Льюис Синклер - Энн Виккерс

• Название: Энн Виккерс
• Автор: Льюис Синклер
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В пятый том Собрания сочинений вошел роман "Энн Виккерс" в переводе М. Беккер, Н. Рахмановой и И. Комаровой.

---

Великой женщине предстояло ехать два часа; но она скоро оставила книгу и просто сидела, рассеянно глядя в окно, не поддаваясь укачивающему ритму движения. В ее темных глазах сквозила решимость и спокойное удовлетворение. Когда ее взгляд останавливался на ком — нибудь из соседей-пассажиров, чувствовалось, что она привыкла моментально оценивать людские характеры и отдавать распоряжения; но это не был беспокойный, голодный взгляд себялюбца, который жаждет быть в центре внимания. Легко было представить себе, что эта женщина способна остаться одинокой в толпе.

На платформе в Эразме она обменялась церемонным рукопожатием с ректором университета, двумя профессорами социологии и представительницей Федерации женских клубов штата Коннектикут.

— Мы счастливы, что ваше имя украсит списки почетных питомцев Эразмского университета, — заявил ректор, человек ниже среднего роста.

— Как вам ехалось? — пробасил один из профессоров с такой озабоченностью, будто Энн добиралась к ним по крайней мере из Китая.

— Наш клуб просто мечтает, чтобы вы согласились выступить у нас с лекцией, в любое время, когда вам будет удобно, хотя мы, конечно, понимаем, как вы загружены — у вас такая ответственная работа… — выпалила на одном дыхании представительница Федерации, в общем вполне миловидная.

— Если вы не откажетесь заехать ко мне, моя супруга почтет за счастье помочь вам облачиться в академический наряд, — сказал ректор и улыбнулся, давая понять, что он позволил себе пошутить.

В доме у ректора, когда Энн надела траурную мантию и нелепую шапочку, которые почему-то служат фирменной маркой учености, ректорша любезно осведомилась:

— Могу ли я быть еще чем-нибудь вам полезна?

Энн так и подмывало ответить: «Еще бы! Я бы не отказалась от яичницы и чашки горячего кофе». Но когда вы без пяти минут доктор права, неудобно требовать кофе и яичницу. И Энн величественно и невозмутимо промолчала. Она уже начинала понимать, что статус Великой женщины во многом зиждется на умении хранить молчание, если не знаешь, что сказать.

Торжественный акт происходил в сводчатом зале, похожем на арсенал, но только сугубо современный: сплошь железобетон, стальные балки и звукоусилители. Было довольно много студентов — Энн заподозрила, что профессора социологии силой согнали сюда своих питомцев; были представительницы женских клубов и почти весь преподавательский состав. Зал таким образом удалось заполнить почти на четверть.

Перед началом церемонии в уютной комнатке за сценой, украшением которой служили собственноручные письма Уильяма Джеймса,[138] Генри Адамса[139] и Роберта Андервуда Джонсона,[140] Энн представили остальным знаменитостям, прибывшим с той же целью, что и она: один был директор банка из Скенектеди, который пожертвовал сто тысяч долларов Высшему коммерческому училищу при Эразмском университете, другой — губернатор одного из штатов Среднего Запада, а третий — мировой авторитет в области флоры Белуджистана. Повстречайся она с ними в поезде, Энн не обратила бы ни на одного из троих никакого внимания; но теперь, зная, что это знаменитости, она ощутила внутренний трепет.

Губернатор сказал:

— Вы должны как-нибудь приехать познакомиться и с нашими тюрьмами, доктор Виккерс. Увидите, что мы идем в ногу с эпохой. Никаких карцеров, никаких телесных наказаний. Можете мне поверить! У нас принята самая современная пснологическая система.

Энн-то знала, что нигде в Соединенных Штатах заключенных не подвешивают за руки и не распинают на дверях камер так часто и с такой охотой, как в тюрьмах у любезного губернатора; ей было отлично известно, что люди там тупеют от беспросветного безделья, — но что ответишь губернатору?

Директор банка произнес, с явным расчетом на успех — он славился и как застольный оратор-импровизатор, не только как горячий поборник образования (что, между прочим, уже принесло ему ученые степени магистра искусств, доктора богословия, доктора литературы и целых четыре диплома доктора права), — итак, он произнес:

— Держу пари, доктор Виккерс, этого вам еще никто не говорил: я уважаю ваше благородное стремление помочь отверженным, но, по-моему, ваши усилия направлены не туда, куда следует! Лично я считаю, что тюрьму нужно сделать как можно более отвратительным учреждением, чтобы раз навсегда отбить у людей охоту туда — попадать!

Специалист по флоре пожал ей руку и незаметно подмигнул. Энн готова была его расцеловать.

Церемония была великолепная.

