Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

• Название: Бар эскадрильи
• Автор: Франсуа Нурисье
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-275-00751-5

Произведения современного французского писателя Франсуа Нурисье (род. в 1927 г.), представленные в сборнике, посвящены взаимоотношениям людей.

Роман «Праздник отцов» написан в форме страстного монолога писателя Н., который за годы чисто формальных отношений с сыном потерял его любовь и доверие.

В центре повествования романа «Бар эскадрильи», впервые публикуемого на русском языке, — жизнь писателя Жоса Форнеро. Сможет ли он сохранить порядочность в обществе, где преобладают понятия престижа и власти?

---

Все были заняты мыслями о теле Колетт. Особенно о ее шее, которая все время находилась в движении. У нее были огромные глаза. Когда она среди ночи входила за руку со своим братом, — высокомерный, андрогинный подросток-гермафродит, преследуемый мужчинами, — входила в один из тех вертепов, где она коротала свои самые черные часы, всегда в сопровождении паразитов Жиля, клиентуры Жиля, ангелочков и демонов, начиная с «Ангела» связанных с судьбой романиста, растерянных, чего-то просящих, раболепных, злых, к которым каждую ночь присоединялся шлейф из младших членов клана миллиардеров, стареющих, по пять раз разведенных дам, хирургов-развратников, автогонщиков, фотографов, вихрь роскошной публики, поглощаемый ураганом Леонелли, — когда она приходила, спускаясь по черному ковру лестницы, заставляя стихнуть гвалт, не обращая внимания на улыбки, не слыша приветствий, невинная, оживленная и медлительная одновременно, с волосами, обвивающими ее лисье личико, то это шла сама дерзость, чудо, немыслимое приключение ее брата, прирученное ею приключение, ставшее доступным, оздоровленным, почти нормальным.

Колетт Леонелли издали улыбалась Жилю, общалась с ним с помощью тысячи невидимых знаков, пила, молчала, танцевала (она, казалось, всегда танцевала одна, потому что никогда не тянула танцевать за собой брата), в небрежной позе вытягивалась на банкетке, вставала, уходила, ничего не сказав. И тут кто-нибудь из мужчин начинал колебаться, бросать вокруг себя взгляды, смывался, пробирался походкой преступника к черной лестнице, на которой исчезла Колетт.

Сильвена, в ту пору, была уже далеко не девочкой и уже писала на конвертах: «Госпожа Жан-Батист Бенуа». Господин Жан-Батист был адвокатом в суде и жил на первом этаже в доме на улице Жорж-Мандель. Он занимался делами издательств «Роше», «Сажитер», «Рене Жюлиар», последний собственно и принял его под свое крылышко, как он любил это делать. Он пригласил супругов на ужин. Бенуа были очарованы: одна герцогиня, несколько подозрительного вида молодых людей, шпага генерала Лафайетта — Сильвена прямо физически почувствовала прилив таланта в пальцах. Год спустя она принесла Рене новеллы, и он их опубликовал. Но все это — умеренный успех, подписи в книжных магазинах Довиля и Биаррица, интервью, взятое у нее Дюмайе, — все это было в 1964-м году, не раньше. А немного ранее Сильвена впервые заприметила в одно из воскресений у Пьера и Элен Лазарефф чету Леонелли. Сильвена пришла, немного размягченная, в сопровождении адвоката, а Колетт, заглянувшая в дом на правах соседки, была пьяна, молчалива и боса. Жиль выглядел, как рыбак из Сен-Жанде-Люза. По крайней мере именно такое впечатление произвел он на Сильвену, которая смотрела на них издалека круглыми глазами. Тогда мысль, что однажды клан Леонелли пригласит к себе домой Сильвену Бенуа, вызвала бы просто улыбку.

Грациэлла посылает ко мне метрдотеля пригласить «присоединиться к мадам на плоскодонке». Об этом не может быть и речи. Если я с первых же дней уступлю тирании Грациэллы, мое пребывание будет испорчено. Я с проникновенным видом заявляю, что я работаю, а бумага на столе и ручка в руке придают моему алиби веса. Бог тому свидетель, что мне бы не понравилась анархия, в которую, как я себе представляю, оказался погруженным палаццо в отсутствие Диди, но надо признать, что от лета к лету Грациэлла становится все более и более деспотичной. Бесконечные получасовые поездки из «Марин д'Альдо» на пляж и обратно становятся утомительными. Море для того создано, чтобы его рассекать, насиловать, на нем летать, а не для того, чтобы пританцовывать на его волнах.

И потом, мы с ней не располагаем таким уж обилием тем для разговоров. Если на судне мы используем лучшие из них, то что же нам останется на ужин?

