Сергей Максимов - Цепь грифона

• Название: Цепь грифона
• Автор: Сергей Максимов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077881-2

Сергей Максимов – писатель, поэт, режиссер, преподаватель Томского государственного университета. Член Союза писателей России, многократный лауреат фестивалей авторской песни.

История жизни офицера русской императорской армии, одного из генералов нашей Победы, хранителя тайны «золота Колчака».

Честь, верность долгу, преданность и любовь вопреки жестоким обстоятельствам и тяжким испытаниям. Смертельное противостояние «красных» и «белых», страшные годы репрессий, операции советской разведки, фронт и тыл.

Яркие, живые и запоминающиеся характеры, написанные в лучших традициях отечественной литературы.

Судьба страны – в судьбах нескольких героев…

---

Фильм «Весёлые ребята» Суровцев, как большинство «бывших», не любил. Считал его до крайности пошлым. Его раздражал сюжет, текст песенных куплетов, нарочито эксцентричная игра актёров. Не говоря уже о буквальном скотстве, которое устроили авторы фильма в интерьерах роскошного симферопольского дворца. Даже бесспорный талант Любови Орловой вызывал чувство, близкое к отвращению, из-за её участия в этом, как считал он, советском, пролетарско-крестьянском балагане. Признавал талант композитора, но готов был и его ненавидеть именно из-за того, что он вольно или невольно способствовал внедрению в сознание зрителя идей, не имеющих, по мнению генерала, никакого отношения к искусству как таковому.

А ещё в Томске Суровцеву доводилось встречаться с автором сценария этого фильма. Где, интересно, он сейчас? Жив ли, поражённый в правах, сосланный в город заведующий литературной частью Томского театра драмы Николай Эрдман? Или же расстрелян на Каштачной горе, за городом, как недавний актёр того же театра бывший князь Владимир Голицын? Смотреть на актёра-аристократа, выступавшего на сцене под фамилией Алвегов, в тридцатые годы ходил весь город…

Нам песня строить и жить помогает.
Она как друг и зовёт, и ведёт.
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадёт, —

продолжал петь артист.

«До чего же неприятный голос, к тому же с характерным одесским выговором», – продолжал злиться Суровцев. «Похабный голос» – наконец-то нашёл он ему характеристику. И от этого почему-то сразу же успокоился. «Да бог с ним, с Утёсовым. Понятно, что это не Шаляпин и не Собинов. Даже не Вертинский», – решил он. И пусть ему совсем не легко было «на сердце от песни весёлой», которая «скучать не даёт никогда» и с которой якобы «дружат деревни и сёла», а также «дружат большие города», но он видел, что молодой жене эти песни «и строить, и жить помогают».

И сама она, заканчивая уборку, была похожа на героиню первой отечественной музыкальной кинокомедии. А что до него, так не для него подобные фильмы снимаются и пишутся такие песни. Патефон между тем опять разбрасывал по квартире звуки танго:

Любовь нечаянно нагрянет,
Когда её совсем не ждёшь.
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош, и ты поёшь…

Глядя на Ангелину, можно было подумать, что она всю жизнь жила в этой квартире. «Это вообще, вероятно, свойство нового советского поколения – везде чувствовать себя как дома», – подумал Сергей Георгиевич.

Звонок или стук в дверь в то время были явлениями многозначительными. Люди не ждали ничего хорошего от неожиданных визитов. Слишком часто это мог быть дурной знак и предвестие дурных вестей.

– Возможно, это телефонисты. Мне обещали сегодня-завтра поставить телефон, – поспешил успокоить Суровцев жену.

Это не помешало ему вспомнить, что он не вооружён. Уже полгода, как они с генералом Делорэ получили личное оружие. Сначала они хотели сдать свои пистолеты на хранение коменданту, но потом, посоветовавшись, оставили их в сейфе в своём кабинете. Им было неловко перед не восстановленными в воинских званиях и безоружными подчинёнными. Хотя они с Делорэ уже проводили в Генштаб и в действующую армию пять человек. И все они получили не только личное оружие и отобранные при арестах награды, но и очередные звания.

Трое из их числа таким образом отправились продолжать службу генералами. Предварительно подписав документы с самыми угрожающими формулировками о неразглашении условий содержания в тюрьме и о своей работе в Особой группе маршала Шапошникова.

– Товарищ генерал-лейтенант, – докладывал прямо на лестнице посыльный, – вам донесение от коменданта объекта.

– Войдите, – приказал Сергей Георгиевич и закрыл дверь за пришедшим.

Он вскрыл опечатанный конверт. Быстро прочитал донесение.

– Ждите меня в машине, – приказал он чекисту.

Закрыв дверь, прошёл из прихожей в зал. Несколько секунд молчал, глядя себе под ноги. Поднял глаза на Лину. Точно предупреждая её вопрос, который, впрочем, она не задала, тихо проговорил:

– Скончался Михаил Иванович Делорэ. Упокой, Господи, его душу, – перекрестившись, добавил он. – Я на Пречистенку. Когда вернусь – не знаю. Ты дождись связистов. А мне предстоят горестные хлопоты. Думаю, и другие заботы организационного характера. Что ещё? Если сегодня поставят телефон, звони.

