Памела Джонсон - Кристина

• Название: Кристина
• Автор: Памела Джонсон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1992

Памеле Хенсфорд Джонсон было 22 года, когда к ней пришел первый успех — в 1934 году вышел в свет ее роман «Эта кровать — твое средоточие» (названием книги послужила стихотворная строка Джона Донна, английского поэта XVI–XVII вв.). Позднее ее романы — «Кэтрин Картер», «Скромное создание», «Невыразимый Скиптон» и другие — заняли место в ряду произведений широко известных литераторов Англии.

О романе «Кристина» (который известен английским читателям под названием «Невозможный брак») «Дейли телеграф» писала: «Это заметы собственного сердца, написанные проникновенным и опытным наблюдателем».

Героиня романа Кристина Джексон, умная и талантливая девушка, мечтает о большой любви, о человеке, которого она встретит раз и навсегда, на всю жизнь. Но здравый смысл и природная женская интуиция оказываются сильнее романтических грез…

---

— Благодарю вас, — сказала я, — но мы не можем принять ваше предложение.

Я посмотрела на Нэда. Он молчал, засунув руки в карманы, и покачивался на носках.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — повторила я.

Мать Нэда еле заметно улыбнулась.

— Хорошо, дорогая, я сказала, хорошо. По-моему, только миссис Джексон проявила благоразумие, но делайте, как хотите. Гарольд, нам пора. — Она напомнила мужу, что к шести они ждут гостей.

Когда они поднялись, Нэд вдруг сказал сдавленным голосом:

— Марк ни в чем не нуждается. Крис делает для него все. Мы просто не можем принимать подачки.

Мне стало неприятно, что он так груб. Я не знала, как сгладить это.

— Нет, не надо так говорить, — сказала я. — Пожалуйста, не надо.

— Моя дорогая, — сказала миссис Скелтон, целуя меня, — мы знаем, что у тебя доброе сердце. Мы знаем даже, что оно у тебя настоящее, а не каучуковое. Мне жаль, что ты не разделяешь мнения твоей тети Эмили, но ничего не поделаешь.

Подойдя к Нэду, она неожиданно дружелюбно толкнула его в плечо.

— Ты глупый упрямец, не так ли? Что ж, таким ты, должно быть, и останешься. Иным я тебя и не знала.

Он ничего не ответил.

Скелтоны попрощались со мной и с Эмили и уже было направились к двери, как вдруг Нэд сказал:

— Мы с Крис проводим вас.

Мы провели их через газон к тенистому дереву, где с глазенками, полными смеха и понятной только ему одному радости, играл Марк. Он снял оба носочка и, как птица в силке, запутался голыми ножками в сетке коляски.

— Мне кажется, он очень похож на Нэда, — важно заметила миссис Скелтон.

— Ах, что за малыш, ах молодец! — ворковал ее супруг, вертя над Марком кончиком своего галстука. — Скажи «папа». Ты еще не умеешь говорить? Ну скажи же: «па-па».

— Рот, мне кажется, такой, как у Нелли. — Миссис Скелтон еще ниже склонилась над коляской, щурясь и утвердительно кивая головой.

Я освободила ножки ребенка из сетки, убрала ее и поцеловала сына. Щечка его была крепкой и упругой, от нее пахло детской присыпкой и цветами.

— Хорошо, — вдруг громко сказал Нэд, — вы сами знаете, что мы согласны. Вы сами знаете, что у нас нет иного выхода. Мы оба благодарим вас. — Лицо его подергивалось от гнева. Прилившая кровь остановилась где-то на середине лба, образовав красную полосу, словно от загара. Глаза казались огромными от застывших в них слез. — Мы очень благодарны вам, — повторил он еще раз глухим голосом.

Глава II

После этого Нэд стал еще меньше интересоваться сыном. Марк был моим ребенком и миссис Скелтон: я заботилась о нем, а она давала деньги. Мне кажется, Нэд сам сознавал, что Марк не имеет к нему никакого отношения.

Меня это все мало огорчало. В доме теперь было немного больше денег. Я купила себе два ситцевых платья, доставивших мне больше радости, чем любая новая вещь, которая появлялась у меня до сих пор. Задумчиво разглядывая свое отражение в зеркале с Марком на руках, я представляла, как все будут говорить: «Какая очаровательная мать и какой прелестный ребенок». Я снова, как в детстве, давала волю своей фантазии. Мне было приятно погружаться в ее сверкающие глубины, плавать среди изящных коралловых островков моего воображения, медленно преодолевая упругое сопротивление воды. В такие минуты я смотрела на Нэда, словно через прозрачный стеклянный барьер, как золотая рыбка смотрит на людей через стекло аквариума.

Должно быть, и он отдалялся от меня, погруженный в свои собственные мысли. Часто, пока я убирала посуду после завтрака, он проглядывал газету и вдруг замечал, что ему не нравится то, что происходит в мире. Он готов поклясться, что в любой день могут возникнуть неприятности. Он говорил это с сожалением, но в его глазах вспыхивали искорки радости. Он думал о войне. Собственная неудовлетворенность делала его прозорливым.

