Якоб Аржуни - Домашние задания

• Название: Домашние задания
• Автор: Якоб Аржуни
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0776-0

Йоахим Линде — герой романа Якоба Аржуни «Домашние задания» — преподаватель гимназии, производит впечатление респектабельного человека, у которого в жизни все идет как нельзя лучше. Однако на его уроках происходят бурные дискуссии, нередко заканчивающиеся скандалом, о нацистском прошлом Германии, жена находится в психиатрической лечебнице, дочь не так давно пыталась покончить с собой, а сын попал в автомобильную катастрофу. В конце книги становится понятно, что причина всех этих событий — сам Линде, коварный, лживый человек, который умудряется даже несчастья близких обернуть себе на благо.

---

— Заткнись, дура, хиппи придурочная!

— Олли!

— А чего, она первая начала!

— Успокойтесь. Итак, Соня, объясни мне, пожалуйста, противоречие, только что прозвучавшее в твоих словах: с одной стороны, ты вроде бы дорожишь своей связью с этой страной, а с другой — утверждаешь, будто не понимаешь, что именно я имею в виду, говоря о коллективной ответственности.

Ну и что теперь пришло ей в голову, почему она поглядела на него так, будто у него шариков не хватает?

— Когда вы говорите о противоречии, то имеете в виду противоречие в общепринятом смысле, то есть то, что содержит противоречие в самом себе, или же это ваша обычная игра слов?

Линде заглянул в ее глаза, смотревшие на него абсолютно бесстрастно. Подчеркнуто спокойно он ответил:

— Я имею в виду под противоречием то, как оно трактуется в словаре Дудена.

— В общем, так… Со страной, в которой человек родился, он всегда ощущает свою связь, а у Германии слишком уж дерьмовая история, и от этого нельзя просто так отмахнуться и забыть, люди все еще говорят об этом, и я считаю, что шестьдесят лет — это не срок, за который можно преодолеть в душе то, что было сплошным ужасом и так много разрушило. К примеру, в Америке люди тоже помнят не только о Мадонне и своих безграничных возможностях, но также и об индейцах, и о чернокожих рабах — и правильно делают, потому что последствия всего этого ощущаются до сих пор.

Соня сделала паузу, во время которой Оливер пробормотал себе под нос, но так, чтобы все услышали:

— Соня Кауфман — негритоска ты наша.

Линде промолчал.

А Соня невозмутимо продолжала:

— И все же, знакомясь с белым американцем, я не вижу в нем рабовладельца — если только он не ведет себя так, что я невольно думаю: пожалуй, те были точно такими. И чем меньше он об этом знает, тем лучше играет эту роль. Потому что если человек уверен, что не совершит безобразных поступков, то с чего ему не хотеть говорить о них…

Линде перебил ее:

— Прошу тебя, Соня, Америка и все эти теории весьма интересны, но, пожалуйста, вернись к моему вопросу.

Линде понятия не имел, о чем, в сущности, говорила Соня. Через десять минут должен был начаться длинный выходной, и Линде хотелось подвести итог урока и дать домашнее задание.

Соня нервно скривила губы и замолчала. Линде наклонил голову и вновь комически наморщил лоб. Он часто пользовался этим приемом.

— Ну так что, Соня?

— Ладно, — ответила она, не поднимая глаз, — тогда скажу совсем просто. Если такие люди, как Оливер и его родители, прицепляют к своей машине германский флаг и на каждого, кто им не нравится, смотрят так, словно больше всего на свете хотели бы его расстрелять, а о своей стране, которую они якобы сильно любят, могут сказать лишь, что она красива и опрятна, что она хорошо трудится, и на всякий случай упомянут Гете и Шиллера — если такие люди ведут себя во Франции или еще где-нибудь так, словно никакого Освенцима никогда и не было, а там есть хотя бы один человек, который в глаза не видел своих дедушку и бабушку из-за того, что их, возможно, убили дедушка и бабушка Оливера, то такие люди, как Оливер и его родители, по своей воле выбрали себе родню, которая, к большому счастью, сейчас несет ответственность, хотя это смешно звучит, ведь они живут в одной из самых богатых стран мира, где люди раз в два-три года покупают новую машину и остаются такими же глупыми и жестокими, как им хочется, а вовсе не сидят за решеткой.

— Знаешь, кто ты такая? — Оливер перегнулся над столом в сторону Сони, и лицо у него налилось кровью. — Ты отвратительная левая шавка, а я никакой не нацист, но, по мне, пусть бы они уничтожили твоих предков в газовых печах, тогда нам сегодня не пришлось бы выслушивать это дерьмо собачье!

— Ну что ты, Олли!.. — Линде явно растерялся.

— Она хочет упрятать меня в тюрьму!

