Франсуа Шаму - Цивилизация Древней Греции

• Название: Цивилизация Древней Греции
• Автор: Франсуа Шаму
• Издательство: У-Фактория; АСТ
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0412-2; 978-5-403-00104-5

Греческая цивилизация, пожалуй, известна нам лучше других древних культур. Ее мифология, философия, искусство стали основой европейской цивилизации, она дала современному миру принципы морали и государства, духовные ценности и категории мышления. Но это не отменяет нашего интереса к ней. Напротив, перед нами по-прежнему стоит задача понять, в чем корни этой культуры, какие связи человека той эпохи с природной, социальной, политической и духовной средой сформировали своеобразие феномена, известного нам как Древняя Греция.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Но любопытнее всего не экстраординарная серия его спортивных побед, а то, что после смерти он был возведен в божественный сан при весьма интересных обстоятельствах, подробно описанных Павсанием: «Когда Теогена не стало, один из его врагов повадился каждую ночь избивать хлыстом его бронзовую статую, представляя, что он истязает самого Теогена. Статуя положила конец этим мучениям, раздавив человека, за что дети погибшего потребовали приговорить ее к смерти. Жители Фасоса выбросили статую в море, ссылаясь на законы Дракона, составленные для афинян, которые предусматривали изгнание, в том числе и неодушевленного предмета, если тот случайно убьет человека. Вслед за этим на землю Фасоса обрушилась нищета.

Фасосцы обратились к Дельфам, и оракул приказал им вернуть того, кого они изгнали. Однако возвращение изгнанных, последовавшее этому предписанию, не положило конец бесплодию почв. Тогда фасосцы обратились к Пифии, жалуясь на то, что божественный гнев продолжает их преследовать, хотя они выполнили наказ оракула. Тогда Пифия ответила им: “О великом Теогене вы утратили память”. Жители Фасоса пришли в замешательство, не зная, каким образом вернуть статую Теогена. Но моряки, рыбачившие в море, зацепили ее своими сетями и вытащили на берег. Фасосцы поместили ее на прежнее место и сохраняли обычай приносить ей жертвы, словно богу». Различные эпиграфические документы, интерпретированные в свете литературных текстов, подтверждают это свидетельство. В конце V или в начале IV века на Фасосе установился культ Теогена — именно тогда была восстановлена статуя. Позднее, как явствует из надписи I века до н. э., дальнейшего повествования Павсания и отрывка из произведения Лукиана, Теоген считался героем-целителем, прежде всего спасающим от малярии, и его культ распространился за пределы Фасоса.

Теперь мы знаем на жизненном примере знаменитого атлета, как слава, приобретенная на играх и бывшая доказательством божественной благодати, могла в особых случаях возвысить человека до ранга богов: таким образом, гипербола, которой пользовались поэты в победных одах, восхваляя своих заказчиков, становилась фактом. Тем не менее это возведение в ранг богов было возможно лишь после смерти: греки с особым почтением относились к умершим. Помимо культа олимпийских богов, большое значение имел для них культ умерших, который нам необходимо рассмотреть.

* * *

Знания о культе мертвых в микенском обществе, обществе аристократическом, мы черпаем лишь на основе анализа гробниц. Монументальная архитектура гробниц со сводами, богатство содержимого могил и некоторые признаки существования культа мертвых показывают, с какой заботой микенцы почитали покойных. Однако мы не знаем, как они представляли себе их дальнейшую участь. Гомер очень многословно повествует о похоронах Патрокла: сожжение трупа на костре, жертвоприношение троянских пленников и любимых животных, лошадей и собак; приношение меда и масла, жертвование своих волос в знак траура, похоронное пиршество, атлетические игры в память о покойном, сооружение гробницы — все это подробно описано в XXIII песни «Илиады». Эти погребальные почести говорят лишь о существовании веры в загробную жизнь. Действительно, Гомер верит в загробную жизнь: он первым в европейской цивилизации четко выражает понятие души (psyche). Будучи отличной от тела, в последний момент она отделяется, чтобы присоединиться к обиталищу мертвых, к Аиду. Она является образом (eidolon) того, что представлял собой живой, но это образ, не имеющий тела или веса, однако способный страдать и скорбеть о жизни. Поэт часто являл ее во снах героям, как, например, душу Патрокла — Ахиллесу, однако она ускользает от тщетных попыток друга обнять ее. Лишь магическая процедура, которую осуществляет Одиссей в XI песни «Одиссеи», позволяет вызвать души умерших, — это некийя, которую великий Полигнот позднее повторит в павильоне (лесхе) книдян в Дельфах: выпивая кровь жертв, собранных в одной могиле, души на момент обретали вид человеческого существа. Но это лишь обманчивая видимость: даже если Одиссей смог обменяться несколькими словами с душой своей матери, он напрасно протягивал к ней руки:

Трижды бросался я к ней, обнять порываясь руками.
Трижды она от меня ускользала, подобная тени
Иль сновиденью[25].

