Владимир Мазаев - Танюшка

• Название: Танюшка
• Автор: Владимир Мазаев
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этическне установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.

---

Владимир Мазаев Танюшка

Всхлипывая от натуги, Митя жал педаль главного фрикциона, одновременно рвал на себя рычаги управления — темнело в глазах. Тягач с заторможенными мертво гусеницами вяло сползал по скату оврага в клубящуюся воду: три тонны груза на платформе делали свое дело.

Мелкие замусоренные волны омыли решетки фар, запрыгали по капоту и вдруг — ртутно искрясь — лизнули смотровое стекло. Двигатель заглох, понесло горячим паром, в наступившей тишине отчетливо стало слышно хищное шипение, плеск проникавшей в кабину воды.

Капитан милиции Шварченков, ехавший попутным пассажиром, судорожно дергал ручку бокового стекла, перепутав с дверной.

— Куда! — крикнул Митя жалобно, не отпуская рычагов. — В люк!

Шварченков, в черном овчинном полушубке со смятыми погонами, грузный, перепоясанный офицерским ремнем на последней дырочке, боднул головой люк; крышка хряснула, откинувшись, и Шварченков, суча сапогами по обшивке сиденья, задыхаясь, полез вон; весело затрещал под мышками полушубок.

Ледяной обруч сжал Мите колени. Он ахнул, заболтал ногами, бросил рычаги — сунулся следом за капитаном. Пальцы, занемевшие на рукоятках рычагов, никак не ухватывали ребристый край люка.

Он сполз на четвереньках с крыши кабины на платформу и пополз дальше, по лоснящимся, скользким штангам.

Сумерки стерли четкость линий, но на кромке воды и суши дрожали такие же, как там, на стекле, ртутные искры, и было видать, что до берега метра четыре, не меньше. Там уже стоял приплясывая Шварченков, запихивал под воротник выбившийся шарф, повторял хрипло:

— Давай-давай, парень! Давай прыгай, так-перетак!..

Митя трусливо прыгнул, но не рассчитал, конечно. Лицо ожгли черные стеклянные иглы. Он закашлялся, выплевывая воду. В голове отдаленно, усыпляюще зазвенело. На мгновение стало темно. И подумал: всё, конец!

Хватаясь руками за скользкое, отвратительное на ощупь дно, стал карабкаться на берег. Шварченков потянул его за плечи, но поскользнулся на глине и едва не столкнул обратно.

Они сели на пласт подмытого дерна, захрустевшего прошлогодними сухими будыльями. Тягач отсюда, сверху, походил в темноте на полузатопленный плот. Несущиеся в невидимом потоке обломки дерева, глыбки льда постукивали по буровым штангам, которыми был загружен тягач. Хлестал порывами ветер, нанося промозглостью прелой травы, старого снега; на том берегу сиротливо шуршал голый кустарник.

— Как же ты, парень? — сказал Шварченков, отворачиваясь, тщетно пытаясь прикурить на ветру, спички ломались.

— Хрен его знает... — Митя стукнул зубами, принялся злыми рывками сдергивать с себя сапоги, с каждым рывком приговаривая: — Я ж по этой!.. дороге!.. сто раз!..

— Вот то-то и оно! — Шварченков, ругнувшись, стал бить но коробку сразу целым пучком спичек. Пламя яро пыхнуло, обуглив полпапиросы, выхватив его напряженно сжатые на мундштуке губы, с черными сверлышками зрачков растерянные глаза. — Давай выжимайся, да потопали скорее, пока не околели, — сказал он уже спокойнее. — До поселка недалеко. Там у меня родня, обсушишься... Э, да ты, брат, без шапки остался, — протянул он, всмотревшись в Митю, — Обронил, что ли?

Митя провел растопыренными пальцами по голове, волосы торчали сосульками и уже слегка заледенели. Он молча сполз с обрыва, побрел к машине. Вода сейчас не показалась обжигающей, только живот почему-то втянулся сам собой да стало стеснять дыхание.

Взобравшись на кабину, он свесился в люк, протянул руку, пытаясь дотянуться до выключателя «массы» (хотя в этом уже было мало смысла). Вода плескалась в кабине, как в ванне, на уровне приборного щитка. Это было неправдоподобно и дико, хоть бейся лбом о железное ребро люка. Слабо мерцала на щитке, умирая, какая-то лампочка.

— Не нашел, что ли, шапку-то? — озабоченно спросил Шварченков, когда Митя вернулся.

— К-куда там, — сказал Митя. — Жалко, ч-черт. Почти что новая, тридцатку нынче отдал. — Он расстегнул телогрейку. — Давайте-ка выжмем, а то меня уже к-колотун берет.

Кое-как выжали телогрейку. Шварченков отдал ему свой шарф, Митя обмотал им голову на манер чалмы, и они пошли вверх по сипящему в своей глубине, булькающему оврагу.

Был предпоследний день апреля, вернее — уже ночь.

