Николай Полетика - Вoспоминания

• Название: Вoспоминания
• Автор: Николай Полетика
• Жанр: Биографии и Мемуары

Воспоминания Н.П. Полетики, журналиста и учёного, написанные, вероятно, в конце сороковых годов, обрываются на полуслове – с началом Второй Мировой. Несмотря на незавершённость, эти мемуары представляют собой значительный и во многом уникальный документ эпохи.

---

После кронштадтского восстания, объявленного «заговором мировой реакции» в сотрудничестве с меньшевиками и эсерами, ЧК ликвидировала «заговор Таганцева» (профессора Петроградского Университета); тогда был расстрелян один из крупнейших русских поэтов Н.С. Гумилев, были добиты анархисты, меньшевики, эсеры (процесс эсеров в 1922 г. в Москве) и пр.

Все эти события затронули Украину лишь косвенно. Читая газеты, слушая друзей и родственников, приезжавших из Москвы и Петрограда, киевляне ахали и поражались. На Украине самой большой и острой опасностью в 1920-1921 и даже в 1922 гг. был «бандитизм», точнее борьба украинского крестьянства с советской властью. Шайки «белых» (остатки деникинцев), «черных» (отрядов Махно), «красных» («несознательных красноармейцев»), «зеленых» (отряды крестьян и дезертиров из всех армий без определенной политической ориентации, кроме антисоветской),

«жовтоблакитных» (желтоголубых – петлюровцев) бродили по Украине, вырезая и грабя «коммунистов» и «жидов». Деревня давала бандам убежища и пополняла их ряды в случае больших потерь.

В Киеве и в больших украинских городах жизнь в 1921 году стала спокойнее. Днем можно было ходить по улицам, не опасаясь нападений, ночью, однако, угрожал грабеж. Но в маленьких городах и местечках обывателям, в особенности советским служащим и евреям, при налете очередной банды не было никакой защиты. Передвижение по сельским районам было возможно лишь «с оказией», то есть в обозе отряда красноармейцев. В деревне жить было опасно. Днем и ночью могли подстрелить из «обреза» из-за угла, ночью выстрелить в окно или поджечь хату.

Помещиков в деревне уже не было. Они либо бежали, либо «вывелись». Стреляли и убивали главным образом сельских коммунистов, советских служащих и евреев. Украинская деревня вела озверелую борьбу против продразверстки и реквизиций, вспарывая животы сельским властям и агентам «Заготзерна» и «Заготскота», набивая эти животы зерном, вырезывая красноармейские звезды на лбу и на груди, забивая гвозди в глаза, распиная на крестах.

Борьба украинских крестьян с советской властью была настолько упорной и ожесточенной, что в 1921 году председатель Совета Народных Комиссаров Украины Христиан Раковский (впоследствии советский дипломат, троцкист, «исчезнувший» в 1936-37 г.) издал зверский «декрет о заложниках» (я правил корректуру этого декрета в киевской газете «Коммунист», которая печаталась в типографии Кульженко, Караваевская, 5): в случае крушения железнодорожного поезда, убийств или нападения на советских работников в селе, грабежа государственных складов зерна и тд. заложники, взятые из окрестных деревень, подлежали расстрелу в пропорции 2:1, то есть за каждого убитого сельского коммуниста или советского работника расстреливали 2 заложников, не имевших никакого отношения к убийству.

С введением НЭПа после отмены продразверстки и реквизиций, в украинской деревне стало спокойнее, хотя набеги отдельных петлюровских отрядов из Польши и Румынии продолжались и в 1921, и в 1922 годах. Но к середине 1923 г. украинская деревня была уже более или менее «пацифицирована».

Меж тем, среди украинских коммунистов царило смятение: только вчера им из Москвы предписывалось доказывать необходимость «военного коммунизма» (эпитет «военный» вошел в оборот лишь в 1921г., после Х съезда партии), реквизиции и карточной системы, и вдруг сегодня нужно разъяснять и доказывать необходимость свободы торговли и занятия ремеслом, отмены карточек и т.д. Но из большевистской партии на Украине вернули в 1921 г. партийный билет и ушли из партии немногие, хотя разброд в умах был великий.

Горожане – интеллигенция с большим, рабочие с меньшим злорадством – напевали объявленную вскоре контрреволюционной песенку о «цыпленке, который тоже хочет жить». Ее заменили другой, которая тоже стала запрещенной:

За что боролись, На то и напоролись!

Украинская деревня распевала эти песенки с великим азартом, и деревенские власти были бессильны запретить их.

