Ани Сетон - Очаг и орел

• Название: Очаг и орел
• Автор: Ани Сетон
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995

Трогательная и волнующая история семьи Ханивудов — старожилов Америки с 1638 года. Мужественные женщины и отважные мужчины, составившие костяк американской нации, обрисованы в романе с исключительной полнотой и силой.

---

Они очнулись от громкого крика. Впервые за последнее время задремавший и немного успокоившийся Эймос вскочил и испуганно спросил:

— Что случилось?!

— Это наш малыш, — смеясь, проговорила Эспер. — Он снова проголодался. Зажги свечу, дорогой.

Эймос поднялся с постели и исполнил ее просьбу. Он поднес старый оловянный подсвечник к люльке и внимательно осмотрел сына.

— Хорошо кричит. Дыхалка будет что надо! — он поставил подсвечник на туалетный столик, подхватил на руки шевелящегося в своих пеленках младенца и передал его матери.

— Как мы его «назовем, Хэсси? Тебе хотелось бы назвать его Роджером, в честь Роджера Ханивуда, не так ли?

Да, поначалу она была уверена, что назовет малыша в честь своего отца. Сьюзэн и миссис Пич предлагали то же самое. Но тогда все было по-другому. Тогда Эймос еще не рассказал ей всей правды. Тогда она еще не осознавала всей глубины страданий, испытываемых им. Тогда она еще не знала, насколько сильно задета его гордость и чувство самоуважения.

— Нет, — улыбаясь, сказала Эспер. — Папино имя этому молодому человеку совсем не пойдет. Не могу себе представить, что он будет писать стихи.

— Я тоже не могу представить, — впервые улыбнувшись, заметил Эймос. — Тогда как же?

Она недолго думала. Генри был назван в честь Эймоса. Эймос Генри Портермэн.

— Мы назовем его Уолтером, в честь твоего отца. Ну как?

— Вполне, — ответил Эймос.

Он стоял, глядя на них сверху вниз. Склоненная голова, причудливо освещенная светом свечи. Нежная улыбка на губах.

Она смотрела на своего ребенка. Изящная линия белой, с чуть просвечивающими венами груди, из которой малыш всасывал в себя молоко, силу, безопасность Эймос сильно покраснел и, нагнувшись, поцеловал белевшую полоску пробора между свободно падавшими на плечи золотисто-каштановыми волосами жены.

— Я заработаю для вас деньги, Хэсси. Я добьюсь своего. Мы выберемся отсюда и начнем все сначала в другом месте. На Западе, может быть. Я буду заботиться о тебе так, как никогда до этого не заботился. О тебе, о Генри, о маленьком Уолте. Вот увидишь.

Эспер отвела взгляд от ребенка, и нежность, которая была в ее глазах, не исчезла, когда она подняла их на мужа.

— Я знаю это, милый, — просто сказала она.

Но в ее ушах, заглушая голос человеческой любви, звучал ритмичный грохот разбивающейся о берег волны.

Глава восемнадцатая

Двадцатого сентября 1909 года Эспер избавилась от последнего своего летнего постояльца и повесила на окно гостиной табличку «Сезон закрыт». Затем она прошла через бар, — который служил постояльцам столовой, — в старую кухню и стала там ждать Карлу. Эспер все еще по привычке называла эту комнату кухней, хотя Элеонора сделала из нее еще одну жилую комнату, а новая маленькая кухня была в задней части дома, где под нее пришлось отдать прежнюю кладовку.

Эспер опустилась на кресло-качалку перед потрескивавшим огнем. Стало холодно, юго-восточный ветер усилился. Стекло в доме дребезжало с утра. Должно быть, надвигается шторм.

Эспер подвинула кресло-качалку ближе к большому очагу и стала зачарованно смотреть на языки пламени, которые взлетали намного выше высокой черной подставки для дров. Это Уолт развел для нее такой большой огонь, а потом ушел вниз по тропинке в Малую Гавань проверять свои ловушки на омаров. Эспер медленно покачивалась в своем кресле, отдаваясь простой радости тепла и покоя. Она была рада избавиться наконец от постояльцев, хотя все они были хорошими людьми и добрыми знакомыми, так как уже не первое лето останавливались у нее в доме. Но, Боже, как все-таки хорошо иметь дом, который находится исключительно в твоем распоряжении!

— Только Карла, Уолт и я, — думала Эспер, смакуя эту мысль.

Конечно, придется на одни сутки смириться с присутствием Генри и Элеоноры, но, слава Богу, на этот раз не будет этой жеманной гувернантки-француженки. Даже Элеонора поняла, что та не пришлась здесь ко двору, и не везет ее на этот раз.

