Стивен Кинг - Салимов удел

• Название: Салимов удел
• Автор: Стивен Кинг
• Издательство: Альтруист, Сашко
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1993
• ISBN: 5-900486-02-08

Все началось с того, что в провинциальном американском городке стали пропадать люди — поодиночке и целыми семьями. Их не могли найти ни родственники, ни даже полиция. А когда надежда, казалось, исчезла навсегда, пропавшие вернулись, и городок содрогнулся от ужаса…

---

Они проследовали за ним обратно: коридор, лестница, кухня. Оказавшись на кухне, Бен вновь уступил лидерство отцу Каллахэну. Обменявшись коротким взглядом, они посмотрели на дверь, ведущую в подвал. Вот так же двадцать пять лет назад Бен шел вверх по лестнице, чтобы столкнуться с неразрешимым вопросом.

13

Когда священник открыл дверь, Марк опять почувствовал атаковавший ноздри прогорклый запах тухлятины. Но и он был иным. Не таким сильным. Менее зловещим.

Каллахэн двинулся вниз по лестнице. И все-таки Бену потребовалось собрать всю силу воли, чтобы следом за святым отцом начать спуск в эту яму мертвецов.

Джимми вытащил из сумки фонарик и щелкнул выключателем. Луч осветил пол, передвинулся на противоположную стену и метнулся обратно. Ненадолго задержавшись на продолговатом ящике, сноп света упал на стол.

— Вот, — сказал Джимми. — Смотрите.

Там оказался конверт из густо-желтой веленевой бумаги — чистый, сияющий в мрачной тьме.

— Тут дело нечисто, — сказал отец Каллахэн. — Лучше не трогать.

— Нет, — заговорил Марк, чувствуя сразу и облегчение, и разочарование. — Его тут нет. Ушел. Это для нас. Небось, полно всяких гадостей.

Бен шагнул вперед и взял конверт. Он дважды перевернул его (в свете фонарика Джимми Марк разглядел, что у Бена дрожат пальцы), а потом вскрыл, разорвав. Внутри оказался один листок — веленевая бумага, как и конверт. Джимми направил фонарик на страницу, тесно исписанную изящным, паутинно-тонким почерком. Читали все вместе, Марк — чуть медленнее прочих.

«4 октября.

Дорогие юные друзья!

Как чудесно, что вы заглянули ко мне!

Я никогда не питал отвращения к общению — оно составляло одну из величайших радостей моей долгой и частенько одинокой жизни. Приди вы вечером, я бы с огромным удовольствием лично приветствовал вас. Однако, заподозрив, что вы предпочтете явиться при свете дня, я счел за лучшее удалиться. Оставляю вам небольшой знак своей признательности: там, где я коротал дни, покуда не решил, что мне больше подойдет иная квартира, находится весьма близкая и дорогая одному из вас особа. Она очень мила, мистер Мирс — очень приятна на вкус, если мне будет позволено маленькое «бонмо». Мне она больше не нужна, и потому оставляю ее Вам для — как там у вас говорится? — разминки перед главными событиями. Если хотите, чтобы разжечь аппетит. Посмотрим, как Вам понравится острая закуска перед той главной переменой блюд, какую Вы ожидаете.

Мастер Питри, Вы ограбили меня: лишили самого верного и находчивого слуги, какого я когда-либо знал. Вы косвенным образом явились причиной моего участия в его уничтожении, причиной того, что меня подвели собственные аппетиты. Несомненно, Вы прокрались сюда за его спиной. Я доставлю себе удовольствие заняться Вами лично. Но, думаю, в первую голову — Вашими родными. Сегодня… или завтра… или послезавтра ночью. Затем — Ваша очередь. Но Вы войдете в мой храм, как мальчик-певчий, кастратом.

А, отец Каллахэн… что же, они убедили Вас придти? Я так и думал. Прибыв в Иерусалимов Удел, я следил за Вами из некоторого отдаления — так хороший шахматист изучает игру противника. Хотя католическая церковь — не самый старинный мой противник. На заре ее возникновения (когда последователи вашей веры скрывались в римских катакомбах и рисовали на груди рыб, чтобы отличать одного от другого) я был уже немолод. Слабенькая кучка жеманно улыбающихся хлебоедов, благоговеющих перед овечьим спасителем… А я уже был силен! Обряды Вашей церкви еще и не зачинались, а мои уже были древними. И все же я оцениваю Вас должным образом. В добре я разбираюсь не хуже, чем в зле. Я не пресытился.

И я одержу верх. «Как?» — спросите Вы. — «Разве не несет Каллахэн символ Чистоты? Разве не ходит Каллахэн днем так же, как ночью? Разве не существует дивных зелий и снадобий и языческих, и христианских — о которых мне и моим землякам рассказал наш добрый друг, Мэтью Бэрк?» Да, да и еще раз да. Но я живу на свете дольше Вашего. Я не змея, но отец змей.

И все-таки, скажете Вы, этого мало. Так и есть. В итоге, «отец» Каллахэн, Вы сами погубите себя. Что Ваша вера? Слабая и дряблая. Что Ваши проповеди любви? Предположения. Только о бутылке толкуете Вы со знанием дела.

