Светлана Кармалита - Атака! Атака! Атака!

• Название: Атака! Атака! Атака!
• Автор: Светлана Кармалита
• Издательство: Госкино СССР
• Жанр: О войне
• Год: 1981

---

И Курочка увидел что-то огромное, черное, расползающееся в море. Это и был взрыв.

Машина шла теперь как-то странно, боком. Плотников что-то говорил, но СПУ больше не работало, плоскость горела, и лопасть левого винта висела беспомощно и невозможно для летящего самолета, черная, гладкая, слабо шевелящаяся, будто издыхающая.

— Я Ландыш… Я Ландыш… Второй транспорт подбит! Второй транспорт окутался паром… Мак-второй загорелся! Горит Мак-второй! Я Ландыш. Я Ландыш. Мак-второй потерял ориентировку, уходит в снежный заряд! Идет снежный заряд! Маки выходят из боя… Букет, Букет, я Ландыш…

Вокруг второго транспорта катились по воде круглые шары пара. К нему спешили корабли охранения. Ветер нес над морем густую пелену снега' будто внезапно началась зима, так бывало в этих местах. Торпедоносцы один за одним исчезли в низком небе, закрылись пургой. Только сухой снег несся в снежных сумерках. Уцелевшие транспортеры вырубили сирены, и вдруг стал слышен плеск воды и шорох снега, ложащегося на эту воду.

— Ракету! — прокричал голос на поле. — Ну? Посажу вас, черт возьми, если…

На КП сидела на ступеньках трапа и плакала злыми слезами подавальщица Зина. С грохотом кругами ходили над аэродромом торпедоносцы, их не было видно в сплошной снеговой пелене. В косо летящем снеге в сумерках то зажигались, то потухали сигнальные огни. Машины садились по мере того, как освобождалась посадочная полоса.

Снег забился за воротник, ноги застыли, Белоброва знобило. Он стоял у курилки, мимо шли экипажи, ему были рады, он знал это, но они только кивали ему и плелись дальше, серые, измученные, казалось, сейчас возьмут и сядут в снег. Сегодня был очень тяжелый день и работа была очень тяжелая. Даже от воспоминаний об этой работе у Белоброва привычно заныли плечи и шея, а ноги налились тяжестью, будто он только что снял их со сцеплений.

Над ухом Белоброва грохнуло, дежурный в насаженной на самые глаза фуражке опять дал ракету. Снова загорелись и погасли сигнальные огни, из снежных сумерек появился Дмитриенко. С трудом отбивая шаг, мягкими унтами прошел расстояние, отделяющее его от командующего, доложил по форме.

— Как дошли? — спросил командующий.

— Трос у меня перебило, — очень громко ответил Дмитриенко, — голова болит, очень сильно голова болит…

— Сейчас будете свободны. Фоменко погиб, это вы точно видели?

— Точно.

— И Плотников погиб?

— Погиб. Голова очень болит.

Слева подошла и почти вплотную остановилась серая «санитарка».

— Поезжайте, — сказал командующий, — пусть вас медики посмотрят.

Дмитриенко полез в «санитарку». Белобров подошел, сунулся в салон.

— Саша, — вяло обрадовался Дмитриенко, — папиросы привез? А у меня трос перебило и спина очень болит…

По полосе с грохотом рулила следующая машина. В небо, в косо летящий снег ушла еще ракета. «Санитарка» буксовала, водитель ее раскачивал. Из-за синей лампочки в салоне лицо Дмитриенко казалось совсем белым.

— Не привез, — сказал Белобров. — Подворотнички привез, целлулоидные.

«Санитарка» тронулась, и Белобров запрыгнул в нее.

— Почему не привез?! — крикнул Дмитриенко. — Ты же обещал папирос… Свинство какое-то! — И сразу же сник. — А у нас Фоменко и Плотникова срубили, да!.. — Его лицо болезненно исказилось. — И у меня трос перебило. У меня перебило трос, мне никто не привез папирос. Художественный стих.

«Санитарка» притормозила, подобрала Романова и Шорина, инженера Гаврилова, на ступеньку запрыгнул стрелок-радист Черепец, опять забуксовала, покачалась и поехала.

— Мне сеструха одеколон прислала «Даиси», — пробасил Шорин, — его утром Веселаго забрал поменяться на ножичек. Здоровенная такая бутылка. — И все замолчали.

У «тридцатки», так здесь называли столовую, Белобров соскочил, «санитарка» поехала дальше. Здесь уже толпились истребители, шумные и крикливые.

— Я его на правом завалил, — кричал маленький с агатовыми калмыцкими глазами Сафарычев, — он на левом исключительно хорошо уходит, а на правом нехорошо уходит. Его надо затащить в правый и тогда можно доканать до конца…

Ветер с залива стих, снег не несся, а медленно валил с неба, стрелок у шлагбаума раскатал ледяную дорожку и катался по ней, рядом стояла лошадка, вся в снегу.

