Вера Андреева - Эхо прошедшего

• Название: Эхо прошедшего
• Автор: Вера Андреева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Роман «Эхо прошедшего» Веры Андреевой, дочери известного русского писателя Леонида Андреева, 115-летний юбилей со дня рождения которого отмечается в этом году, является продолжением книги «Дом на Черной речке».

Вера Леонидовна была знакома со многими замечательными людьми: Мариной Цветаевой, Константином Бальмонтом, Сашей Черным, Александром Вертинским. Рассказам о встречах с ними, а также о скитаниях вдали от родины, которые пришлись на детство и юность писательницы, посвящена эта книга.

---

А там уже мама машет нам — пора возвращаться в вагон. И как же надоел этот пыльный вагон! И вообще мы с Саввкой немного похожи на плохо умывшихся шахтеров. Мы обалдело, чуть подпрыгивая, сидим на своих местах. И это вечное подпрыгивание тоже смертельно надоело. Но вот в вагоне приумолкнувшие было итальянцы снова начинают проворно сыпать свои «р». Среди их непонятной речи все чаще слышится слово «Фиренце». — «Это значит Флоренция», — объясняет мама.

Мы с Саввкой снова в коридорчике вагона, но там все те же голубоватые холмы, белые извилистые дороги среди зеленых полей, веретенообразные почти черные деревья, как бы ввинчивающиеся в небо остриями своих верхушек.

— Кипарисы, — говорит мама.

Скоро появляется высокая стеклянная будка с надписью «Фиренце» — внутри виден человек, который что-то делает с рычагами, торчащими из большой доски. Мы знаем, что это главный стрелочник. Появление такой будки безошибочно указывает, что близко городской вокзал.

В самом деле, поезд въезжает под какие-то своды, а мимо окон все медленнее плывет перрон с людьми — с букетами и без букетов. Они с напряженным вниманием всматриваются в двигающиеся окна нашего поезда. Глаза у них бегают туда-сюда, как на теннисном матче. Нас никто не встречает, тем не менее мы радостно выходим на платформу — крики носильщиков, громкие приветственные восклицания, смех, трескотня предельно экзальтированных встречей родственников и друзей.

На платформе торосы из сумок, чемоданов, коробок, зонтиков, но мама не теряется: мигом все улажено — и мы чуть ли не рысью спешим за нашим носильщиком, довольно подозрительным субъектом бандитского вида, который, свирепо вращая черными глазами, искусно лавирует между людьми и препятствиями. Темные проходы лестницы, наконец яркий свет, простор привокзальной площади, куча наших чемоданов сложена у тротуара. Подъезжает извозчик, цокая и покрикивая на свою лошадь.

На улицах всюду много людей, снующих по тротуарам и прямо по мостовой, так что наш извозчик, грациозно изогнувшись на своих козлах, принужден часто щелкать кнутом и покрикивать на прохожих. Не без зависти мы отметили с Саввкой, как искусно он щелкал бичом: получался громкий хлопок, прямо как из ружья «монтекристо», хотя извозчик не прилагал к этому никаких видимых усилий. После бесконечного ряда поворотов, щелканья кнута и музыкальных окриков извозчика наша карета выехала на довольно большую площадь, почти пустую и ярко освещенную солнцем. С одной стороны ее замыкала высокая светлая церковь, с другой — длинный, довольно плоский дом. Это и была та гостиница, куда мама приказала ехать.

Полутемная комната в гостинице, мягкие кровати, потертые коврики на полу и в коридорах, пыльные портьеры на дверях и потрескавшиеся канделябры на стенах кажутся нам с Саввкой пределом роскоши.

Вид из окна, однако, не производил на нас с Саввкой большого впечатления. Площадь пустынна, большие двери церкви (ее название Санта Мариа Новелла, говорит мама) закрыты, только голуби да ласточки вносят некоторое оживление.

Мама посылает меня на кухню гостиницы с чайником для кипятка — надо же выпить чаю. Это ужасное поручение повергает меня чуть ли в столбняк: я никак не могу выдавить из себя необходимых итальянских слов, которым меня учила мама, и принуждена объясняться знаками. Да и итальянская прислуга, столпившаяся вокруг меня на кухне, никак не может понять, для чего мне понадобился кипяток, — ведь в Италии чай не пьют. Наконец, пожимая в недоумении плечами, мой чайник все-таки наполняют горячей водой…

Вода для заварки, конечно, не годится, и маме приходится самой идти и объяснять этим людям, какая именно вода нам нужна. Потом повариха привыкла к нашей прихоти и уже молча наливала мне кипяток, — ох уж эти сумасшедшие иностранцы, наверное, думала она при этом.

К вечеру, когда наша комната приняла привычный обжитой вид — перед большим зеркалом уже выставлены мамины баночки, флакончики, в шкафу развешано платье, стол покрыт нашей скатертью, пахнет мамиными духами и папиросами, — мама решает послать меня в магазин за ветчиной.

— Ветчина называется «прашутто», — учит меня мама. — Ты входишь в лавку, говоришь: бонджьорно, прэго ун, — этто ди прашутто! Это означает: добрый день, сто граммов ветчины, пожалуйста!

Мне диким кажется слово прашутто — похоже на парашют, может быть, мама ошибается, как это я буду просить парашют?..