Милые друзья мои — мистер Мирс, мистер Коди, мастер Питри, отец Каллахэн! Наслаждайтесь своим пребыванием здесь. «Медок» превосходен — его специально доставил для меня последний владелец этого дома, чьим обществом я никогда не был в состоянии наслаждаться. Если, завершив предстоящий вам труд, вы не потеряете вкуса к вину, прошу быть моими гостями. Мы еще увидимся лично, и тогда я каждого поздравлю в более личной форме.

Пока же — прощайте.

БАРЛОУ»

Бен, дрожа, уронил письмо на стол. Он поглядел на остальных. Марк стоял, сжав кулаки, рот застыл в такой гримасе, словно мальчик откусил от чего-то гнилого. Странно мальчишеское лицо Джимми было измученным и бледным. У отца Дональда Каллахэна горели глаза, а губы изогнулись книзу дрожащим луком.

Потом, один за другим, они подняли глаза на Бена.

— Пошли, — сказал он.

И вся четверка свернула за угол.

14

Паркинс Джиллеспи стоял на крыльце кирпичного здания муниципалитета, с мощным цейссовским биноклем у глаз, и тут подъехал Нолли Гарднер в служебной машине. Нолли вылез, одновременно цепляя на место ремень и выбираясь с сиденья.

— В чем дело, Парк? — спросил он, поднимаясь по ступенькам.

Паркинс молча отдал ему бинокль и ткнул мозолистым пальцем в сторону дома Марстена. Нолли посмотрел. Он увидел знакомый старый «паккард», перед которым стоял новый желто-коричневый «бьюик». Чтобы разобрать регистрационный номер, разрешения бинокля не хватало, и Нолли опустил его.

— Тачка доктора Коди, так?

— Да, сдается мне, что она самая, — Паркинс сунул в рот «Пэлл-Мэлл» и чиркнул спичкой по кирпичной стене позади себя.

— Первый раз вижу там не «паккард», а другую машину.

— Да, точно, — задумчиво протянул Паркинс.

— Думаешь, надо скатать взглянуть? — В словах Нолли заметно не хватало обычного энтузиазма. Гарднер был представителем закона уже пять лет, но этот пост все еще не потерял для него своего очарования.

— Нет, — отозвался Паркинс, — по мне, лучше оставить ее в покое. — Он вытащил из жилетного кармана часы и щелкнул поцарапанной серебряной крышкой, как тормозной кондуктор, останавливающий экспресс. Еще только 3:41. Он сверил часы с часами на башне городского вокзала, а потом сунул на место.

— Чего там вышло с Флойдом Тиббитсом и дитем Макдугаллов? — спросил Нолли.

— Не знаю.

— О, — сказал мигом зашедший в тупик Нолли. Паркинс всегда был скуп на слова, но теперь достиг новых высот. Он опять поднес бинокль к глазам: все по-прежнему.

— Похоже, в городе сегодня тихо, — сделал Нолли еще одну попытку завязать разговор.

— Угу, — откликнулся Паркинс, окидывая взглядом выцветших голубых глазок парк и Джойнтер-авеню. И улица, и парк были пустынны. Заметно недоставало мамаш, прогуливающих детишек, и бездельников у Военного мемориала.

Нолли на последнем издыхании закинул удочку с той приманкой, на какую Паркинс неизменно клевал: погода.

— Чего-то хмурится, — сказал он. — К ночи будет дождь.

Паркинс изучил небо. Прямо над головой плыли барашки, а на юго-западе собирались тучи.

— Да, — согласился он и выкинул окурок.

— Парк, да ты не приболел ненароком?

Паркинс Джиллеспи подумал.

— Не-а, — сказал он.

— Ну так в чем, черт дери, дело?

— Сдается мне, — сказал Джиллеспи, — что я усираюсь со страху.

— Чего? — забарахтался в словах Нолли. — С чего это?

— Не знаю, — сказал Паркинс и забрал у него бинокль. Он снова принялся разглядывать дом Марстена, а лишившийся дара речи Нолли стоял рядом.

15

Позади стола, на котором лежало письмо, подвал повернул за угол, и они оказались в помещении, которое некогда служило винным погребом. «Хьюберт Марстен, должно быть, и впрямь был бутлеггером», — подумал Бен. В подвале стояли покрытые пылью и паутиной бочонки — маленькие и средние. Одну стену закрывала стойка для бутылок, и кое-где из ромбовидных гнезд еще выглядывали древние четвертьгаллонные посудины. Некоторые взорвались, и там, где когда-то тонкого ценителя вкуса поджидало искристое бургундское, теперь устроил себе жилище паук. Содержимое прочих бутылей, вне всяких сомнений, обратилось в уксус — его острый запах витал в воздухе, мешаясь с запахом медленного разрушения.

— Нет, — спокойно, констатируя факт, сказал Бен. — Не могу.

— Вы должны, — отозвался отец Каллахэн. — Я не говорю, что это будет легко или к лучшему. Только, что вы должны.

— Не могу! — выкрикнул Бен, и на сей раз слова эхом отразились от стен подвала.