Сам ректор, шестнадцать штатных профессоров, двое членов попечительского совета и четверо виновников торжества, все в мантиях с черными, красными и лиловыми капюшонами, под предводительством тощего седоусого джентльмена с серебряным жезлом в руках прошествовали через весь зал, сквозь ряды студентов и фоторепортеров, и поднялись на сцену; и все это время Энн, стараясь двигаться как можно более величественно и не отставать от шагающих впереди довольно тяжелых, но до блеска начищенных черных башмаков, повторяла про себя: «Я должна волноваться; это же замечательно, грандиозно!.. Великая минута!.. А миссис Кист пока, наверное, черт знает что вытворяет с маслом!»

Ей аплодировали громче, чем остальным, когда она неверным шагом приблизилась к ректорской кафедре, чтобы с дрожью в коленях выслушать приветственную речь и получить диплом. И тут она почувствовала внезапное раздражение. «Пергаментные свитки! Овации! Что я, собственно, здесь делаю? Если бы я действительно чего-нибудь стоила, я бы давно сидела в одной камере с Джесси Ван Тайл!» Между тем ректор визгливо возглашал:

— …и трудно сказать, что в Энн Виккерс более достойно восхваления: глубокая ли эрудиция в области социологии и психиатрии, содружество которых и составляет сущность современной криминологии или величие ее души, которое побудило эту молодую женщину окунуться в море бед и страданий людей, свернувших с праведного пути…

И вдруг оказалось, что она уже доктор Виккерс, и под мышкой у нее диплом; еще минута — и она, без мантии, с розовым бутоном в петлице, произносила благодарственную речь на многолюдном завтраке в факультетском клубе; и стоило ей сделать паузу, чтобы передохнуть, как раздавались оглушительные аплодисменты — независимо от того, на чем она остановилась; а вскоре она снова сидела в поезде, страшно уставшая и, несмотря на все свое скептическое отношение к почестям, страшно гордая собой; и к шести часам вечера она уже входила быстрым шагом в Стайвесантскую исправительную тюрьму. И сразу же все высокие почести и ученые степени потонули в суете неотложных дел: проблема доставки масла, прискорбный поступок заключенной № 3712, которая ночью на кухне гнала самогон и была застигнута за этим занятием, педагогическая некомпетентность руководительницы курсов кройки и шитья…

Женская трудовая тюрьма в Стайвесанте, одном из районов Большого Нью-Йорка, представляла собой вполне современное исправительное заведение, правда, приспособленное к условиям перенаселенного города. Сад разбить было негде, но его заменял просторный внутренний двор с фонтаном, небольшим цветником и площадками для игры в ручной мяч и в баскетбол; а на крыше девятиэтажного здания все двести обитателей тюрьмы могли одновременно гулять на свежем воздухе, в обстановке, ничем не напоминавшей тюремную, за вычетом проволочной сетки, поставленной на случай возможных самоубийств.

Зал для собраний был полной противоположностью претенциозной каменной сырости часовни в Копперхед — Гэпе. Это был обычный концертный зал — ровные ряды стульев, сцена с занавесом и декорациями; преобладали спокойные цвета — темно-красный и тусклое золото.

Камер, в сущности, не было. Каждой арестантке — во всяком случае, на первых порах, когда число заключенных не превышало нормы, — отводилась отдельная комната, где оконные решетки заменяло армированное стекло. Каждое такое помещение имело десять футов в длину и восемь в ширину — не очень много, но роскошно по сравнению с другими тюрьмами; там находились кровать, стул, стол, платяной шкаф, книжная полка; на стены разрешалось вешать свои картинки и фотографии; в углу был умывальник, на полу линолеум, а поверх линолеума коврик. На каждом этаже имелось что — то вроде общей гостиной, куда между ужином и отбоем ко сну все, кроме наказанных за какие-нибудь провинности, могли прийти почитать книги и журналы. На каждом этаже были свои душевые и туалеты. Чистота в них парила идеальная: водопроводчики боялись Энн как огня.

Ковры в тюремных камерах! Трудно поверить!

Тот факт, что в комнате, на долгие годы ставшей единственным домом осужденной, лежит коврик стоимостью в один доллар девяносто семь центов, казался невероятным и с жаром обсуждался на съездах пенологов.

При строительстве тюрьмы использовались только железобетон, кирпич и стекло. Такое здание можно было содержать в безукоризненной чистоте, и Энн сумела этого добиться. Своей заместительнице, миссис Кист, Энн могла бы перепоручить какие угодно обязанности, кроме одной: три раза в неделю, вместе с врачом, она неукоснительно обследовала помещение, заглядывая во все углы; и случайный таракан служил сигналом к поголовной мобилизации персонала, выступавшего в поход под треск проволочных мухобоек и шипение пульверизаторов.