Альберт Лиханов - Юрка Гагарин, тезка космонавта

• Название: Юрка Гагарин, тезка космонавта
• Автор: Альберт Лиханов
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1966

В сборник вошли повести «Юрка Гагарин, тезка космонавта», «Вам письмо!» и рассказы «Дорога к сфинксам» и «Ковшик Медведицы».

---

Мы мало говорили с Юркой в эти последние дни, что остались до его отъезда в армию. Мы стали будто взрослее и понимали друг друга без лишних слов.

Юрка волновался.

— Хоть кем, только в авиацию, — твердил он.

Виктор Сергеевич сказал ему:

— Характеристику напишу такую, какую заслуживаешь.

Марья Михайловна шепнула мне утром, что Юрка всю ночь чего-то ворочался. Днем он молчал, пыхтел и работал мак вол. И то и дело посматривал на конторку начцеха.

— Ну чего, чего ты егозишь сегодня? — подошел к нему Матвеич.

— Да так, — отмахнулся Юрка.

— Так, так, — проворчал дед и пошел в конторку.

После работы Юрка остался в цехе. Он ждал. Я стоял с ним рядом. Юрка переступал с ноги на ногу, а потом подошел к одному рабочему и попросил закурить. Он принес папироску и мне, но я сказал, что не курю. Юрка смял обе папиросы.

— Вот черт, — сказал он, — волнуюсь!

Из конторки вышел Виктор Сергеевич, рядом топтался наш дед.

— Гагарин! — сказал начцеха. — Вот тебе характеристика. — Он моргнул глазами, чтобы остановить улыбку, и сказал строго: — Для представления в военкомат. Держи, заверишь у Анечки.

Юрка взял характеристику вспотевшими пальцами, пробормотал что-то, и мы пошли из цеха. У дверей я обернулся и увидел деда и Виктора Сергеевича. Они смотрели нам вслед, оба улыбались, а Матвеич подмигивал мне одним глазом.

На улице Юрка развернул бумагу. Я заглядывал ему через плечо и улавливал только главные слова. Честолюбив… Самолюбив… Склонен к зазнайству…

И последняя строчка:

«…Несмотря на недостатки, обладает волей и будет хорошим солдатом. Предприятие просит направить Гагарина Юрия Павловича в авиационные подразделения».

Юрка сорвал с головы шляпу и запустил ее высоко в небо. Шляпа спланировала на заводскую крышу.

— Ты чего, Юрка?

— Пусть в ней воробьи гнезда вьют, у меня теперь пилотка будет! — крикнул он и помчался по асфальтовому заводскому двору, цокая каблуками…

Провожали Юрку всей бригадой. На вокзале Матвеич вручил ему кусочек нашего проката. На нем были выгравированы слова из солдатской песни:

Путь далек у нас с тобою,
Веселей, солдат, гляди.

И подписи всей бригады. А прокат — с нашего нового стана, от первой нормальной ленты. «Подковали» мы все-таки «блоху».

Пришла на вокзал и Анка.

Они с Юркой отошли на минуту в сторонку, а потом сразу вернулись. Анка пожала ему руку и сказала не своим голосом:

— Будь удачлив, старик!

Вечером я рылся в своих тетрадках и вдруг остановился. Вот смешно! Я нашел стихотворение. На уголке стояла буква А. Значит, Анке. Я выписал его из книжки тогда… После того вечера… Я шел один и смотрел все время на небо. А дома листал стихи. И увидел это — о березе. Об Анке.

Ее к земле сгибает ливень.
Почти нагую, а она
Рванется, глянет молчаливо —
И дождь уймется у окна.
И в непроглядный зимний вечер,
В победу веря наперед,
Ее буран берет за плечи,
За руки белые берет.
Но, тонкую, ее ломая,
Из силы выбьются… она,
Видать, характером прямая,
Кому-то третьему верна.

Я усмехнулся и вырвал листок. Тогда я так и не решился показать эти стихи Анке.

Утром я увидел ее на углу. Она стояла у почтового ящика и бросала письма. Одно, другое, третье…

— Кому столько? — спросил я негромко.

Анка вздрогнула, увидела меня и смутилась. Лицо было бледное — будто не спала, под глазами круги.

— Так… Подругам…

Все подруги у Анки жили в нашем городе, я это знал точно.

— Хочешь, — сказал я, — подарю тебе стихи. Я их переписал для тебя.

Анка удивленно посмотрела на меня.

Я протянул ей листок. Она прочитала, шевеля губами, посмотрела на меня и прочитала еще раз.

— Спасибо, — сказала она, рассеянно глядя в сторону и думая о чем-то другом. — Надо послать Юрке, он любит стихи…

Я улыбнулся и пошел своей дорогой.

Утреннее солнце пригревало асфальт, дворники шуршали метлами, собирая в горки опавшие листья. Горки были почти под каждым деревом, они золотели под солнечными лучами словно клады. Ах, как жаль такую красоту.