— А если заблудишься, — парирует мама мое следующее замечание, — то говори: довэ пьяцца Санта Мариа Новелла? — и тебе сразу покажут.

С замиранием сердца я выхожу на площадь и заворачиваю в ту улочку, которую мне показала мама из окна. На улице оживленное движение, гораздо большее, чем в полуденное время. Прохожие проворно снуют взад и вперед — они все очень оживлены, громко разговаривают, размахивают руками. Даже смешно, как они страстно жестикулируют: вот двое почтенных с виду мужчин, потрясая перед носом собеседника сложенной щепотью рукой, стремительно шагают по тротуару, ничего вокруг не замечая, — один убеждает в чем-то другого. Другой вдруг резко останавливается, хватает первого за грудки и в свою очередь начинает потрясать рукой перед его носом. Они выкатывают глаза, апоплексически краснеют, еще секунда — и они вцепятся друг другу в волосы. Но нет, — так же стремительно они вдруг срываются с места и опять мчатся вперед, не замечая дороги. Они смеются! Вот тебе раз, — оказывается, они вполне дружелюбны.

Улица длинная, какая-то извилистая, и я долго иду по ней, заворачиваю куда-то, пока наконец не вижу маленький магазинчик, — в витрине действительно выставлены всякие колбасы. Замирая от волнения, я вхожу и сдавленным шепотом произношу роковые слова насчет парашюта. Диво дивное — продавец и не думает удивляться, а проворно отрезает длинным ножом, похожим на кинжал «Вендетта корса», требуемое количество ветчины. Ободренная успехом, выхожу и решительно иду вправо.

Увы, я скоро убеждаюсь, что взяла неправильное направление: никаких знакомых ориентиров не видно… Ага, надо свернуть еще больше вправо. Улица расширяется, впереди какая-то площадь, — наверное, это и есть моя Санта Мариа Новелла. Я убыстряю шаги и вдруг останавливаюсь как вкопанная — вовсе это не наша площадь!

Передо мной высится необыкновенной красоты церковь — у нее громадный купол, тут же высокая четырехугольная колокольня, все это полосатое: широкие полосы белого мрамора чередуются с темно-розовыми. Радостное, захватывающее дух впечатление.

Несмотря на грандиозность собора, он кажется воздушным, как бы летящим…

Но что ж это такое? Где же наша родимая гостиница? Преодолев смущение, я рискую обратиться к одному старичку, показавшемуся мне достойным доверия из-за своего скромного сосредоточенного вида.

— Доэ э, — бормочу я, — пьяцца Санта Мариа Новелла?

Старик выпрямляется и как одержимый начинает махать руками и сыпать непонятные слова. Я улавливаю его первый взмах руки, который указывает налево по той же улице, откуда я пришла, киваю головой и устремляюсь налево. Пройдя порядочный кусок, я не вижу ничего похожего и снова задаю тот же вопрос одной женщине с корзиной. Она опять машет рукой, на этот раз направо, и я сворачиваю на узкую извилистую улочку, которая долго вертит меня то вправо, то влево. Увидев впереди просвет, я устремляюсь туда… и что же? Передо мной снова та самая площадь, снова высится полосатый собор…

Опять я спрашиваю, опять долго иду куда-то, послушно заворачиваю — и что же? Передо мной проклятый собор. Теперь он уже не кажется мне радостным: зловеще ухмыляясь, он издевается надо мной. Ноги у меня деревенеют от бесконечного хождения, я с трудом удерживаюсь от слез.

Уже начинало темнеть, когда я приплелась на какую-то площадь, но на всякий случай я спрашиваю еще раз. Старушка с недоумением переспрашивает, потом тычет рукой в землю. Ясно, что я стою на этой самой пьяцце, но вышла к ней совсем с другой стороны и оттого ничего не понимаю.

И в самом деле — вот наша гостиница, наше окно приветно светится, а в нем Саввка и мама обеспокоенно всматриваются куда-то вправо, откуда, наверное, они ожидают моего появления.

Совершенно счастливая, я несусь по лестнице и влетаю в нашу комнату. Саввка и мама синхронно кричат:

— Наконец-то! Где ты пропадала? — и я, захлебываясь от восторга, описываю свои приключения, которые кажутся теперь скорее комическими, чем трагическими.

Саввка с уважением посматривает на меня — еще бы, я разговаривала по-итальянски и все-таки нашла гостиницу, а мама смеется и говорит, что тот полосатый собор и есть знаменитый на весь мир храм Санта Мариа-дель-Фиоре, купол у него построен по плану самого Микеланджело.

Вечерами мы бродили по улицам вместе с мамой. Стояли долгие апрельские сумерки, толпа на улицах густела, автомобили и извозчики, которых тоже было много в вечерние часы, пробирались чуть ли не шагом среди беспечных прохожих. Неясный свет, исходящий то ли от редких фонарей, то ли от освещенных лавочек, освещал оживленные, смеющиеся лица черноволосых женщин, большей частью с легкими кружевными накидками на головах, яростно жестикулирующих мужчин, идущих слегка позади своих спутниц. Вверху темно-синее небо со звездами, яркими даже в свете фонарей, все прочерченное черными зигзагами, — это стремительно и бесшумно проносились летучие мыши.