Не прошло и десяти минут, как служебный «опель» въехал в ворота объекта на Пречистенке. По ступенькам крыльца особняка быстро сбежал комендант.

– Товарищ генерал-лейтенант, как договаривались. Я сразу вам посыльного послал, – без уставного доклада быстро говорил комендант. – Вот оно как. Вроде и ждали, а всё равно неожиданно… На обед Михаил Иванович не ходил. Попросил принести чаю в кабинет. Я ещё предложил ему чего покрепче… Отказался. Вот. А потом бежит мой и говорит: «Кажись, генерал помер». Я в кабинет. Точно. У стола лежит на полу. Я сразу за вами послал.

– Где он сейчас? – спросил Суровцев.

– Я приказал вниз перенести. В зал заседаний. Какие приказы будут? – обеспокоенно продолжал комендант.

– Займитесь пока гробом, крестом или чем там…

– Тумбочкой, – подсказал чекист.

– Словом, всем, что касается похорон. Я так понимаю, что вопрос установления факта смерти вы решите без вмешательства милиции и гражданского врача?

– Так точно.

– Вот с этого и начните, – не останавливаясь, на ходу приказывал Суровцев. – Вашему начальству сообщу.

– Никого нет на месте, – невольно проговорился о тщетных звонках в НКВД взволнованный комендант. – Праздник всё же…

– Я найду, – со вздохом ответил Сергей Георгиевич. – Что личный состав?

– Переживают…

– Объявите построение.

– Где?

– В зале.

– Есть!

Сняв фуражку, Суровцев вошёл в зал, названный комендантом залом заседаний. Причиной такого названия была небольшая сцена. Точнее эстрада. На ней обычно едва помещался длинный стол для президиума. Раньше здесь стоял рояль, перенесённый по приказу Делорэ в столовую.

На красном заднике сцены красовались соединённые в один общий барельеф картонные профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Стулья сюда приносились из столовой. Сейчас в пустом зале на столе, спущенном со сцены, застеленном красной материей, ногами к выходу лежал покойный. Каблуки его сапог оказались заметно стоптанными внутрь. Суровцев никогда не замечал, что Михаил Иванович при жизни косолапил, как большинство кавалерийских офицеров русской армии.

– Ну вот, Михаил Иванович, и отмучился, – вполголоса то ли Делорэ, то ли самому себе сказал Суровцев, подойдя к покойному.

Необходимости в пятаках на глазах и в повязке, стягивающей подбородок покойного, не было. Кто-то лишь связал бинтом скрещенные на груди руки генерала. Лицо Михаила Ивановича казалось просветлённым. Спокойные глаза уснувшего человека. Исчезли косые морщины на щеках, которые иначе как морщинами боли и не назовёшь. Чуть заострились нос и подбородок. Но самое удивительное было то, что на губах усопшего была лёгкая улыбка. «Точно Бога увидел», – подумал Суровцев.

В зал молча, стараясь не греметь сапогами, входили командиры – личный состав Особой группы. Все без знаков различия, в одинаковой командирской форме. Все перепоясанные ремнями, но без портупей. Без головных уборов. Разным был только возраст входящих. Всего собралось двадцать человек. Суровцев положил на стол рядом с Делорэ свою фуражку, обратился к одному из вошедших – вероятно, старшему по званию:

– Командуйте, Василий Егорович.

– Взвод, – чуть нараспев и негромко произнёс предварительную команду седой командир, – в две шеренги становись!

Командиры без суеты и почти без шума выстроились в две шеренги.

– Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – продолжал седовласый командир.

Через левое плечо он повернулся «кругом», чётко, но не слишком гремя сапогами по полу, строевым шагом подошёл к Суровцеву. Продолжил ни тихо, ни громко:

– Товарищ генерал-лейтенант, личный состав Особой группы по вашему приказанию построен. Исполняющий обязанности ответственного за работу с личным составом Кудрявцев! – закончил он свой доклад.

– Вольно! – скомандовал Суровцев.

Повернувшись лицом к строю, Кудрявцев продублировал команду:

– Вольно!

Точно потеряв невидимую внутреннюю опору, строй чуть качнулся и замер, стоя по команде «вольно».

– Разрешите встать в строй? – спросил Кудрявцев.

Суровцев чуть кивнул. Молча прошёлся вдоль строя, глядя себе под ноги, не поднимая головы. Вернулся на прежнее место.

– Есть минуты, когда слова теряют цену, – почти на выдохе произнёс он, вглядываясь в лица подчинённых. – Потому и говорить не хочется. Но и промолчать не могу. В силу известных вам причин может случиться так, что мы не сможем даже проводить своего командира в последний путь. В этом мы такие же простые солдаты, что приняли бои на границе в первые дни войны. И наши потери – потери тоже боевые. И вклад наш в грядущую победу, как и тех простых безвестных командиров и рядовых, уже и сейчас неоценим. Другое дело, что перемены в русской армии вряд ли свяжут с нашими судьбами и именами. Но от этого наша лепта не становится меньше. Оболганное понятие «честь имею» уже незримо возвращается в военную среду. И сегодня я хочу признаться в том, что не сразу поверил Михаилу Ивановичу, что такое возможно. Должен запоздало извиниться перед ним за свою неправоту. Простите, Михаил Иванович, – тихо произнёс он, повернувшись к покойному.