Льюис Синклер - Энн Виккерс

• Название: Энн Виккерс
• Автор: Льюис Синклер
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В пятый том Собрания сочинений вошел роман "Энн Виккерс" в переводе М. Беккер, Н. Рахмановой и И. Комаровой.

---

— Думаю, что мои персональные грехи к делу не относятся.

— В наши дни — относятся. Мы переживаем критический момент. Репутация революционера должна быть незапятнанной, у него нет времени на приятные грешки. Назревают потрясающие события. Положение в горнодобывающей промышленности, особенно в Кентукки и Западной Виргинии, граничит с войной…

— Голубушка моя, я сама кое-что знаю о промышленности в южных штатах. Когда я была в Копперхед — Гэпе…

— Вот-вот! Всю жизнь вы будете самодовольно ссылаться на то, что вы там были — один раз; что принимали активное участие в борьбе — один раз. Вы считаете себя по-прежнему частицей пролетариата, революционером в пенологии. Вечный либеральный самообман! Недалек тот час, когда вы незаметно для самой себя примиритесь и с тюрьмами и со всей остальной капиталистической системой, и станете произносить речи, причисляя себя к радикалам, и стоглавый дракон капитализма извлечет из вас еще больше пользы, чем из любого откровенного, ярого реакционера!

— Хм! Я придумала, что я сделаю. Перл. Сегодня же вечером вышлю своего продажного любовника за пределы Нью-Йорка. Отомкну тюремные ворота и выпущу на волю всех арестанток, а на прощанье вручу каждой брошюру со статьей Ленина. Это вас устроит? Позвольте поблагодарить вас за очередную попытку спасти мою душу. А теперь — мне некогда. Фел-дер-маус! Идите сюда и приготовьтесь записывать!

На душе у нее было все-таки неважно, и она сказала себе: «В том, что говорит Перл, есть известная доля правды — и даже очень большая…» Но, всецело поглощенная Барни и Прайд, она выбросила эти мысли из головы.

Наступил январь, а с ним время оставить работу и готовиться к рождению ребенка. Она чувствовала себя отлично, но ее фигура раздалась и погрузнела. Походка, всегда такая стремительная, стала медленной и тяжелой; и при легких приступах боли ее бросало в дрожь. Господи, уж скорей бы все это началось! Скорей бы все осталось позади!

Ужасно и унизительно было чувствовать себя громадной неповоротливой улиткой и с трудом передвигаться по квартире.

ГЛАВА XLII

Все говорили ей, что первые схватки будут повторяться с интервалом в один час, — все, кроме Мальвины, которая сказала:

— О господи, почем я знаю, с каким интервалом! Но не бойся: когда они начнутся, ты их ни с чем не спутаешь. В больнице для тебя уже приготовлена палата. Тебя доставят туда в двадцать минут, а я приеду через полчаса.

Все началось в три часа ночи. Энн проснулась от внезапной боли в животе, похожей на взрыв динамита. Она не представляла, что на свете бывает такая боль. Знакомая ей зубная боль, головная боль, муки, которые она вытерпела в детстве, сломав ногу, — все это были чистейшие пустяки по сравнению с тем, что она испытывала теперь. Боль накрыла ее с головой, она задыхалась, она была бессильна перед болью, неотвратимой, как наводнение.

Но она обрадовалась: «Началось! Прайд прокладывает себе дорогу! И я опять буду человеком, а не пуховой периной!»

И сейчас в тысячу раз сильнее, чем когда-либо, она ощутила, как не хватает ей Барни. Нестерпимой казалась мысль, что рядом с ней не он, а Рассел, что Рассел имеет право дотрагиваться до нее. (Даже корчась от боли, она успела подумать — «Муж… Любовник…

Как у нас перепутались все слова! Если вообще на свете бывают мужья, то Барни — мой муж, а Рассел как раз любовник, которого я завела в минуту непристойной слабости, а потом так и не решилась прогнать…»)

Но ради Прайд она должна примириться даже с кощунственным присутствием Рассела в этот священный час. Надо его позвать… подняться с постели… ехать в больницу… Скорее… Нет, боль прошла. После тумана ее овеяло свежим ветром; в ее распоряжении целый час передышки-значит, пока его звать не надо. Слабой рукой она нашарила часы, поднесла их к глазам — и ровно через семь минут после первой схватки на нее обрушилась вторая.

Она села в кровати и, не думая больше ни о каких тонкостях, завопила: «Рассел!»

Он примчался галопом — огромный шар оконной замазки в линялой фланелевой пижаме салатного цвета, в которой он любил спать зимой; и он был так ловок, так заботлив и серьезен, что в ней шевельнулось теплое чувство. («Черт бы его побрал: если бы он по крайней мере был последовательно отвратителен, насколько проще была бы жизнь!»)