Линде переводил взгляд с одного на другого, не зная, что ему делать, пока у него не вырвалось:

— Что за бред? В моем классе никто никому не смеет желать погибнуть в душегубке! Это возмутительно! В жизни еще такого не слышал! — Для вящей убедительности подняв обе руки вверх, он повторил: — Это просто возмутительно! И поэтому ты немедленно выйдешь из класса! Мы с тобой позже поговорим! В любом случае это не останется для тебя без последствий!

На несколько секунд в классе воцарилась тишина. Гневный взгляд Линде не отрывался от Оливера, Оливер уставился в пол, а ученики сидели с растерянным видом. Потом Оливер поднялся, и весь класс следил, как он с каменным лицом засовывал тетради и книги в сумку, застегнул «молнию» на спортивной куртке и твердым шагом проследовал к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся к классу:

— Я считаю это несправедливым, господин Линде. Ведь я сказал так только потому, что она утверждала, будто мои дедушка и бабушка — убийцы. Она первая заговорила в таком тоне. Вот я и ответил ей соответственно. Но всерьез я так не думаю.

— Я очень на это надеюсь, Олли. И тем не менее нам с тобой придется очень серьезно об этом побеседовать.

— Ясно.

— Оливер!

Линде резко обернулся. Соня! Только бы опять не началась ссора. Но прежде, чем он успел открыть рот, она спросила:

— Кто были твои дедушка с бабушкой?

Оливер несколько секунд молча смотрел на Соню. Потом сказал:

— Мой дед был рядовым солдатом и погиб в России, а бабушке пришлось одной поднимать четверых детей. — Помолчав, он добавил с горечью: — Причем младший брат моего отца умер от голода. — И, не дожидаясь ответа, толкнул дверь и вышел в коридор.

Дверь захлопнулась, и ученики, за исключением Сони, которая сидела неподвижно, уставившись в одну точку, поглядели на Линде. Он поджал губы, почесал подбородок, опустил глаза в пол, прошелся туда-сюда, поднял глаза, молча покачал головой, скрестил руки на груди и, наконец, обратился к классу:

— Запомните все: слова, которые сказал Олли, — самое гадкое, что мне когда-либо приходилось слышать в классе, им нет оправдания. И мне бы очень хотелось, чтобы каждый из вас, общаясь с Олли, объяснил ему, что такое поведение недопустимо ни при каких обстоятельствах. — Линде глубоко вздохнул и покачал головой. — Я действительно потрясен.

Ученики согласно кивнули в ответ. Лукас, очень способный музыкант, отстававший по всем предметам и весьма опасавшийся за свой аттестат зрелости, сказал вслух, но так тихо, словно говорил сам с собой:

— А ведь казалось, что проблемы прошлого уже позади.

Линде не обратил на него внимания. Он еще немного постоял, потом подошел к своему столу, тяжело опустился на стул, сложил руки на столешнице и слегка наклонился вперед. Его взгляд упал на Соню. Помедлив, он сказал:

— Тем не менее нам придется признать, что рассказ Олли о его дедушке с бабушкой показывает, как сложна эта тема.

— Что в ней сложного? — резко спросила Соня. — Во время войны солдаты погибают и все люди страдают от голода. Наверное, главное в том, почему вообще начинаются войны.

Линде облизнул высохшие губы.

— Но вряд ли ты можешь отказать людям в праве на личные страдания?

— Отказать не могу. — Соня поковыряла в ухе шариковой ручкой. — Но я рада, что нацистам пришлось туго.

По классу прокатился смешок, все были довольны, что атмосфера разрядилась. Тереза, лучшая ученица класса, щелкнув пальцами, попросила слова. Линде кивнул.

— Знаешь, Соня, чего ты не хочешь понять: что мы все конечно же против нацистов. Даже Оливер нес такую чепуху просто для того, чтобы тебя спровоцировать. Надо уметь правильно анализировать. У тебя все просто: там — злые, тут — добрые. Но так не годится, это слишком примитивно. Если мы действительно хотим что-то понять, то должны постараться взглянуть на дело со всех сторон. А одна сторона заключается в том — и ты можешь сколько угодно утверждать, будто думаешь иначе, — что немцы даже нашего поколения, то есть люди, действительно не имеющие никакого отношения к фашизму, вынуждены мириться с тем, что большая часть человечества считает их в первую очередь представителями народа, уничтожившего шесть миллионов евреев.

— А еще цыган, гомосексуалистов и калек, — заметила Дженнифер и покачала головой с таким выражением, какое бывает у тренера футбольной команды, заметившего, что его подопечные в который уж раз повторяют одну и ту же ошибку.

— Однако… — вновь заговорила Соня, разглядывая кончик шариковой ручки, — с самого начала курса я наблюдаю, как рассматривается только одна сторона, а именно: немцы — несчастные, несправедливо обвиненные люди. И все же если вы перестанете непрерывно повторять, что вы никакие не нацисты, то, может, вам даже и поверят.

Линде наморщил лоб: «Это еще что такое?» — и незаметно бросил взгляд на часы.

Тереза возразила:

— Ты ведешь себя так, словно время нацистов может вновь вернуться. Но ведь это полный бред.