Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

• Название: Повести моей жизни. Том 2
• Автор: Николай Морозов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Постановлением «Об увековечении памяти выдающегося русского ученого в области естествознания, старейшего революционера, почетного члена Академии наук СССР Н. А. Морозова» Совет Министров СССР обязал Академию наук СССР издать в 1947—1948 гг. избранные сочинения Николая Александровича Морозова.Издательство Академии наук СССР выпустило в 1947 г. в числе других сочинений Н. А. Морозова его художественные мемуары «Повести моей жизни», выдержавшие с 1906 по 1933 гг. несколько изданий. В последние годы своей жизни Н. А. Морозов подготовил новое издание «Повестей», добавив к известному тексту несколько очерков, напечатанных в разное время или написанных специально для этого издания.В связи с тем, что книга пользуется постоянным спросом, в 1961 и 1962 гг. было предпринято новое издание «Повестей» в двух томах, которое в основном повторяло трех томное издание 1947 г. Настоящее издание отпечатано с матриц 1961 г.Редакция и примечания: С. Я. ШтрайхОтветственный редактор: проф. Б. П. Козьмин.

---

Вдруг я услышал, что шаги в соседней камере сразу остановились. 

«Дам соседу, — подумал я, — знак своего присутствия и того, что я не унываю». 

И я пробарабанил в стену всеми пятью пальцами импровизированную мною веселую арию. 

Какая радость! Он меня слышит! В ответ мне послышалась его ария, хотя и не очень музыкальная: в ней не было ритма! Я дал ему окончить и второй раз пробарабанил свою арию, еще более музыкальную, но он перебил меня ранее ее окончания и начал выстукивать какие-то громкие диссонансы. Думая, что это шутка, и я начал стучать громче, и в результате получилась такая музыка по гулкой стене, что хоть беги, заткнув уши! 

Смеясь, я решил наконец окончить музыку и лег на постель. Стука кузнечиков внизу теперь не было слышно, но вскоре он возобновился. 

Я вновь попробовал присоединиться к нему со своей музыкой, но он тотчас же прекратился, и только сосед стал вновь громко барабанить в мою стену. 

Я сделал то же, и опять начался одновременный стук с моей и его стороны, которой я прекратил первый, чувствуя новый приступ страшного голода. Мой желудок совсем подвело, и я предпочел перетерпеть, лежа на постели. 

Вдруг неожиданная мысль мелькнула у меня в голове: 

«А ведь если сосед меня слышит, то я могу переговариваться с ним таким стуком, употребляя вместо музыки буквы». 

Кругом было тихо, древоточцы молчали, даже шагов не было слышно. Как ни мучил меня голод, но я не хотел откладывать ни на минуту исполнения «своего открытия», которое показалось мне гениальным. 

Я сел на кровать и, обернувшись лицом к стене, выстукал по буквам: 

— Кто вы? 

И вдруг в ответ начался такой же осмысленный стук, как и мой. 

— Куку... 

«Что это? — пришло мне в голову. — Не сумасшедший ли? 

Очевидно, он хочет сказать "кукуреку"!» 

Однако стук все еще продолжался: 

— Кукушк... 

«Он хочет сказать "кукушка", — подумал я. — Ясно, что сумасшедший». 

Но стук продолжался далее. 

— Кукушкин. 

— Кукушкин! — почти вслух воскликнул я. — Это его фамилия! Никогда не слыхал такой!

Вдруг в коридоре раздались быстрые шаги, и замок в моей двери загремел. 

«Вот и поймали, — подумал я. — Что теперь они будут делать со мною?» 

Но взамен ожидаемого выговора и наказания ко мне принесли деревянную миску со щами и куском черного хлеба. 

— На сегодня вам нет пищевой ассигновки, — сказал служитель, — так как приехали после обеда, но пристав велел вам дать щей из солдатского котла. А завтра утром выдаст мне десять копеек на вас. Что на них купить? 

Я решительно не знал, что можно приобрести на такую ничтожную сумму. 

— А что у вас разрешено достать? 

— Все, что хотите: колбасы, рыбы, чаю, сахару! 

— Купите колбасы и черного хлеба! 

— Хорошо! — сказал служитель и ушел. 

Я с жадностью принялся за щи. Они были пустые, без говядины. Я съел их до последней капли, которую, не имея возможности достать ложкой, вылил себе прямо в рот через край миски. 

Сначала голод как будто утолился. Я прошелся несколько раз по комнате и вновь приложил ухо ко всем четырем стенам. Везде было тихо. 

«Ужинают! — подумал я. — Не буду их тревожить». 

Я лег на постель, чтобы прислушиваться к малейшему шуму, в полной уверенности, что Кукушкин сам вызовет меня, как только окончит свой ужин. 