Он позвонил в больницу, на квартиру к доктору Уормсер, отправил ночного швейцара за такси, — все это почти одновременно. Энн откинулась на подушки, чувствуя, что теперь со спокойным сердцем может отдаться схваткам, которые все усиливались и следовали одна за другой через каждые семь минут. В корчах нечеловеческих страданий улетучилось всякое достоинство. Она извивалась, вцеплялась в простыни, лихорадочно сжимала и раскачивала край кровати и вместо собственного голоса слышала какие-то жалобные причитания.

Во время схваток она слепла от боли, а в промежутках лежала, обливаясь потом, в таком изнеможении, что едва воспринимала происходящее. Она смутно припоминала впоследствии, что Рассел и горничная помогли ей подняться с постели, надели на нее халат, пальто и домашние туфли, закутали плечи шалью, довели по коридору до лифта, погрузили в такси и втащили вверх по ступенькам — к дверям больницы. Она была слегка озадачена, когда увидела перед собой неизвестно откуда взявшуюся Мальвину.

Потом схватки участились и повторялись через каждые три минуты, и Энн держалась за крепкую руку сиделки, сжимая ее изо всех сил, а вскоре боль совсем ее одурманила, и отдельные схватки слились в сплошной бесконечный ураган.

11 все же эти муки были не похожи на простые физические страдания. У Энн не было ощущения бессмысленности и опустошенности, которым сопровождается обыкновенно физическая боль. В том, что с нею происходило сейчас, таился глубокий смысл — она рождала новую жизнь. Тело ее разрывалось от дикой боли, так что она кричала в голос, как малое дитя, но душа ликовала. Это было мученичество не во имя какой-то абстрактной Идеи, а во имя Жизни. Она слышала мягкий голос Мальвины: «Передохни, а теперь тужься — не спи! — я дам тебе наркоз, как только понадобится, еще передохни — ну, сильней!» И Энн, повинуясь этому голосу, как голосу свыше, напрягала все свои силы-вплоть до того блаженного момента, когда Мальвина спокойно распорядилась:

— Теперь ее можно везти.

Ей почудилось, что она распевает во весь голос. Ей почудилось, что она видит Барни, и она попыталась оторвать от одеяла тяжелую руку, чтобы помахать ему. Но сестры и сиделки в коридоре и вместе с ними плачущий, мающийся Рассел увидели только бледную, со спутанными волосами женщину, безмолвно и неподвижно лежавшую под одеялом на каталке.

Туман рассеялся, расступилась непроходимая чаща, расплылись в воздухе призрачные лица — Оскар Клебс, Глен Харджис, Лил Хезикайя, Элеонора Кревкёр, Барни Долфин… Она пришла в себя и увидела, что лежит на кровати в пустой белой комнате, а рядом с ней сидит женщина в туго накрахмаленном синем платье и в белом переднике. Она не могла понять, что к чему. Надо было все это обдумать. Вот сейчас… Нет, надо сперва отдохнуть… Туман рассеялся снова, и вдруг, гордясь собственной проницательностью, она догадалась, что находится в больничной палате. Во рту у нее пересохло.

Она попробовала поднять руку, лежавшую на животе, и поднести ее к запекшимся губам, и тут, окончательно придя в себя, осознала, что больше не похожа на налитую водой грелку, что она чудесным образом обрела свои прежние, нормальные пропорции. И тогда только сообразила, что ведь это, наверное, Прайд родилась!

— Скажите, сестра… как там…

— Отлично! Все в полном порядке.

— Моя дочка…

— У вас прекрасный мальчик!

— Что за чушь!

Ей принесли показать сына.

Ей сообщили, что ребенок здоровый, крупный, восемь фунтов с четвертью, но она не решалась до него дотронуться — такими немыслимо хрупкими и беспомощными казались его крохотные ручки и ножки, так трогательно торчал носик пуговкой. Он был не слишком красный и не слишком сморщенный, хотя до сливочно — розового херувимчика ему было далеко. Лысую малиновую макушку прикрывал светлый реденький пушок, который в будущем обещал буйную копну рыжих волос. «Ах ты, мой маленький фений! Горластый ирландец! Милый мой!»-такими словами встретила его Энн.

Но в том, как сын Барни Долфина ухватился за материнскую грудь и потребовал своих законных прав, не было ничего беспомощного.

Через два дня Энн обозвала бы дураком любого, кто осмелился бы напомнить ей, что она ждала дочку.

Через четыре дня Энн уже разрабатывала для своего сына программу обучения в Колумбийском университете, в Берлине и в Сорбонне.

Но ввиду того, что у нее было заготовлено только одно имя — Прайд, она утратила известную долю материнской самоуверенности, с которой уже распоряжалась будущим сына, перед лицом животрепещущей проблемы: как его назвать.