Эти тени блуждали по Асфоделевому лугу, под землей, по ту сторону ворот в пристанище мертвых, царство Аида. Похоронные почести и, особенно, кремация, являлись необходимым условием для того, чтобы душа достигла этого пристанища и наслаждалась мрачным покоем. Такое восприятие загробной жизни было неутешительным для смертных. Герои Гомера любили жизнь и скорбели при мысли потерять ее: однако ощущение неизбежности порождало пессимистическое смирение. Тень Ахиллеса, который был красивейшим и храбрейшим из людей, произносит горькие слова:

Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,
Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью[26]

Делалось ли это лишь для того, чтоб утешить эти скорбные души, или же, скорее всего, это было смутное осознание того, что умершие в своей загробной жизни обладают сверхъестественной силой, способной причинить вред живым, — какой бы ни была причина, налицо факт сушествования погребального культа, следы которого обнаруживают некрополи геометрической и ранней архаической эпохи: в аттических кладбищах находят пепел от жертвоприношений, сделанных рядом с могилой, — большая ваза, возвышающаяся над ними, служила для возлияний. Кроме того, большой камень, поставленный на могилу или рядом с ней, был своего рода опознавательным знаком, семой. Этот камень в процессе своего развития в греческом мире превратится в погребальную стелу. Первоначально на слегка обтесанном блоке высекали имя умершего, мы видим это в некрополях острова Фера (Санторин). Позже, к концу VII века, в Аттике этот процесс усложняется: тщательно обработанная стела, узкая и высокая, слегка напоминающая пирамиду, устанавливается на более широкое основание. Уже до этого, в середине века, на Крите появилась идея украшать погребальные стелы, как в микенскую эпоху, изображениями, поначалу высекавшимся на поверхности: женщина с веретеном, вооруженный воин. Бог или смертный? Скорее всего, речь идет о смертных, изображенных в идеализированной форме, которым живые отдавали дань почтения. Впоследствии подобные изображения становятся распространенными и получают вполне определенный смысл. В Аттике в VI веке самые роскошные погребения украшались барельефами, на которых изображался умерший: например, на стеле гоплита Аристиона, относящейся к концу века, или на статуях с круглой скульптурой, образующих прекрасную серию погребальных куров (юношей). Идеализация здесь очевидна, поскольку надписи четко указывают, что речь идет об образе. Поэтому этот образ ничуть не претендует на физическое сходство, к чему греки и не стремились в эту эпоху: он идеально представляет умершего в расцвете сил и красоты, как будто смерть подарила ему вечную молодость. По стелам Лаконии, как, например, по рельефу Крисафа, датируемому серединой VI века, можно лучше понять смысл погребальных изображений. Здесь чета умерших восседает на пышном троне, перед которым расположена змея, ассоциирующаяся с божествами земли. Мужчина держит канфар, а женщина — гранат. Две небольшие фигуры приносят дары этой священной чете: петуха, цветок, гранат, яйцо. Перед нами сцена погребального культа, когда живые оказывают почести своим умершим родителям, которые отныне считаются богами. Покойный трансформируется в героя, в религиозном смысле этого слова, то есть человека, занявшего свое место после смерти среди Бессмертных.

Этот феномен героизации является основным в греческом мышлении. Основанный на почтении и страхе, вызываемыми смертью, он развивался с времен ранней архаики до эпохи эллинизма. Конечно, мысль о том, что каждый умерший становится героем, распространилась достаточно поздно, но она соответствовала глубокой тенденции и объясняет многие аспекты погребального декора архаической и классической эпох. На большом погребальном сосуде из мрамора было высечено изображение покойной вместе с ее именем — Миррина, ведомой в преисподнюю Гермесом, богом психопомпом, или «проводником душ», в присутствии трех людей — ее родственников. При этом афинский мастер, выполнивший этот барельеф в 430–420 годы, изобразил Миррину и Гермеса выше, чем трех живых людей, давая понять таким образом, что их рост является отличительным признаком Бессмертных. На аттических погребальных расписных вазах из глины V века, называемых лекифами (сосуды для масел), изображены многочисленные сцены приношений к погребению: живые, девушки или эфебы, отправляются к надгробному памятнику, украшают его лентами или просто стоят задумавшись, вспоминая умершего. Серия аттических скульптурных стел прерывается на период между концом VI века и приблизительно 440 годом: несомненно, это связано с законом против роскоши и излишних расходов, согласно которому такие статуи были запрещены после падения Писистратидов. Но с 440 года до конца IV века (когда философ Деметрий Фалерский вновь запретил их) они исчисляются сотнями: покойные изображались сидя или стоя, часто в окружении близких, которых они иногда держат за руку. С трогательной сдержанностью они передают сложные чувства, которые афинянин классической эпохи испытывал перед смертью: сожаление и разлука, смирение перед неизбежным, желание утвердить непрерывность кровных и дружеских уз (этот смысл имеет сжатая рука), а также мысль о том, что покойный в новом мире приобретет новое достоинство. Аристотель в «Евдеме», сохранившемся благодаря Плутарху, весьма определенно сформулировал это убеждение: «Мы не только верим, что покойные наслаждаются блаженством, но считаем святотатством вести о них лживые и клеветнические речи, поскольку мы считаем это оскорблением существ, ставших лучшими и более могущественными».