Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

• Название: Буйный Терек. Книга 2
• Автор: Хаджи-Мурат Мугуев
• Издательство: Ир
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

Вторая книга романа охватывает период 1829—1832 годов героической национально-освободительной борьбы горцев Чечни и Дагестана.

Большое внимание уделяется описанию жизни солдат и офицеров русской армии, убедительно передана боевая обстановка. Автору удалось создать яркие образы героев Кавказской войны.

---

Небольсин положил газету на стол, внимательно посмотрел на Булаковича. Прапорщик поднял на него глаза и, как бы отвечая мыслям капитана, произнес:

— Я провел несколько дней возле такого же удивительного человека и патриота…

Небольсин понимающе кивнул.

— …И этого вождя ждет тот же конец, что и Риего и Боливара… Конец всех великих безумцев, родившихся не в свое время.

— А вы его считаете безумцем? — спросил Небольсин.

— Каждый, кто встает за свободу, и праведник и безумец, если он…

— Если он? — выжидательно повторил слова Булаковича капитан.

— Если он не победит, — тихо закончил Булакович.

— Значит, и четырнадцатое декабря тоже святое безумие?

— Нет. Это трагическая ошибка святых и предательство очень умных, не пожелавших потерять свои блага, — еще тише сказал прапорщик.

— Забудьте на время и эти мысли и эти слова, дорогой мой Булакович. Здесь многое пропитано Третьим отделением и любезным графом Бенкендорфом, — по-французски, так же тихо ответил Небольсин. — Потом, на досуге, вы расскажете мне возможно больше об этом горском Боливаре, а сейчас вам надо успокоиться. Выпьем кофе, поговорим о разном и подготовим почту. Завтра уходит оказия, а ваша матушка ждет не дождется вестей от сына, — мягко, по-доброму, как старший брат младшему, сказал капитан.

Булакович улыбнулся и пересел к столу, где все еще хозяйничал Сеня.

— Жизнь у них суровая, патриархальная, со своим точным укладом и характером. Порядок строг, между собой — равны, только власть имама и над ним — бог. Все остальные не подчинены никому, и тем не менее есть судьи, есть муллы, есть аульское начальство, но все выборное и не давит на людей.

— Чем же живут мюриды?

— Верно сказать не могу, находился в стороне от этих дел, но народ дает воинов, платит налоги на войну и армию, справедливо распределяет промеж себя подати и трудности войны. Собираются в поход быстро, порою молодежи в селах нет, а после похода опять прибывают домой.

— Веселятся? — поинтересовался Небольсин.

— Этого нет. Спиртного чтобы или бузы — нет. Имам настрого запретил их, а где нет вина, там нет и песен…

— Что-то вроде пуритан Кромвеля?

— Нет, это чище. Они ближе к природе и не испорчены цивилизацией и торговлей. И все же, Александр Николаевич, видишь, как устали они от войны, как бьются из последних сил, как пустеют аулы, как гибнет скот, посевы, сады. Ведь наши первым делом жгут и уничтожают все, что кормит горцев. Просеки и дороги, блокгаузы, форпосты, посты все глубже врезаются в их земли… Опять же усталость, болезни, голод, смертность и постоянные пропагаторы сбежавших к нам владетельных беков, богатеев-ханов, шейхов и мулл тревожат, раскалывают горцев. Аулы обезлюдели, а слухи о русских подкреплениях, о большом наступлении день и ночь волнуют люден. К тому же землетрясение почти все горцы восприняли, как божий гнев. Думаю, Александр Николаевич, что очень скоро все, что создал этот удивительный человек Кази-мулла, не выдержит трудностей и жертв…

— Вы так думаете?

— Уверен. Есть же предел и человеческим силам. Имам интересовался Россией, но, боже мой, как мало и превратно они знают о нас! Ни размеров страны, ни ее мощи, ни значения в европейских делах! Только ее слабые стороны, угнетение и рабство крестьян и жалкое положение солдат. Однажды имам резко прервал мой рассказ: «Все это неправда, Иван. Твоя страна не велика, никто не считается с нею», а Шамиль даже упрекнул меня в том, что я нарочно преувеличиваю размеры России. Они не знают Сибири, им неведомы наши города и огромные массы крестьянства. «Солдаты, с которыми мы воюем, — последние, больше их у вас нет… а турецкий султан и султаны Аврупа[59] уже захватили пол-России… Ваш царь бежал, его брат пошел на него войной, мужики бьют своих беков и ханов», то есть помещиков и дворян. Так представляют они события декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года. И в этом убеждают их польские перебежчики из наших полков, турецкие и персидские эмиссары. Между прочим, когда я был еще гостем-пленником самого имама, мне Шамиль с гордостью показал шелковое цветное знамя с королевскими лилиями Бурбонов и золоченой бахромой, на котором была искусно вышита корона и выткано «Вив ле руа!» Как, каким образом это знамя попало в горы к мюридам — никто не знает, но все очень гордятся им. Мне жаль этих хороших, свободолюбивых людей. Они будут раздавлены русской махиной, силу которой даже не в состоянии понять.

