Памела Джонсон - Кристина

• Название: Кристина
• Автор: Памела Джонсон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1992

Памеле Хенсфорд Джонсон было 22 года, когда к ней пришел первый успех — в 1934 году вышел в свет ее роман «Эта кровать — твое средоточие» (названием книги послужила стихотворная строка Джона Донна, английского поэта XVI–XVII вв.). Позднее ее романы — «Кэтрин Картер», «Скромное создание», «Невыразимый Скиптон» и другие — заняли место в ряду произведений широко известных литераторов Англии.

О романе «Кристина» (который известен английским читателям под названием «Невозможный брак») «Дейли телеграф» писала: «Это заметы собственного сердца, написанные проникновенным и опытным наблюдателем».

Героиня романа Кристина Джексон, умная и талантливая девушка, мечтает о большой любви, о человеке, которого она встретит раз и навсегда, на всю жизнь. Но здравый смысл и природная женская интуиция оказываются сильнее романтических грез…

---

Подойдя к барьеру, она перегнулась так, что почти легла на него, и, держа обе ноги на весу, поцеловала меня.

— Кристина, я так рада. Почему же ты молчала? Ах, мистер Бэйнард, ведь это замечательно!

Сбитый с толку, мистер Бэйнард вынужден был согласиться, что это действительно замечательно. В дверях наконец появилась раскрасневшаяся мисс Клик и бочком протиснулась к своему столу.

— Увидимся вечером, — сказал мне Нэд. — Заеду около восьми. — Он поцеловал меня в щеку, одарил мисс Розоман своей обаятельной широкой улыбкой, кивнул мистеру Бэйнарду и вышел.

— Однако даже ради великих событий мы не должны забывать о работе, — заметил мистер Бэйнард. — Советую вам, мисс Джексон, не мешкать и поскорее приступить к работе.

Когда я вернулась из гардероба и села за свой стол, он уже полностью овладел собой; в какой-то степени пришла в себя и я. Он тут же поручил мне самую нелепую работу, какую только мог придумать: заново переписывать чуть-чуть загрязненные алфавитные указатели. А когда мисс Розоман подошла ко мне, чтобы разузнать о всех волнующих подробностях, он резко заметил ей, что я едва ли справлюсь с заданием, если каждый будет отрывать меня по пустякам.

— Тебе не повезло, — шепнула она, возвращаясь к своему столу. — Утром ему по телефону сообщили, что не будут ставить эту пьесу. Должно быть, отказались от нее, лишь бы не видеть его на сцене.

Да, было совершенно очевидно, что мистера Бэйнарда вывело из себя еще что-то, кроме моего ослушания. Во время перерыва на чай я слышала, как он снова, но уже в минорном ключе напевал «Ты — ручеек…» Мне стало жаль его. Я тоже когда-то играла в любительских спектаклях и помню, в каком я была отчаянии, когда у меня отняли роль Ипполиты и отдали толстой девице по имени Фреда.

Тот факт, что в такой день я способна была сочувствовать мистеру Бэйнарду, свидетельствовал, в каком состоянии растерянности я находилась. Я не верила, что все это действительно произошло со мной и что на глазах у всех меня связали обещанием. Мои беспорядочные мысли сопровождались вереницей образов, мелькавших, словно освещенные окна курьерского поезда, мчащегося на далеком ночном горизонте; я видела себя в кварталах Вест-Энда — я расхаживаю по собственной квартире в черном, узком, блестящем, как лакричный леденец, платье; представляла себе свадебную ночь в загадочной комнате на берегу моря (мне вспомнилась картина из какого-то романа) и наступивший затем день прозрения, унылый и лишенный романтики, когда двое обыкновенно одетых людей беседуют за грубо сколоченным сосновым столом в комнате, похожей на тюремную камеру, где нет ни дверей, ни стенных часов, отсчитывающих время. Сочувствие мистеру Бэйнарду было одним из способов пожалеть и самоё себя.

Я с ужасом ждала вечера и встречи с Нэдом, и вместе с тем мне казалось, что время тянется невыносимо медленно. Я не знала, что скажу ему, и положилась на волю случая или волю божью (я по-настоящему молилась и просила подсказать мне какой-нибудь спасительный выход).

Но этот день, один из тех чрезмерно душных и жарких дней, когда, казалось, с непонятной жестокостью в действие вступают неведомые злые силы, принес мне еще одну неприятность, правда, уже трагикомического характера.

В мои обязанности входило ровно в пять вечера собирать остаток разменных денег и вместе с дневными поступлениями вкладывать в патрон пневматической почты и отправлять в банк. Насколько я припоминаю, я и на этот раз проделала все, как обычно. Я помню, что свернула трубочкой банкноты и расходную квитанцию, вложила их в гильзу патрона и завинтила металлическую крышку с прокладкой из грязного войлока.

Мистер Бэйнард и мисс Розоман ушли домой, мисс Клик понесла письмо на почту, Хэттон еще не возвращался из города, а мистер Фосетт писал в кабинете свои личные письма. Я уже надела шляпку, как вдруг зазвонил внутренний телефон, соединявший нас с банком, который помещался в нижнем этаже.