Запоздалая нынче весна давала о себе знать. Под ногами кое-где хлюпала снежная каша, а ветер дул, казалось, из самого неба, глухого и холодного, точно обледенелый колодец. Они то продирались сквозь кустарник, то шагали по бесконечным и твердым, как пни, кочкам. «Околею», — подумал Митя, ощущая плечами, всем телом сырость одежды, которая уже не грела, а лишь тяжело давила.

Только сейчас до Мити стала доходить вся жестокая, чудовищная реальность произошедшего.

— Убил машину! — сказал он сам себе с тоской и расслабляющим чувством непоправимости.

Всего какие-то минуты назад они сидели в теплой, уютной кабине. Дизель гудел рабочим уверенным ритмом, гнал в кабину горячий сухой воздух. За стеклами гулял ветер, это видно было но ряби луж; собачьим холодом веяло от низких раздерганных облаков и пронзительно-голого ивняка но сторонам дороги.

И вот ничего нет — ни тепла, ни уюта, ни уверенности и силы. Все к чертям сломалось враз, в какие-то мгновения.

Он вспомнил, как вывел машину на склон оврага, по дну его всегда тек ручей, летом — бойко, радужно сверкая донными камушками, зимой — дымясь полыньями от теплых береговых ключей. Прожекторы уперлись в непривычно широкую несущуюся гладь воды, высветили до другого берега, когда машину уже тянуло вниз по склону и она юзила, загребая приторможенными гусеницами вал грязи.

До воды, вернее, до того критического момента, когда вода достигнет сапуна и воздухоочистителя, оставались считанные секунды — секунд семь. Можно было попытаться переключить на задний ход, а там вся надежда — мощный двигатель.

Но для этого надо было немедля проделать несколько точных, безошибочных операций. И пока Митя изо всех сил выжимал тормоза, надеясь приостановить сползание, секунды прошли: двигатель, всосав воду, заглох.

Теперь Митя, расчленив в памяти эти семь секунд, увидел отчетливо, что он просто размазня — растерялся. Машина, которая никогда его не подводила, выручила бы и на этот раз, прояви он расторопность.

Он много раз принимался отсчитывать про себя до семи, все больше убеждаясь, какое, в сущности, огромное время — семь секунд! Выжать педаль главного фрикциона — одна секунда; бросить рычаги управления и врубить заднюю — две; быстро и плавно отпустить сцепление и дать газ — три, пусть четыре. И еще три секунды звенящего рева двигателя, хищного вгрызания гусеничных шпор в дорожную хлябь.

Эх, если бы вернуть эти проклятые семь секунд!

Митя даже застонал вслух, так что Шварченков, шедший впереди, обернулся, вглядываясь, окликнул озабоченно:

— Ты чего там, ушибся?

У оврага, по всей вероятности, не было конца. К нему то и дело сбегались маленькие, кривые овражки, смутно белея нерастаявшим снегом, в глубине их побулькивало. Подлые овражки! Приходилось огибать и эти дополнительные препятствия, отчего Мите стало казаться, что они с капитаном просто мотаются из стороны в сторону — на манер охотничьей собаки, потерявшей след.

На полузасохших болотцах ноги путались в длинных и жестких травах. Митя несколько раз падал — сначала на колени, потом, не удержавшись, на локоть правой руки. В ноздри ему ударяло оттаявшей земляной гнилью, и что-то осклизлое, мерзкое касалось разгоряченного лица. При каждом падении в крепко, инстинктивно зажмуривающихся глазах его вспыхивали, плыли светящиеся сетки, и он, подымаясь, мстительно шептал себе: так тебе, гад, и надо... так тебе, гад, и надо.

Повалил снег. Мокрые невидимые хлопья косыми иглами кололи щеку, с шуршаньем залепляли ухо, ледяными струйками текли с «чалмы», за воротник.

Поселок, куда они шли, казался Мите с каждой минутой все нереальней, все недосягаемей, так что и думать о нем не хотелось. Надо было еще подняться до конца этого сволочного оврага и по другой его стороне снова — только в обратном порядке — вернуться на дорогу. А уж там по дороге — к поселку.

Однако вскоре Шварченков свернул в сторону, стал спускаться по овражному склону; перед ними в темной массе кустарника обозначился просвет, что-то вроде просеки. Под ногами захлюпали жердочки, упругие порубленные ветки. Шварченков остановился, чиркнул спичкой. Спичка тут же сникла и погасла. В мгновенном свете ее можно было успеть различить неширокий ручей впереди и переброшенное через него сучкастое, с облезлой корой, бревно.

— Ну что, форсируем? — спросил Шварченков, и ветки под его тяжестью зачавкали, хотя сам он не двинулся; должно быть, только пробовал крепость гати. — Лучшего нам, пожалуй, близко не найти.

— Не знаю... — пробормотал Митя, тяжело дыша. — Загремлю я как пить дать.

— Ничего, ничего. Сперва я попробую, ты постой пока.