Я шагал по пустынной улице, и она постепенно оживала. Выходили из подъездов люди и шагали в одну сторону, туда же, куда и я, — к заводу. С каждым кварталом народу прибывало, люди узнавали друг друга — тут же были все знакомые, пожимали руки и улыбались.

— Вова! — кто-то окликнул и меня. Это Лилька. Я беру ее под руку, и мы шагаем в ногу, я в рабочем старом пиджаке и Лилька — сегодня не богиня — в простеньком, сером халате. Мы шагаем в ногу — очкарик-парень и девчонка в красной косынке.

— Смело, товарищи, в ногу! — запевает негромко Лилька.

Кто-то рядом смеется. А-а, это Митрофан Антонович, наш директор. А вон и Матвеич идет. А там — ребята из соседней бригады.

Мы идем рядом. Справа, слева, впереди и позади нас — люди, рабочий народ. Нас целая колонна, целая демонстрация. Мерно раздаются шаги. Идет рабочий народ. Рабочий класс.

А осеннее небо голубеет над головой. Какое чистое сегодня небо…

Вам письмо!

Мирами правит жалость,

Любовью внушена

Вселенной небывалость

И жизни новизна.

Борис Пастернак

1

Тоське одной во всем отделе доставки не нравится этот новый порядок: стоишь, а перед тобой не живые лица, а железные ящики с номерами. Вот вам, номер шестнадцать, «Правда» и «Работница». А писем сегодня нет. Зато номеру семнадцать извещение на посылку из Киева. Наверное, яблоки. Тоська представила себе желтый, будто восковой, ящик, напечатанный сургучными кляксами, от которого плывет сладкий аромат какого-нибудь «налива» или еще получше — «дюшеса», есть такие груши.

Весной, в мае, в посылочном отделении, где на деревянных стеллажах всегда полно ящичков и ящиков, и кулей, зашитых крупной белой стежкой, — ничем не пахнет. В конце июня тут появляется тонкий, чуть уловимый запах яблок, а в августе, в сентябре — и так до самого ноября — посылочное отделение, наверное, самое ароматное и приятное место во всем городе. Только об этом мало кто знает, ведь не каждого пустят за дверь, обшитую железом. А Тоську, конечно, пускают. Она тут везде своя. И Тоська, начиная с конца июня и до ноября, нет-нет да и заскочит в посылочный отдел. Зайдет, когда никого там нет, закроет глаза и представляет себе, как она стоит в яблоневом саду, а вокруг, будто сладкие лампы, висят огромные яблоки и светят ей розовым боком.

Тоська никогда не бывала в яблоневом саду. Здесь, в ее городе, яблони, правда, есть, но яблоки на них вырастают маленькие и зеленые, кислые-прекислые на вкус. Пожевать их, конечно, можно, — так, от нечего делать, но удовольствия в этом мало. Впрочем, пожалуй, не одна Тоська думает так. Не зря же их посылочный отдел всегда полон фруктовых посылок из далеких южных городов с непривычными именами — Анапа, Батуми, Феодосия…

Интересно, где это? К стыду своему, Тоська плохо знает географию. Карта из школьного атласа, который она снесла в букинистический магазин вместе с учебниками в тот же день, как взяла документы из школы, уже стушевалась, стерлась в памяти, и Тоська что-то не могла припомнить, где это такой город Феодосия — то ли на Кавказе, то ли в Крыму…

Тоська опустила извещение о посылке в ящик семнадцатой квартиры и еще раз вздохнула, представив себе светящийся яблоневый сад. Потом она стала доставать по очереди газеты, конверты, журналы и совать их в пустые рты железных ящиков, похожих на голодных галчат.

Раньше, бывало, позвонишь, и дверь откроет какая-нибудь старушка, протянешь ей письмо, а она всплеснет руками, потом вытрет их о передник, — может, стирала, а может, картошку чистила, — возьмет письмо и уйдет в комнату, забыв и дверь закрыть и спасибо сказать. Но Тоська не обижалась. Тихонько притворяла дверь и шла дальше по этажам. И песенка для такой работы была у нее подходящая:

Шага-аю я по эта-жам,
То тут, то там, то тут, то там…

Дальше слов Тоська не знала, но ей хватало и этих, потому что ведь дело вовсе не в том, чтобы ходить и распевать песни, а в том, что у тебя хорошее настроение, когда ты принесешь человеку письмо или перевод, или извещение на посылку, и он так хорошо радуется.

За это-то и любила Тоська свою работу: подойдешь к двери, позвонишь, протянешь руку с конвертом, скажешь: «Вам письмо!» — и тебе сразу улыбаются. Очень хорошая, улыбчивая была почтальонская работа, пока домоуправление не приколотило этих черных щербатых галчат на площадке между первым и вторым этажом. Ходи теперь, гляди на них, железных, корми их два раза в день.

2