— Послушайте, — узнала я голос мистера Гарвея, кассира банка, — мы еще не получали ваших денег. Что с ними случилось?

Я ответила, что послала их, как обычно.

— Странно. Значит, кто-то другой получил их. Пойду проверю. — Через некоторое время он вернулся. — Мы получили патрон и крышку, денег нет.

Меня бросило сначала в жар, потом в холод.

— Они должны быть там!

— Их нет. Вы не завинтили крышку как следует, вот что.

— Но я завинтила ее!

— Моя дорогая, вы не сделали этого.

Мне ничего не оставалось, как пойти к мистеру Фосетту и повиниться ему во всем. С видом человека, ставшего свидетелем какого-то невероятного происшествия, с выпученными глазами и, как принято говорить в таких случаях, с волосами, вставшими дыбом, не сказав ни слова, он выбежал из комнаты. Я слышала, как он нетерпеливо вызывает лифт.

Когда он вернулся, на его лице не было обычного приветливо-рассеянного выражения.

— Вы знаете, что вы наделали? В моторе вертятся триста фунтов, разорванные в клочки!

Я была не в силах оправдываться и поэтому, уронив голову на руки, разрыдалась. Перед моими глазами предстало ужасное зрелище — Паоло и Франческа в вечном вихре. Триста фунтов? Эту сумму я не раз держала в руках в виде чека, отсчитывала ее пятифунтовыми и десятифунтовыми банкнотами. Но только сейчас она обрела для меня ужасающую реальность.

Самым разумным было положиться на милосердие мистера Фосетта.

Он стоял надо мной, и сквозь пальцы, которыми я прикрывала глаза, я видела его большие, беспомощно повисшие руки.

— Ну ладно, ладно, все устроится. Банк запишет номера банкнотов. Но больше не делайте этого и, ради бога, перестаньте плакать! Перестаньте. Не наступил же конец света.

Он пытался успокоить меня, разговаривая со мной ласковым тоном, каким никогда ни с кем из нас не разговаривал, более ласковым, чем ему бы хотелось разговаривать с подчиненной. Он то бранил меня, то утешал, то говорил со мной, как с ребенком, то обращался, как к взрослому человеку, которому должно быть стыдно за свое поведение. Наконец, потеряв надежду унять мои бурные рыдания, он громко воскликнул:

— В конце концов это ерунда! Кроме того, вы и без того расстроены. Мистер Бэйнард сказал мне, что сегодня состоялась ваша помолвка. Этого вполне достаточно, чтобы расстроиться. Пожалуйста, перестаньте, мисс Джексон. Отправляйтесь-ка домой, выпейте чего-нибудь, если вы пьете, пообедайте и забудьте обо всем.

Он был добрый человек, но малодушный. Со словами:

— А теперь я должен бежать. Вы тоже не задерживайтесь. Хэттон закроет помещение, — он стремительно повернулся и со вздохом облегчения выбежал из конторы, решив, что в данном случае все уговоры бесполезны.

Я подняла голову и вдруг обнаружила, что глаза мои сухи. Я даже не заметила, когда перестала плакать. В конторе стояла тишина. Дождь перестал, но за окном с громким плеском падали с балконной балюстрады тяжелые капли. Спокойно и с любопытством, как бы со стороны я представляла, как внизу, в моторе, вертятся банкноты. Это могло напоминать марсианское динамо из романов Уэллса. Однако мне не следовало давать волю моему воображению, ибо тут же один из банкнотов превратился в Нэда, а другой в меня; мы закружились в непрерывном, головокружительном, неправдоподобном вихре, созданном Данте в его божественном гневе. Ум современного человека не верит в ад (поскольку бог стал для нас чем-то вроде свойского парня или коллеги по клубу), но пророческая душа влюбленного не перестает втайне его бояться.

Глава VI

Когда он пришел в тот вечер, мне казалось, что я готова к встрече. Беспечным голосом я скажу ему, что его шутка была очень милой, но у меня, право, будет дурацкий вид, когда через неделю придется расторгнуть эту фиктивную помолвку. Я с улыбкой упрекну его в том, что он доставил мне немало неприятностей, а когда он попросит прощения, мы вдоволь посмеемся над растерянностью мистера Бэйнарда, находчивостью мисс Розоман и испугом мисс Клик. Я расскажу ему о банкнотах, застрявших в моторе.

Он легко взбежал на крыльцо, перескакивая сразу через две ступеньки; на его лице сияла улыбка. Успокоенная, я открыла ему дверь.

И вдруг он поцеловал меня, чего никогда не делал прежде. Я не смела поднять головы — я почувствовала, что погибла.

— Кто бы мог подумать, что все случится именно так, — воскликнул он каким-то странным, чужим голосом. — Я люблю тебя, Крис. А теперь скажи, что ты тоже любишь меня.

И я сказала. В это мгновение мне показалось, что все мое существо растворилось в чувстве страха и восторга. Ни он, ни я не в силах были двинуться с места.

В холл спустилась Эмили. Увидев нас, она вскрикнула, словно на ее глазах совершилось убийство. Нэд отпустил меня. Подойдя к ней (она застыла на кончиках пальцев, вся дрожа, держась одной рукой за перила, а другой вытянув вперед), Нэд расцеловал ее в обе щеки.