И я не ошибся. Через несколько минут послышалось легкое постукивание с его стороны и на этот раз уже музыкальное. Я ответил короткой арией и принялся слушать. Опять потянулись мерные ряды ударов с перерывом через большее или меньшее число, и я разобрал фразу: 

— А вы кто? 

— Морозов! — ответил я. 

Он, по-видимому, сбился, потому что, сделав несколько беспорядочных ударов, опять переспросил:

  — Кто? 

Я вновь ответил свою фамилию и после нее получил неожиданный вопрос: 

— Московский? 

— Да! — ответил я, удивляясь, что он меня знает. 

Так началось мое первое знакомство через стену с невидимым товарищем. Кукушкин больше не спросил меня ни о чем, но тотчас же после моего ответа начались в стене долгие стуки древоточцев, и я понял, что это мои товарищи переговариваются друг с другом обо мне посредством какой-то особо условленной азбуки. 

«Вероятно, телеграфическая», — подумал я, так как их удары никогда не превышали шести подряд, а большею частью были два, или три, или один с перерывом, как на телеграфическом аппарате на железнодорожных станциях. 

Теперь я уже им не мешал. 

Мне очень хотелось быть посвященным в их таинственную азбуку, но я не решался спрашивать о ней, думая, что тут какая-нибудь тесная компания и передают друг другу свои тайны. 

Поэтому я продолжал и в следующие дни разговаривать с Кукушкиным своим первоначальным способом, при котором уходил целый час на то, чтобы обменяться всего лишь несколькими фразами. Но и так я успел рассказать ему о себе в главных чертах почти все существенное. 

Сам я из скромности еще не расспрашивал его ни о чем. Наконец, уже через неделю после моего привода сюда, он простучал мне: 

— Утомительно так стучать. Разделите азбуку без лишних букв на шесть строк по пяти букв в каждой. Стучите сначала номер строки, а потом букву в ней. 

У меня не было ни бумаги, ни карандаша, и потому я нацарапал спичкой на том месте стены, где я обыкновенно стучал: 

1) а, б, в, г, д
2) е, ж, з, и, к
3) л, м, н, о, п
4) р, с, т, у, ф
5) х, ц, ч, ш, щ
6) ы, ь, ю, я, й  

Затем для практики я начал выстукивать пальцем своей правой руки по ладони левой самое любимое мною из стихотворений Некрасова: 

Скучно без счастья и воли!
Жизнь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли,
Чаша с краями полна[10].  

Когда я кончил это стихотворение, а затем и несколько других, я почти освоился с употреблением азбуки, а главное, сообразил, что удары лучше всего считать числами только для строк, а буквы в каждой строке надо произносить прямо по их названиям в обычном порядке. Так, например, слово «кто» надо простучать:  

Раз два — е, ж, з, и, к.
Раз, два, три, четыре — р, с, т.
Раз, два, три — л, м, н, о.

Весь день практиковался я в этой азбуке на своей ладони, сначала смотря на ее изображение на стене, а затем наизусть, ходя взад и вперед по камере. На следующий день я попробовал применить ее к делу и получил на свой стук ответы, из которых обнаружилось, что мой сосед выбрасывает краткое «й», а также и мягкий знак, и потому последние три буквы у нас не совпадают. Но это было не существенно, и я тотчас же перешел на его сокращенный способ. 

После каждого моего слова он делал один удар в знак того, что он его понял и что я могу переходить к другому слову. А иначе он делал несколько ударов, и я повторял ему прежнее слово. 

Я был в полном восторге, что все понимаю, но мне хотелось научиться скорее стучать так же быстро, как и они, чтоб выходило вроде чирикания кузнечика. 

Однако, раньше чем я мог достигнуть понимания их быстрого разговора, прошла еще новая неделя. 

9. Я счастливец между товарищами по неволе

Как мне описать душевное настроение в этот первый месяц лишения свободы? Могу сказать только одно: он был невыразимо мучителен и показался мне за несколько лет. Никто более не требовал меня ни на какие допросы, никто с воли не напоминал мне, что там у меня еще есть друзья, что я не всеми забыт. 

В Коломенской темнице не было еще сношений через подкупленных сторожей. Темница была импровизирована недавно, и в нее перевезена была лишь самая юная молодежь, вытесненная из других мест постоянно подвозимыми из провинции более взрослыми и важными пропагандистами в народе. Я попал сюда тоже отчасти потому, что был еще слишком молод сравнительно с другими и не казался достаточно эффектной добычей, на которой можно выдвинуться производящим политическое дознание, а отчасти и потому, что в крепости для меня не оставалось места, а в Третьем отделении держали лишь в исключительных обстоятельствах, когда хотели соблюсти самую строгую тайну и изоляцию заключенного. Однако благодаря отсутствию нелегальных сношений здесь, без свиданий с родными, человек был более отрешен от всего мира, чем даже в Петропавловской крепости, да и со свиданиями, как оказалось, было не особенно сладко.