— Гулять, товарищ гвардии старший лейтенант? — спросил стрелок.

Сразу за шлагбаумом его догнал Гаврилов, и они пошли вместе.

— Игорешка у меня в детдоме отыскался, слыхал?

Гаврилов был маленький и плотный и никак не мог попасть в ногу с широко шагающим Белобровом.

— А про Лялю пока ничего не слыхать?

— Нет, пока ничего не слыхать… — Гаврилов вздохнул, поправил на Белоброве белое шелковое кашне.

Они еще долго шли и замерзли, когда из-за поворота показались фары, они подняли руки и тут же опустили их, узнав ЗИС командующего. Но машина резко затормозила, проехав юзом, командующий открыл дверцу и велел им садиться.

— Мухин, пересядь, — сказал командующий.

Сонливый, с толстыми ляжками, Мухин страстно любил летчиков и терпеть не мог, когда командующий садился за руль. Поэтому он одновременно заулыбался Белоброву и тут же негодующе засопел, — пересаживаясь назад.

Командующий сразу выжал акселератор, машина рванулась вперед, уютно заскрипели дворники. На полном ходу они влетели на сопку, командующий переложил руль и, не сбавив газа, повел машину вниз к мосту.

— Гудочек дайте, товарищ генерал-лейтенант… гудочек посильнее… — заныл сзади Мухин, вытирая рот рукой. — Тормозочки у нас…

— Если убьемся, то вместе, — сказал командующий и гудка не дал.

Проехали второй шлагбаум. Краснофлотец в валенках взял на караул. Командующий тоже приложил руку к козырьку.

— Я слышал, будто у вас что-то вроде паралича лица. Как вы считаете сами про свое самочувствие?.. Можете работать?

— Хорошо могу работать, — сказал Белобров.

— Да-да, — сказал командующий, думая о другом, — так-так…

У домов гарнизона на раскатанном снегу играли дети, широкие окна парикмахерской были заметены снегом. Штурман Звягинцев нес в баночке молоко для своих близнецов. Командующий молчал, и все молчали тоже.

В подъезде Белобров и Гаврилов закурили, было страшно, и стали медленно подниматься. Стуча коньками по деревянной лестнице, повисая на перилах, навстречу им спустился мальчик в вязаном английском шлеме.

На площадке у пятой квартиры они постояли, готовясь и представляя себе, как это произойдет. «Может быть, вернуться?»— подумал Белобров и, не глядя на Гаврилова, постучал кулаком так громко и сильно, что уйти им теперь было невозможно. Дверь тотчас открыли, и он увидел Шуру. Она стояла в ярко освещенном коридоре с кастрюлькой в руках, а сзади шла Настя Плотникова. Он закрыл за собой дверь и сделал два шага вперед, стараясь улыбаться, чувствуя, как в плечо ему давит Гаврилов.

— Белобровик вернулся, — сказала Шура, — и еще вырос. Да дверь-то зачем закрываешь?

— То есть как это зачем? Затем, что зима… В окно посмотри…

Лицо у нее дернулось, тарелки в руках задребезжали, она поставила их на сундук и сложила руки на груди.

— Говори, — велела она.

Он не мог смотреть на нее и посмотрел дальше, но там была Настя с круглыми, словно потухшими глазами и невероятно белым лицом. Ему некуда было девать свой взгляд, некуда смотреть.

— Слушайте, позвольте хоть раздеться, просто невежливо…

Они ничего не ответили. И Белобров начал раздеваться в абсолютной тишине, под стук собственного сердца. Торопливо раздевался и Гаврилов.

Настя подошла ближе и встала рядом с Шурой. Шура не могла смотреть на пухлое испуганное личико и голубенькую сережку в ухе, ей стало совсем страшно.

— Не вернулись, — сказала она.

— Задержались, — сказал Белобров. — Да ничего не случилось! — крикнул он, видя, как у Шуры исказилось лицо. — Ты погоди, погоди, они там, но все нормально, слышишь, нормально. Они сели, и я говорю тебе, все нормально. Настя, хоть вы ей скажите. Настя, они, понимаете, задание выполнили, героически выполнили, и у них все прекрасно было, но потом… — Он говорил, не понимая, что говорит, не слыша собственных слов, говорил просто в передней, никуда не глядя и ничего не видя.

— Не вернулись, — опять сказала Шура.

— Не вернулись, — одними губами повторила за ней Настя и быстро забегала по коридору, — не вернулись, Сережа мой не вернулся, не вернулся…

В квартиру осторожно протиснулся истребитель Сафарычев. Он жил в этом доме на втором этаже.

— Что, все уже известно? — спросил он, и опять стало тихо в коридоре, только хрустела пальцами Шура да часто открытым ртом дышала Настя. Негромко подвывала электрическая печь в комнате.

Екатерина Васильевна, мать Шуры, надела круглые очки и строго поглядела на Белоброва. По всему видно было, что она плохо соображает и не понимает тяжести случившегося.