Льюис Синклер - Энн Виккерс

• Название: Энн Виккерс
• Автор: Льюис Синклер
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В пятый том Собрания сочинений вошел роман "Энн Виккерс" в переводе М. Беккер, Н. Рахмановой и И. Комаровой.

---

(Все эти прорицания миссис Уиндлскейт изрекала по дороге в загородный клуб Индиен-Маунд, сначала сидя за рулем своего лимузина, а потом сопровождая Энн к веранде с красной черепичной крышей, стоявшей на краю поля для игры в гольф.)

— Разумеется, как говорит доктор Сленк, насчет тюремной реформы болтают массу всякой сентиментальной чепухи. Тюрьмы отнюдь не должны быть санаториями. Если человек сознательно идет на воровство, вы вовсе не обязаны в награду за это обращаться с ним, словно с миллионером! Как говорит доктор Сленк, слишком многие теоретики тюремной реформы склонны упускать из виду, что, хотя первейшая задача тюрем — духовное возрождение оступившихся людей, они тем не менее должны также представлять собой здоровый сдерживающий фактор, чтобы преступники не стремились поскорее вернуться назад!

Здесь, в горах, у нас масса закоренелых негодяев, и обращаться с ними слишком мягко совершенно незачем. Они к этому не привыкли, и если вы окружите их всевозможной роскошью — будете каждый день кормить их пирогами и устраивать для них всякие ванные комнаты, которые порядочным, законопослушным гражданам, вроде нас с вами, совсем не по карману, то они просто сядут вам на голову. Для всей этой швали тюрьма — в высшей степени облагораживающая и цивилизующая сила, если во главе ее стоит истинный джентльмен, вроде доктора Сленка. Вы просто представить себе не можете! Ведь дома вся эта публика питается одной только солониной да еще сорго, и, когда в тюрьме их кормят черносливом и тому подобными деликатесами, они так довольны, что просто слов нет!

Да, как говорит доктор Сленк, великая облагораживающая сила — это физический труд, полезная черная работа. В мужском отделении у нас имеются отличные мастерские: кузница, где мы производим кухонную утварь, и еще мастерская, где шьют комбинезоны. А в женском отделении у нас отличная мастерская рубашек и нижнего белья. Возможно, машины у нас не настолько современны, как нам хотелось бы, но со временем все это изменится. Только ужасно, что подрядчики, которые скупают у нас готовые изделия, ни за что не желают платить нам по совести. Никакого гражданского чувства! Мы хотели бы в порядке поощрения выплачивать нашим заключенным по четверти доллара в день, но никак не можем дать им больше пяти центов. А с такими расценками и в самом деле много не заработаешь, даже при большом сроке заключения. И тем не менее такие современные методы производства помогают этим несчастным по выходе на свободу занять свое место в обществе. Трезвость! Целомудрие! Тяжелый, неустанный труд! Выполнение правил — быстро и без рассуждений! Какие драгоценные уроки!

Однако пора уже заказывать завтрак. Надеюсь, наш клуб вам понравился. Правда, прелестный домик? Представьте себе, он обошелся в пятьдесят тысяч долларов. Построен из первосортных материалов. Я часто говорю мистеру Уиндлскейту: «Вот здание, построенное на века. А ведь нынче все строят кое-как». Я всегда стояла за строительство для будущего. Потому-то я и уделяю столько сил и времени несчастным заблудшим овечкам, которые попали в тюрьму. Хотя, видит бог, я не получаю за это ни признания, ни благодарности. Правда, губернатор, сам губернатор сказал мне: «Миссис Уиндлскейт, едва ли вы когда-нибудь поймете, как важно, что такая выдающаяся женщина, как вы, принимает столь горячее участие в деятельности учреждений и общественных организаций нашего штата». Хотя, как я сама ему говорила, я ведь вовсе не знаток всех этих социологических штучек. Я просто чувствую, что нельзя пренебрегать советом и участием любой серьезной и проникнутой чувством гражданского долга женщины! Вы просто не поверите, сколько денег мы с мистером Уиндлскейтом вкладываем во всю эту благотворительность и еще в наше гнездышко — мы живем в Пирлсберге, — разумеется, зимой. Пирлсберг в десять раз больше Тимгед-Спрингса. Согласно последней переписи, в нем двадцать семь тысяч жителей, и я ничуть не удивлюсь, если в 1930 году, то есть через шесть лет, у нас будет тридцать тысяч жителей, а то и все тридцать пять!

