Ольга Трифонова - Запятнанная биография (сборник)

• Название: Запятнанная биография (сборник)
• Автор: Ольга Трифонова
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 978-5-17-075591-2, 978-5-271-37341-1

Ольга Трифонова — прозаик, автор многих книг, среди которых романы-биографии: бестселлер «Единственная» о судьбе Надежды Аллилуевой, жены Сталина, и «Сны накануне» о любви гениального физика Альберта Эйнштейна и Маргариты Коненковой, жены великого скульптора и по совместительству русской Мата Хари.

В новой книге «Запятнанная биография» автор снова подтверждает свое кредо: самое интересное — тот самый незаметный мир вокруг, ощущение, что рядом всегда «жизнь другая есть». Что общего между рассказом о несчастливой любви, первых разочарованиях и первом столкновении с предательством и историей жизни беспородной собаки? Что объединяет Москву семидесятых и оккупированную немцами украинскую деревушку, юного немецкого офицера и ученого с мировым именем? Чтение прозы Ольги Трифоновой сродни всматриванию в трубочку калейдоскопа: чуть повернешь — и уже новая яркая картинка…

---

Ольга Трифонова Запятнанная биография (сборник)

Запятнанная биография

Находился ли на территории, временно оккупированной немцами в период Отечественной войны (где, когда и работа в это время)?

Анкета. Пункт 23

С утра болели ноги и как-то всего ломало, но за Катей приехала бричка, и он выбежал за калитку посмотреть на новых сельсоветовских лошадей.

Эти были справные, с блестящими крупами и глазом косили на него с нешуточной злобой. Промелькнула мысль: хорошо бы их позлить по-настоящему, полаять, пометаться перед ними, забегая то с одной стороны, то с другой.

Про коней он знал все. Знал их глупую пугливость и склонность к диким необдуманным поступкам.

Но отчего-то было лень заводиться с конями, а кроме того, услышал, что у Кати с Бабушкой происходит ссора. Ссорились они часто, но сейчас Бабушка была особенно раздражена и даже сердита. Она не разрешала Кате уезжать на бричке, и, как всегда, повторялось слово, обозначающее причину Катиных отъездов, — ПРЫПЫГАНДА.

Эта Прыпыганда жила где-то далеко, куда надо было ехать на бричке, а иногда даже на поезде.

Он тихонько вошел и лег в сенях, — привилегия возраста то ли его, то ли Бабушки. С годами она стала добрее.

В открытую дверь он видел, как Катя мажет губы красным. Это она всегда делала, идя на встречу с Прыпыгандой, и всегда это вызывало особенный гнев Бабушки.

— Собаке собачья… — сказала Бабушка. Последнего слова Гапон не разобрал, но приподнял уши. Это было интересно: речь шла о каких-то собаках (это слово Гапон знал хорошо, ведь и его называли СОБАКОЙ) . Значит, Катя едет к собаке, очень интересно, но при чем тогда Прыпыганда? Кроме того, Катя чрезвычайно взволнованна, она никогда не была такой взволнованной перед встречей с Прыпыгандой, значит, все дело в собаке.

Он должен увидеть эту собаку и, если Катя задумала привести ее сюда, помешать этому. Он еще не так стар, — всего тринадцать, чтобы при его жизни заводить новую собаку. Да и где это такое видано?! У них в селе это было возможно только с сукой, которой оставляли одного из нескольких щенков, да и то — в редчайших случаях.

Наконец Катя вышла, как всегда, шурша почти новой одеждой и, как всегда, издавая запах, похожий на цветочный (вроде сирени), но при этом такой противный, что каждый раз приходило в голову одно и то же: «Отбивает свой дух, чтобы не нашли, куда поехала».

Это Гапон понимал, — сам не раз валялся в сухих коровьих лепешках, направляясь к клубу или за Катей в сельсовет, — так, на случай погони.

Но теперь, когда нет Дяди Вани, его зарыли два лета назад, зарыли очень глубоко, кого она боится?

Пожалуй, действительно стоит проконтролировать и увязаться за бричкой: во-первых, чтоб не вздумала брать другую собаку, во-вторых, узнать, кого теперь боится, и в случае чего защитить.

В конце улицы бричка повернула направо и поехала вдоль выемки.

«Похоже взяли направление на сахзавод, на Сталинскую. Это не то чтоб далеко, но и не близко».

Иногда они с покойным Мальчиком бегали туда похлебать барды.

О том, что барду вылили в ямы, свидетельствовала сладкая вонь, доносящаяся со стороны Сталинской. И пока она была свежей, ради нее стоило пробежать несколько километров.

Наконец Катя заметила его и, перегнувшись через задний бортик брички, крикнула: «А ну иди до дому!»

Как же она все-таки плохо его знает, прожив рядом тринадцать лет: он никогда не отказывался от намеченного. В голове уже был план: если они действительно едут в Сталинскую, а похоже, что это именно так, он после поворота отстанет и побежит по железнодорожному пути, так короче, а на Сталинской уж по запаху-то точно ее найдет, тем более что и искать наверняка не придется, она, конечно, будет находиться где всегда, — в белом доме на площади, рядом с заводом, — в Райкоме.

На развилке они повернули к Сталинской, и он сделал вид, что возвращается домой, а сам резко — в заросли бурьяна; по насыпи вверх и там по коричневым шпалам вперед.