Весна 1921 г. началась НЭПом, но осенью и зимой 1921-1922 г. на Украине начался голод, вызванный летней засухой 1921 года. Пострадало прежде всего беднейшее крестьянство юга Украины. Бедняки, съев в своем хозяйстве все, что только можно было съесть, двинулись на поиски хлеба и на заработки в северные районы Украины, где засуха была не так сильна, и в города. На улицах Киева появились целыми семьями изголодавшиеся крестьяне в оборванных свитках, босые, с темными от голода лицами. По утрам свежие трупы взрослых и детей свозились на кладбища и спешно хоронились в братских могилах. Сколько людей умерло от голода, невозможно сказать. В газетах эти цифры не печатались.

Все же переход к продналогу и продажа хлеба (из тех районов, где засуха была слабее) уменьшили число жертв. Огромную помощь продовольствием оказала АРА – «Американская администрация помощи» во главе с Гербертом Гувером, кормившая в первые послевоенные годы всю Европу.

Рабочие фабриковали из отходов зажигалки и прочие бытовые металлоизделия. Зажигалок появилось видимо-невидимо, ибо спички были дефицитными. Железнодорожное движение улучшилось. Летом 1921 г. подвезли уголь из Донбасса, и зимой 1921-1922 г. в домах Киева заработали центральное отопление и водопровод. Было еще трудно, но самые тяжелые времена миновали. НЭП спас советскую власть.

За годы революции и гражданской войны обыватель обнищал: он должен был работать (или воровать), чтобы не умереть с голоду, не быть посаженным в тюрьму «за паразитизм», не быть выселенным из квартиры. Поэтому все старались устроиться на работу в каком-нибудь советском учреждении со звериным наименованием – как, например, «Укрснабторф» и тл.

Но получение места не обеспечивало счастливца надолго. Придя на свою, иногда с трудом полученную службу, обыватель натыкался на объявление, что учреждение, в котором он работает, закрыто, или слилось с другим, или реорганизовано, и его должность упразднена. Потеря службы означала потерю продкарточки и ряда льгот и привилегий. Все сколь возможно «совместительствовали» в нескольких учреждениях. Понятно, что в учреждениях не столько работали, сколько разговаривали. Бытовал неофициальный лозунг: «По деньгам и работа».

Среди киевлян господствовали упадочнические настроения. Привольная жизнь обывателя при «проклятом царском самодержавии» многим, если не большинству, казалась идеалом по сравнению с жизнью в «свободной стране социализма». Однако реставрации самодержавия или деникинцев не желал почти никто.

Многие мечтали о счастливой поре временного правительства князя Львова-Керенского, добавляя всегда при этом – «при условии сильной власти», которая бы обеспечила «жизнь по закону», т.е. без произвольных арестов и расстрелов, свободу мнений, более сытое существование и известное материальное довольство теплое жилище без военных постоев, свет и воду, одежду и обувь.

Украина за годы гражданской войны была трижды освобождена от советской власти в результате наступления войск немцев, Деникина и поляков. Но в возможность и спасительность новой, четвертой военной акции мало кто верил, хотя слухов о возможной интервенции, например, со стороны немцев (поляки после 1920 г. считались слишком слабыми), было великое множество. Молодежь гораздо больше верила и надеялась на внутреннюю эволюцию советского режима в сторону либерализма или, применяя более позднее словечко, на «оттепель». Постепенно настроения покорности и подчинения большевистскому режиму стали преобладающими среди киевской интеллигенции, в частности, среди молодежи.

Ученье, работа, раздумья…

В 1917 году я встретил октябрьскую революцию как великий переворот, несущий обновление жизни человечества. Мессианские настроения и надежды Александра Блока и Андрея Белого были близки «рожденным в года глухие». Они звучали в моей душе вплоть до осени 1919 года. После второй встречи с советской властью в феврале-августе 1919 г. мессианизм у меня исчез, но идея свободной жизни, основанной на равенстве, равноправии, свободе мнений и печати, словом, идея советской демократии и демократического социализма все еще жили в моем сознании, в сознании всей восторженной свободолюбивой молодежи.

С победой советской власти в России и на Украине этой молодежи было нетрудно принять советский строй, и если не примириться с ним, то подчиниться ему и работать с ним, стараясь всячески улучшить его систему управления и хозяйствования, смягчить и очеловечить жестоко-доктринерский советский строй. Но скоро и я, и многие другие идеалистические и наивные караси поняли, что мы, в сущности, обломки сгоревшего и пережившего самого себя в огне гражданской войны, потерянного поколения, которое любило свободу и хотело жить в свободах социалистической демократии. Это поколение чувствовало себя чужим любому диктаторскому режиму, в том числе и диктатуре большевистской партии. Нашему поколению досталась тяжелая жизнь и тяжелая смерть, потому что наш век – век буржуазно-демократической революции – умер в России раньше нас… Наше поколение в течение 8 месяцев перескочило из одного самодержавного режима в другой, еще более самодержавный, и мы, интеллигенция начала XX века, осознали себя обреченными на гибель.