Маркус Борг - Бунтарь Иисус : Жизнь и миссия в контексте двух эпох

• Название: Бунтарь Иисус : Жизнь и миссия в контексте двух эпох
• Автор: Маркус Борг
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Религия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35418-4

Впервые на русском языке самая известная книга мэтра современного религиоведения Маркуса Борга! Один из лидеров скандального Семинара по Иисусу написал книгу о бунтаре и мистике Иисусе. Борг показывает, как понимать поступки и слова Иисуса из Назарета на фоне социально-политического устройства мира, в котором он жил: тяжелое положение крестьян, произвол религиозного истеблишмента, римская оккупация, и пишет о перспективах современного христианства — знаках надежды для верующих, преодолевших тупики фундаментализма и натиск массовой культуры. Издание адресовано каждому, кто готов отказаться от привычных представлений и стереотипов и посмотреть на жизнь и миссию Иисуса новым взглядом.

---

Начнем с синоптиков. Все три евангелия утверждают, что Иисус — Мессия и Сын Божий, хотя сам Иисус нигде прямо этому не учит. Эти формулировки произносят только его последователи. У Марка мы встречаем это всего один раз — когда Петр утверждает: «Ты Мессия». А в завершение эпизода исповедания Петра Иисус велит ученикам никому не говорить о том, что они услышали от Петра (Мк 8:30). Они слушаются учителя; у Марка больше нигде они не называют его Мессией. Таким образом, у Марка (а также у Матфея и Луки) титул Мессии не был темой допасхальной проповеди Иисуса или его учеников. Это убедительно указывает на то, что такие титулы, как Мессия и Сын Божий, стали частью проповеди только после Пасхи.

Однако у Иоанна, как уже упоминалось, Иисус часто говорит о своем христологическом статусе. Это выражают высказывания типа «Я есть» и такие утверждения, как «Я и Отец одно», встречающиеся только в Четвертом Евангелии. Как примирить этот портрет Иисуса с тем, который предлагают нам синоптики? Это можно логически объяснить двумя способами. Первый: Иисус действительно говорил о себе так, как это описывает Иоанн, но Марк (вместе с Матфеем и Лукой) либо не знали о том, либо сознательно отказались об этом рассказывать. Так эту проблему решает библейский буквализм в его мягкой или жесткой форме. Но это не слишком правдоподобно.

Если Иисус действительно говорил так, как у Иоанна, можем ли мы себе вообразить, что синоптики об этом не знали? А если знали, по какой причине решили это скрыть? Второе объяснение звучит более правдоподобно: Иисус не говорил о себе слов, приведенных Иоанном. Скорее, эти слова отражают послепасхальное свидетельство Иоанна и его общины.[23]

Почему же это произошло? Каким образом Иисуса, иудейского монотеиста, стали называть Божественным и тем, кто един с Отцом? Тут есть две основные причины. Во-первых, это то впечатление, которое он производил на современников в жизни. Они воспринимали его как необыкновенного человека. Чем иначе объяснить, что они оставили все (семьи, работу, свои села, нормальный образ жизни) и поставили на карту все (включая саму жизнь), чтобы последовать за ним? Они должны были почувствовать некое «присутствие» в нем и вокруг него, как это случалось с последователями религиозных лидеров, таких как святой Франциск, Будда или Мухаммад. В одном из самых известных исследований по Иисусу, написанном полвека назад, Гюнтер Борнкамм писал: «Иисус принадлежит этому миру. Но хотя он находится тут, все безошибочно видят его глубокую иноприродность».[24] Можно сказать более: Иисус был иудейским харизматиком, в котором ученики чувствовали присутствие священного. Я не думаю, что до Пасхи ученики хоть раз могли бы задуматься о том, не Бог ли он. Но могу себе представить, как они восклицают: «Что же это за человек?»

Вторая причина — опыт присутствия Иисуса, пережитый учениками после его смерти. Он для них оставался реальностью, не просто героем прошлого, и притом Божественной реальностью — Господом. К этому сводится основное утверждение первых христиан, евангелий и Нового Завета в целом. То же самое в первую очередь утверждают пасхальные повествования.

На время забудем о загадках, встающих перед нами при чтении этих повествований. Описывают ли они «общественные события», которые мог бы увидеть любой человек? Пустая гробница и явления Иисуса после его смерти — какого рода эти события? Мог ли их видеть нейтральный наблюдатель или, скажем, Пилат? Можно ли было их заснять на пленку, если бы тогда существовал фотоаппарат? Мы подробнее рассмотрим пасхальные повествования в другом месте книги. А пока же я хочу подчеркнуть, что они укоренены в опыте присутствия Иисуса, пережитом первыми христианами после его смерти, в совершенно новом опыте, где Иисус уже не был существом из плоти и крови, но Божественной реальностью, содержащей свойства Бога. Таков был опыт присутствия послепасхального Иисуса среди христиан.