— А как иначе, по-другому, можно покончить с этой войной? — спросил Небольсин.

— Я думал над этим. Мне кажется, не походами в горы, не уничтожением аулов и людей, а примирением, отводом войск за линию, признанием их призрачной самостоятельности, усиленной торговлей с горцами, открытием школ, приобщением к русской жизни, помощью деньгами и образованием. Зачем нам лезть в горы, когда горцы сами спускаются в долины, ведут торговлю и мену с нами? Пусть не будет реляций, эффектных побед и наград, но мир и прочная связь воцарятся на Кавказе.

— Я слышал о таком, роде замирения еще в Петербурге. Это была идея генерала Муравьева, царь отверг ее, — сказал Небольсин, припоминая рассказ Модеста о неудаче муравьевского проекта.

Булакович хотел что-то сказать, но вместо этого только махнул рукой и отвернулся к окну.

Небольсин понял, что больше расспрашивать его не следует.

Особняк в пять комнат с пристройкой для прислуги, сараем для экипажей и флигельком «для людей» был снят его превосходительством у купца Парсегова на месяц за двести рублей серебром. По-видимому, и господин Чегодаев и купец Парсегов были довольны этой сделкой.

Генерал встретил Небольсина у входа в зал, украшенный тавризскими коврами и паласом, расстеленным на полу, цветами, расставленными на столе и окнах гостиной, как именовал эту комнату ее хозяин.

— Прошу, Александр Николаевич. Человек вы военный, значит, ведаете, что такое жизнь на бивуаке, — вводя Небольсина в зал, говорил Чегодаев.

— У вас очень славно… много воздуха, цветов, — сказал гость.

— Женская рука… Знаете ли… самый малый пустяк, поставленный на свое место, оказывает влияние на общий антураж, — не без самодовольства ответил Чегодаев.

Сейчас он не казался Небольсину таким пустым и чванным петербургским господином, каким был на вечере в Офицерском собрании. Не было чиновничьей напыщенности, столичного высокомерия. Что-то более простое, человеческое было в его глазах и в манере держаться, и в общих фразах, сказанных просто, без аффектации и казенного чванства.

«Что значит дома, а не на людях», — подумал Небольсин.

— А вот и Евдоксия Павловна, — сказал Чегодаев.

— Здравствуйте, — протягивая руку, сказала Чегодаева. — Как вам нравятся наши пенаты? — И, не ожидая ответа гостя, добавила: — Помните, что мы на колесах, в Грозной всего несколько дней, что мы бездомные путешественники, почти такие же, как и милые вашему сердцу италианские актеры.

— У вас прелестно… Я восхищен.

— О-о, когда вы посетите нас в Москве или в столице, только тогда вы оцените вкус и художественный такт Евдоксии Павловны, — сказал польщенный Чегодаев.

— А пока этого нет, довольствуйтесь немногим, что мог предоставить нам наш сладкоречивый хозяин господин Парсегов. Вам рому, кофе или прозаический тее? — усаживаясь рядом с капитаном, спросила Чегодаева.

— Ничего, я завтракал.

— Тогда вот фрукты и вино, а затем в путь, — решительно произнесла она.

— В путь? — удивился Небольсин.

— Конечно, не сидеть же нам здесь до обеда, милый Небольсин. Обед у нас в два, сейчас одиннадцать. Я пригласила генералов с супругами и ваших друзей Пулло, Стенбока и Куракина. Все соберутся к двум часам. Зачем же нам сидеть здесь, в душных комнатах, до этого времени? Ведь я потому и написала вам «прошу к одиннадцати», чтобы побыть отдельно от них. Мы поедем на эти три часа куда-нибудь на воздух, за Сунжу или слободку…

— Поближе к чеченцам! — улыбнулся Чегодаев.

— Да, еще лучше было б к ним в горы, посмотреть, познакомиться с ними…

Небольсин улыбнулся.

— Как много в вас, Евдоксия Павловна, милой романтики, которой так восхищаются наши писатели и о которой рассказывают гвардейские бонвиваны, даже шагу не ступившие на чеченскую или кумыкскую землю.

— И пусть! Но мне нравятся эти, может быть и выдуманные, люди и, возможно, вовсе не похожий на правду мир. Зато он не походит на чиновничье-чопорный мир, какой окружает нас в Санкт-Петербурге. Балы, казенные празднества, размеренные слова, обдуманная фальшь и постоянная боязнь уха Третьего отделения… И глаза графа Бенкендорфа.

— Евдокси! Вас могут услышать люди, — умоляюще сказал по-французски Чегодаев.

— Чтобы не волновать ваше превосходительство, я пойду переоденусь и через пятнадцать минут буду готова к поездке.