И все же есть и хорошая сторона у этих спокойных прибрежных морских прогулок: вчера мы встретились в море с «Сен-Николя», судном палаццо, до краев наполненным людской плотью. Спектакль продолжался всего три минуты, но он искупил собой скуку всего путешествия. Прилично, на первый взгляд, там выглядели только сама Леонелли и ее дочь Бьянка: Колетт, завернутая в канареечного цвета накидку, и малышка в черном цельном купальнике, какие носят воспитанницы испанских монашенок. Все остальные были голые. Грациэлла, в тюрбане, прокопченная от загара, вытащила из сумки бинокль и стоя стала сосредоточенно разглядывать «Сен-Николя». Она вполголоса комментировала нам открывшееся ей зрелище, словно на другом судне могли ее услышать. Один за другим мы вяло поднимали руки, как это принято при встрече в море. Голос Грациэллы: «…Неизвестный итальянец, настоящая обезьяна… очень худой… волосатые плечи… и спина. Ее видно плохо. Довольно на вид потрепанная… У Колетты видна только голова. Старея, она становится похожей на вождя племени сиу. Два мальчика что надо. О, да, особенно Левис, какое чудо… Разумеется, малышка само совершенство. Чета Шабей… А где же Патрисия? Он опять ее где-то бросил. А Шабей, он такой толстый. Когда он одет, это не слишком заметно, но тут… Ян, ты слышишь меня? Он слишком процветает, твой друг Шабей, остерегайся его… У вас ведь одни и те же читатели, разве не так? Вас обоих читают во дворцах…»

В тот момент, когда лодки встретились, Грациэлла опустила бинокль, помахала рукой, изобразила на лице варварскую улыбку и издала столь же варварский возглас, потом прокричала навстречу ветру что-то вроде приглашения на ужин, нечто неразборчивое, а значит, безопасное, сопроводив все это общепринятым жестом, означающим «созвонимся». После этого она вновь взяла бинокль и продолжала молча, но яростно, изучать анатомию гостей Сан-Николао. По ее молчанию легко было догадаться, что она изучала нечто запретное — лобки, груди, — что безусловно задержалась на знаменитых ягодицах Левиса, к которым она давно испытывала несколько насмешливое, но безнадежное вожделение. Потом расстояние стало слишком большим, и Грациэлла опять вытянулась в лодке. «Бедная Колетт, — скромно пробормотала она, — получить такую оплеуху…»

Телефонные звонки, шушуканье, китайские церемонии с определением места по рангу и старшинству, усталость друг от друга, отмена прежних распоряжений, обиды, новые звонки по телефону, визиты и совместные обеды то в одном доме, то в другом в конце концов приведут всё в норму, как и в прежние годы. Когда Диди сама живет в своем доме, взаимоотношения складываются более гладко, словно по накатанной программе. Когда же она его сдает (уже с апреля она начинает трезвонить о цене — в долларах, — которую она за него получила), отношения налаживаются со скрипом. Нужно вытанцовывать всевозможные па, провоцируя, не теряя терпения, получая отказы, чтобы узнать, какой же дом одержит верх. В этом году Грациэлле придется нелегко с Колетт. Траур, престиж имени, даже безволие стали для Леонелли такими крепостями, с высоты которых она распространяет вокруг себя грозное молчание. Она осознает свою неприступность. Яхты палермских княгинь, калифорнийских кинематографистов, может быть даже самого Анелли, вскоре будут швартоваться напротив Сан-Николао. Грациэлле предстоит прожить унизительные часы в ожидании телефонного звонка, который может и не прозвучать, приглашая тем временем нас на празднества — сауны, коктейли или ужины в мучительном крещендо, — организованные в честь случайных знакомых. Поговаривают даже об одном министре-социалисте. Грациэлла, чувствуя, что, возможно, Колетт совершит тут свою ошибку, о которой будут помнить весь год, молчит и подстерегает. Она обдумывает варианты контратаки против нее: Фолёз, с его вредностью и неблагодарностью, чета Форнеро, Боржет и его прихвостни, без устали работающие в отеле «Пальмы», Юбер Флео, возможно даже Жерлье, если Колетт выстрелит своим социалистом. Красный цвет перестает пугать Грациэллу, когда ее начинают дразнить розовым. «А я пригласила сюда коммунистов раньше ее…», — шепчет она, словно речь идет о злоумышленниках.

Эта стратегия хороша тем, что она занимает нашу хозяйку и сохраняет нам минуты одиночества. Ио купается, и я расправляюсь с корреспонденцией, накопившейся за три месяца. Я должен, я могу, я хочу работать. Я повторяю это каждое лето, вновь оказавшись за просторным столом, который Грациэлла велит ставить в нашу комнату с видом на море. Но ласковая вода у террасы, прохлада плит под голыми ногами — всё, вплоть до запотелого стакана, когда в него наливают ледяную жидкость, всё погружает меня в леность. Я лгу. Когда Грациэлла глухим и подозрительным голосом спрашивает меня за обедом, с глазами, горящими недоверием, то я говорю, что «наконец-то преодолел начальный этап», что дошел до пятидесятой, а то и до сотой страницы, в то время как Ио стыдливо опускает ресницы. Она же знает, что нашла меня спящим как сурок в час сиесты, именно тогда, когда, по моим словам, мне лучше всего работается. Кончится тем, что после десяти дней полного отупения я выдавлю из себя одну статейку для «Сирано», которая появится числа пятнадцатого августа, когда все будут в отпуске и никто не сможет ее прочитать.