Такой послепасхальный Иисус — то, кем он стал после смерти, — это Иисус христианского опыта и традиции. Этот Иисус говорит о себе на языке христологии, говорит о важности веры в него и о том, что он дает спасение. Но почти наверняка эти слова не восходят к Иисусу до Пасхи.

Подобные мысли некоторым христианам могут показаться опасными. По их мнению, это ставит под вопрос истинность евангелий и снижает роль Иисуса. Ведь евангелия утверждают, что Иисус произносил такие слова о себе, а если это не так, значит, евангелия не содержат истины? Такие сомнения порождены феноменом, который можно назвать «историческим фундаментализмом» или «фундаменталистской приверженностью фактам»: коль скоро эти утверждения не достоверны как исторический факт, значит, это преувеличение, фантазия или даже ложь. Такой подход достался нам в наследство от эпохи Просвещения, поэтому многие на Западе отождествляют «истину» с «достоверными фактами».[25]

Тут я хочу подчеркнуть, что свидетельство и убеждения отнюдь не тождественны фантазиям, преувеличениям или лжи. Когда мы читаем евангелия, используя историко-метафорический подход, мы не воспринимаем их как фантазию, преувеличение или обман, но видим в них свидетельство и веру последователей Иисуса.

Итак, вернемся к нашей главной теме, ко второму столпу современных исследований исторического Иисуса: к убеждению, что Иисус до Пасхи резко отличается от послепасхального Иисуса. Эти отличия крайне важны по двум причинам. Во-первых, если мы о них не подозреваем, то начинаем проецировать Божественные качества послепасхального Иисуса на Иисуса до Пасхи. В результате мы видим портрет нереального человека. Когда мы думаем об Иисусе до Пасхи как о божестве, Иисус становится «суперменом», непревзойденным героем, обладающим силами и познаниями, превышающими все, доступное человеку. И в результате мы недооцениваем Иисуса, нам трудно понять его как уникального человека. Как написал примерно тридцать лет тому назад южноафриканский специалист по историческому Иисусу Альберт Нолан: «Иисуса постоянно недооценивают… Когда мы лишаем его человеческих свойств, мы отнимаем у Иисуса его величие».[26]

Эти отличия важны и еще по одной причине. Они влияют на то, как мы воспринимаем задачи и цели Иисуса. Большинство христиан считают, что в основном Иисус говорил о себе: своей роли в Божьем замысле спасения мира, значении своей смерти и о том, как важно в него верить. Однако если историко-метафорический подход к Иисусу содержит истину и до Пасхи Иисус не говорил о себе, о ком и о чем же он говорил? Как я покажу в других главах этой книги, он говорил о Боге, о «пути» и царстве Божьем.

Но прежде чем я предложу вашему вниманию портрет Иисуса до Пасхи, нам надо рассмотреть третий столп — историко-метафорический подход к евангелиям. Это представление о том, что в евангелиях мы видим не только сочетание исторического воспоминания и свидетельства веры, но также сочетание воспоминания и метафоры. Этому вопросу посвящена следующая глава.

3. Евангелия. Воспоминание, метафора и метод

Современные исследования исторического Иисуса опираются еще на один, третий, столп: ученые понимают, что язык евангелий во многом носит метафорический характер. Если первый столп составляет утверждение о том, что евангелия сочетают воспоминание и свидетельство, третий — утверждение о том, что они сочетают воспоминание и метафору, что это историческая память в виде метафорического повествования, Иисус, оставшийся в памяти, наряду с Иисусом, о котором рассказывают, используя метафоры. Такой подход к евангелиям позволяет выйти за пределы буквального понимания и, что очень важно, подчеркнуть их метафорическую истинность. Метафоры и метафорические повествования могут передавать истину, независимо от того, насколько буквально изложены факты.

Когда мы говорим, что евангелия содержат воспоминания, смысл такого утверждения понятен: иногда они просто передают воспоминания первых христиан о том, что Иисус говорил или делал и что с ним происходило. Но смысл метафоры и метафорического повествования не так прост, здесь требуется разъяснение. Я использую слово «метафора» в самом широком смысле, существует более строгое определение, когда метафору отделяют от сравнения. И то и другое являются фигурами речи, но сравнение, в отличие от метафоры, использует слово «подобно» (или «как» в смысле «подобно»). Сравнение: «Моя любовь подобна красной, красной розе». Метафора: «Моя любовь — это красная, красная роза».

В том широком смысле, в котором я использую этот термин, метафорическое значение языка — это более-чем-буквальное, более-чем-фактическое значение. Я настойчиво говорю о более-чем-буквальном значении, потому что сегодня в западной культуре принято думать, что метафорический язык стоит ниже языка фактов. И когда человек впервые слышит о том, что библейское повествование носит метафорический характер, он часто реагирует так: «Вы хотели сказать, что это всего-навсего метафоры?» Но метафора — это преизбыток смысла, а не ущербный смысл.