А теперь вернемся к тюрьме. Я должна вас кое о чем предупредить. Одному богу известно, что мало кто так тесно связан с тюремными делами, как я. И потому, когда некоторые неприятные люди утверждают, что заключенных недостаточно хорошо кормят, или что они живут в недостаточно хороших санитарных условиях, или что их заставляют слишком много работать, то это просто ужасно, правда? Скажите, пожалуйста, шайка преступных дегенератов работает столько же, сколько вы, я или другие порядочные люди! И когда я слышу, что люди говорят и наводят критику подобным образом, да, ведь есть же на свете всякие пустомели и еще бог знает кто, например, так называемый либеральный проповедник — универсалист в Пирлсберге, который готов болтать бог весть что, лишь бы раздуть сенсацию и заставить всех говорить о себе. Подобные люди во всем видят одну только отрицательную сторону. Ни одной конструктивной мысли в голове!

Но я-то знаю, где источник всех этих ложных слухов, и вот об этом-то я и хотела вас предупредить. В женском отделении Копперхеда сидит одна заключенная, которая называет себя миссис Джессика Ван Тайл. Это коммунистка, и анархистка, и агитаторша, и вообще смутьянка наихудшего сорта. Эта самая Ван Тайл несет ответственность за всякие динамитные бомбы, кровавые столкновения и выстрелы из-за угла и за все прочие насилия, которые чинили забастовщики во время последних стачек горняков и фермеров-арендаторов. Она осуждена на три года по обвинению в преступном синдикализме и заговорщической деятельности. Разумеется, если б наши судьи не были мямлями и не дрожали от страха перед общественным мнением, она получила бы пожизненное заключение! И вот эта особа каким — то образом ухитряется передавать на волю всевозможные клеветнические письма об условиях жизни в тюрьме и распускает всевозможные клеветнические слухи!

Ах, это такой неблагодарный труд, но все же я чувствую, и вы, конечно, тоже, что образованные люди из наших лучших семейств просто обязаны заниматься политикой, а не отдавать ее на откуп невежественным и продажным политиканам. Как вы думаете? Я так рада, что вы приехали помогать нам. Вы последите за этой Ван Тайл и заставьте ее понять, что думают про нее честные, добропорядочные и благонамеренные граждане. Не выпить ли нам по коктейлю перед завтраком?

Энн привыкла следить за своей прической, туфлями и перчатками, но теперь, когда в окна вагона веяло жаром с раскаленных рыжих холмов, когда на обитых красным плюшем сиденьях плясали пылинки, а запах земляного ореха и детских пеленок становился все тяжелее и гуще, она перестала беспокоиться о своих волосах, которые мокрыми прядями прилипли ко лбу.

Она обратила внимание на женщину через две-три скамьи впереди. Женщина эта ни минуты не могла усидеть спокойно. Она все время вертелась, выглядывала в окно или смотрела по сторонам. Видно было, что она не привыкла ездить в поезде и что для нее это — событие. Это была старая негритянка с серо-пепельной кожей, в порыжевшем от старости парадном платье из черного атласа и в соломенной шляпке, какие носили в 1890 году. Энн сначала никак не могла понять, почему негритянка сидит не в задней части вагона, отведенной для негров, но потом увидела, что она едет с каким-то мужчиной, который не оборачивался, но, судя по цвету толстой шеи, был белым.

Негритянка явно чего-то боялась. Когда она, раскрыв рот, глядела на какую-нибудь диковинку, например, на итальянку с огромными стеклянными серьгами, которая жевала колбасу салями, извлеченную из плетеной кошелки, или на щеголя-коммивояжера в сером фланелевом костюме, шелковой рубашке и с огромным перстнем на большом пальце, шея ее вдруг втягивалась в плечи, а, губы начинали дрожать.

— Олллимпус-Сиииити! — пропел тормозной кондуктор.

Энн увидела, как губы негритянки сложились в слово: «Господи!» Потом она отвернулась, и Энн, забыв о ней, принялась снимать с багажной полки свои тяжелые чемоданы, набитые книгами, полными статистических данных о странностях человеческой природы и психологии, недоступных пониманию пепельно-серой негритянки.

Кондуктор галантно помог Энн вынести чемоданы, и она очутилась на платформе, пышущей жаром, словно доменная печь. Несколько босоногих зевак в рваных соломенных шляпах подпирали спинами облупившуюся красную стену деревянного здания станции. Перед ними, однако, возвышалась фигура, лишенная всякой томности и лени, — высоченный, устрашающего вида человек с длинной желтой лошадиной физиономией, с пронизывающими красными глазками и с какими-то раздувшимися сороконожками вместо рук. У него недоставало трех передних зубов, а остальные были совершенно черные. Он щеголял в полосатой ситцевой рубахе, красных подтяжках и в ковбойской шляпе, смахивавшей на цирк шапито. На поясе у него висела кобура длинноствольного револьвера.