Я вернулся. Может, немного исцарапанный и в синяках, но, черт возьми, живой! Должно быть, пистолет агента все-таки выплюнул свою самонаводящуюся технопулю; она, вероятно, вылетела в окно, когда я падал, но найти меня не смогла. Не имея перед собой человеческой плоти на высоте девяносто метров над землей, она решила бросить это дело и просто упала на землю. Я же, торопясь удрать из квартиры, долетел до крыши «Старого банка». Я не остановил свой бег, добравшись до окна, я просто вылетел в него и упал туда, где этот второй агент не мог меня видеть, — за эту стену.

Голова болит не только снаружи, где мою кожу до крови ободрал гравий, она болит и глубоко внутри. Это, наверное, тот крошечный электронный камешек или слиток, который мне туда впихнули. Он торчит там, холодный и темный, раздражая мозг и причиняя боль, как камешек в ботинке, но слишком глубоко, чтобы его вытряхнуть. И из-за этого холодного куска железа в голове я ни фига не знаю — вижу ли я просто призрак Мартина Мартина или настоящего Мартина Мартина. Мартин Мартин говорил мне, чтобы я не верил в идею о нем. Но как, черт возьми, я должен это различать — самого Мартина Мартина и идею о нем?! И в любом случае тот Мартин Мартин, который мне это говорил, был, так сказать, сам полон чертовым Эмилем Гендерсоном, так ведь? Вот и подумайте сами…