— Никто не знает, какой оборот все это примет. Уверяю тебя, что я ничуть не буду удивлен, если снова придется надеть шинель. — Он уже видел поля, колонны марширующих солдат, армейскую жизнь, которая была ему близка и понятна.

Но его мечты носили бессистемный, недолговечный характер. Я всегда могла угадать, когда он расставался с очередной из них — по резко изменившемуся настроению, по злым и безуспешным попыткам обрести новый интерес в жизни. Раз или два, тайком от отца, он пытался найти место в других конторах. Но застой в деловой жизни продолжался, на бирже удерживалось понижение бумаг, и никто не покупал недвижимости.

Я убедилась, что он действительно неудачник. Если бы осуществилась его мечта — быть солдатом, повидать мир, командовать и подчиняться, жить жизнью множества таких, как он, он был бы, пожалуй, другим человеком. Его физическая смелость, о которой рассказывала мне его мать, не вызывала сомнений. Он был общительным и веселым в обществе равных себе. Он мог бы преуспеть и даже обрел бы покой.

Мое отдаление от Нэда дошло до таких пределов, что иногда я забывала, каков он на самом деле. Год назад, если бы я получила письмо от редактора, в котором тот сообщал, что мое стихотворение ему понравилось, но он все же хотел бы переговорить со мной, я скрыла бы это от Нэда, а не рассказала ему, забывшись от радости, как сделала это сейчас.

— Ты опять принялась за старое? — спросил он.

— Всего лишь одно стихотворение, — оправдывалась я.

— Сам вижу, что одно. Я думал, ты уже выросла из этих забав.

Я решила произвести на него впечатление названием журнала.

— Никто не читает его, — сказал он.

— Но у него довольно большой тираж, — сказала я с видом знатока.

— Надеюсь, ты не собираешься бывать в этом обществе.

Я спросила, чем оно ему не нравится. Ответ его был несколько неожиданным:

— Отсутствие морали. Много полумужчин, не признающих ни воды, ни мыла.

Я с возмущением заявила, что личная жизнь редактора журнала вне всяких подозрений, в его журнале сотрудничают люди с литературным именем и они столь же безупречны в плане личных качеств, как государственные чиновники.

Говоря это, я с грустью подумала, что наиболее интересный обмен мнениями у нас происходит главным образом во время размолвок. Однако когда Нэд сердился, он терял чувство юмора, я же, наоборот, обретала его.

— Все равно, ты не пойдешь туда.

Даже от него я не ожидала столь возмутительного запрета. Я попросила его не вести себя, как викторианский папаша.

— Викторианцы по крайней мере мылись, — сказал Нэд с непонятной брезгливостью. — Я не хочу, чтобы ты общалась с людьми, которых я не знаю. Они будут отвлекать тебя от дома и детей. — Для пущей убедительности он употребил множественное число. — Не успеешь опомниться, как будешь втянута в какую-нибудь грязную историю. — Он помолчал. — Этот тип женат?

Я поняла, что в нем говорит ревность и что она начинает принимать чудовищные размеры. Год назад я была бы польщена, мне было бы даже приятно: теперь все это казалось ужасно глупым.

Я сказала как можно более спокойным голосом, что, насколько мне известно, редактор журнала женат уже лет пятнадцать и отец троих сыновей.

— Все равно, — заявил Нэд, — напиши ему, что ты не сможешь прийти и просишь его сообщить все, что он хочет, письмом.

После этого он неожиданно вскочил, схватил шляпу и ушел из дому.

Те из нас, кому приходилось прислушиваться к голосу нашего внутреннего «я», знают, как тайно и бессознательно рождаются планы. Мы несчастны, нас давят тесные рамки нашего быта, мы жаждем вырваться из них. Этого достаточно, чтобы тайно зрели планы и, словно бы без нашего участия, готовился побег.

Когда я зашла к Эмили, чтобы попросить ее побыть с Марком (я все же решила зайти к редактору журнала), мне пришлось минут десять подождать, потому что она принимала ванну. Поскольку в доме у Эмили не было ни одной книги — она никогда не испытывала потребности в них, — я от нечего делать листала церковный журнал. И в этот момент мне в голову пришла мысль, что Эмили, пожалуй, была бы счастлива переселиться поближе к своей церкви, ибо тогда ей не надо было бы чуть ли не ежедневно ездить туда на автобусе.

Когда она согласилась побыть с Марком, после того как я покормлю его обедом, я спросила, не хочется ли ей поселиться в старой части Клэпема.

— Разве тебе не было бы удобней жить там?

Эта мысль сразу же понравилась ей. Однако она усомнилась в ее разумности.

— Я не смогу помогать тебе, как сейчас, дорогая.

Вообще-то она мне очень мало помогала, но я, конечно, не сказала ей этого. Я сказала, что всегда смогу привезти к ней Марка, если мне понадобится уйти на час-другой, и это, пожалуй, доставит мне гораздо меньше хлопот, чем доставляют ей теперь ее поездки в церковь.

— Разве я смогу найти там приличную квартиру? — вдруг заволновалась Эмили. — А кроме того, я просто не знаю, как справлюсь с переездом.