Если соблюдать ритм, то лапы всегда попадают на пахучие гладкие шпалы, а не на колючую мелкую гальку между ними.

Это не так далеко. Молодым бегал и подальше, если кто-то приносил весть, что там сука в подходящем состоянии. Если надо, и в Кут бегал вдоль железной дороги, да что Кут! Один раз по молодости аж до Бодаквы добежал. Он был большой любитель и мастер этого дела. С ним никогда не случалась жалкая и позорная ситуация, когда не могли расцепиться и мучились при всем честно́м народе. Хотя народ-то, прямо сказать, нельзя было назвать честны́м: собирались вокруг, глазели, улюлюкали, бросались палками и камнями.

Наконец приладился, и лапы точно попадали на очередную шпалу. Найти ритм при его маленьком росте и коротких лапах было не так-то просто, но он нашел и теперь можно было спокойно поразмыслить над тем, что произошло и почему Катя ссорилась с Бабушкой.

Гапон не любил ссор между людьми, это мешало воспринимать их мысли. В этом случае мысли были искажены каким-то шумом навроде того, что издавали паровозы, принимая сверху воду и выпуская белый пар.

Вот и сегодня, лежа на холодном глиняном полу в сенях, он не смог как следует разобрать мысли Бабушки и Кати.

Какие-то обрывки приходили сквозь шум:

«Дурка, настоящая дурка, уже под пятьдесят, а все такая же активистка…»

«Да почему я должна всю жизнь жить с нею! Нас же шестеро, а живет только со мной и всю жизнь командует…»

«Конечно, лебеды и крапивы не ела, как мы…»

«Не понимает и никогда не понимала, что не из-за денег, какие деньги! Смешно!..»

«Гриша и Ганнуся — двойняшки тогда и померли в тридцать втором. Я пошла в сельсовет, чтоб помогли похоронить, они сказали: „Подожди до завтра“, я вернулась домой, легла рядом с ними на кровать, так и спала до утра. Сколько же у меня было детей?..»

«И чего так вскинулась?! Какой-никакой, а вождь помер…»

«Всю жизнь за палочки работала и все одна и одна…»

«А москвичам и в голову не приходит посылать хотя бы по пять рублей, двадцать пять в месяц — хорошие деньги…»

«Когда же он ушел?..»

«Ну да Бог с ними, с москвичами, обойдемся, обходились ведь, а были времена, хоть вой…»

«После того, как с Овчаренчихой связался…»

«Нет, помада сегодня нужна бледная, скромнее, скромнее…»

«Зачем едет? Как будто без нее там не обойдутся, а Милка вот-вот начнет рожать…»

«— Мама, ты же веришь в Бога, как же ты так можешь говорить о мертвом!

— А сказано: „Пусть мертвые хоронят мертвых“».

«И чего они так завелись, как будто первый раз Катя уезжала. Вот здесь, на этом мосту, Мальчик один раз сильно порезал лапу. Бегали в голодуху на эту тухлую речку жрать головастиков…» Даже трудно поверить, что он будет так скучать без Мальчика. Ведь Мальчик был хитрым, двуличным, плохим другом, жадным и довольно тупым. А вот помер два лета назад и все вспоминается по несколько раз на дню. И помер глупо — от жадности, а мог бы еще жить, ведь они были ровесники. На станции возле длинного барака Заготзерна лежали замечательно пахнущие сухари. Он сразу насторожился: только очень опасное могло пахнуть так хорошо. Все прекрасное должно чуть-чуть подванивать.

Он отговаривал Мальчика есть ЭТО, но Мальчик погрыз сухариков, и вечером его не стало.

Умирать он ушел на нефтебазу, где было тихо и пустынно, потому что в серебристых высоких огромных банках никогда не было нефти.

Он просил Мальчика пойти на Билля Нова и попить там воды из бочажка на болоте, но Мальчик идти уже не мог.

Перед самой смертью, когда боль отошла, он вспоминал своего первого Хозяина, медлительного Миколу Леваднего, и как тот учил его подавать лапку.

Мальчик научился быстро, но чтоб Миколе было приятно, делал вид, что нетвердо усвоил урок и путает лапы.

Он был очень лукавым, этот большой с пушистым хвостом пес.

Московских девочек он не любил, делал им мелкие гадости, но смотрел всегда умильно и лапку подавал даже без просьбы, а они в нем души не чаяли.

Иногда ему было лень трусить вместе с детьми к реке, он делал вид, что спит в тенечке, но Гапон прекрасно видел притворство и наскакивал с веселым лаем.

— Да отстань ты! Неохота тащиться по жаре, — отрыкивался Мальчик.

А Гапону было всегда в охоту, — он очень любил приезжих девочек, особенно одну, по кличке Леся.

Надо полежать в теньке под мостом, а то ноги какие-то плохие, мягкие. Полежать и вспомнить московских девочек. Он любил их вспоминать. Интересно, помнят ли они его?

В воде дергались, меняя направление, красивые маленькие рыбки с красными плавниками. Вдруг забыл, кто появился раньше — девочки или Вилли. Важно было вспомнить.

Да вроде бы девочки, только тогда они были совсем маленькими, ну просто человечьими щенками. И он был щенком, и весь его мир включал двор с вечно болтающимися под ногами цыплятами, погреб, колодец, тропинку, обсаженную смородиной, сарай, огромный грецкий орех и такую же огромную грушу возле старой нежилой хаты.