О, Генри, Генри… — мысли Эспер сосредоточились на старшем сыне. — Счастлив ли ты? А почему бы и нет? Ты достиг всего, чего намеревался достичь.

«Я хочу стать богатым, мама. Не в масштабах Марблхеда, а в масштабах всего мира».

И он стал богатым. В банковских кругах его имя у всех на слуху. Он женился на богатой невесте и сам создал свое состояние. Стал миллионером.

«Странно, что мои мальчики так отличаются друг от друга. Впрочем, они давно уже не мальчики, — тут же, сама удивившись этому,» — подумала Эспер.

Генри уже сорок, Уолту тридцать три. Эспер перестала качаться и села прямо, прислушиваясь к тиканью часов с музыкальным боем и невидящими глазами глядя в пламя камина.

Все эти годы… Куда они уплыли? Мысленно оглянувшись назад она представила жизнь в виде длинной реки, которая протекала внутри этого дома… Когда-то она вышла из реки и удалилась от нее далеко в сторону. Это было то время, которое она провела с Ивэном в Нью-Йорке, а затем годы с Эймосом на Плезент-стрит.

Наверное, дом с самого начала знал, что она обязательно в него вернется. Он давал ей убежище и уют. Без этого приходилось трудно в жизни. Так трудно, как тогда, когда она невыносимо страдала, видя, как все Несчастнее и несчастнее становится Эймос в своих попытках приспособиться к ненавистной ему жизни. Он был смел и предельно честен во время всех процедур, связанных с его банкротством. Его поведение вызвало к нему определенное сочувствие в городе, который никогда до этого не признавал его. Некоторые из кредиторов в Марблхеде отказались выставить Эймосу свои иски. В результате у него забрали все, но оставили маленькую парусную мастерскую в гавани.

Эймос принял эту мастерскую и долгое время упрямо пытался расширить производство новой оснастки. Прежний владелец мастерской очень помог ему. Он остался исключительно из доброго расположения к Эймосу. Благодаря наплыву дачников и их яхтам, мастерская скоро начала давать небольшой доход Но Эймос уже был другим Пожар на фабрике что-то надломил в нем. На глазах Эспер он превратился в старика. Она ничем не могла помочь ему, только смотрела на это угасание и скорбела.

А однажды днем в конце лета Эймос пришел домой ужинать и сообщил ей, что мистер Томпсон из Бостона, владелец «Черного Ястреба», сделал ему заказ на два полных комплекта новых парусов для своего яла.

— Но это же прекрасно! — воскликнула она. — Ты разве не рад, милый?

Эспер на всю жизнь запомнила тот его смех, услышав который, сыновья изумленно уставились на отца.

— Он называл меня «кэпом», — сказал Эймос. — Хлопнул меня по спине и велел поторапливаться. Он живет на перешейке. Говорит, что, мол, почему бы мне как-нибудь не заглянуть к нему со всей семьей. Он, мол, живет пока один. Говорит, что вы залюбуетесь всякими украшениями и заграничной мебелью…

Эспер тогда смущенно и неуверенно улыбнулась и сказала:

— В самом деле, Эймос, почему бы нам не сходить туда? Думаю, он сделал тебе крупный заказ.

— Денег вполне хватит на то, чтобы перебраться в Цинциннати.

Поначалу это известие потрясло Эспер, но она никогда не позволяла себе выражать сомнения в правоте его поступков. Эймос прослышал о каком-то небольшом обувном бизнесе, возглавляемом каким-то молодым человеком. Говорил, что ему наверняка удастся уговорить этого молодого человека взять к себе опытного компаньона на правах партнера. Маленькая надежда вернулась к Эймосу. Все последние дни, проведенные перед отъездом, они были с женой очень близки. Эймос сказал, что выпишет их к себе, как только сможет себе это позволить. Через месяц им действительно пришел вызов в Цинциннати, только не от Эймоса, а от администрации больницы, где он умирал от воспаления легких, подхваченного во время бесцельных шатаний по холодным и ветреным городским улицам в поисках работы, которая устроила бы его лучше, чем то обувное производство, обманувшее его ожидания.

Эспер сразу же отправилась в дорогу. Она успела как раз вовремя. Эймос умер у нее на руках. Перед самым концом он узнал ее и пробормотал что-то насчет мальчиков, уделяя особое внимание Генри. Эспер гораздо позже догадалась о смысле его малопонятных предсмертных слов: он говорил, что Генри позаботится о ней.

Эспер вздохнула и снова откинулась на спинку кресла-качалки.

Эймос умер, и у нее было разбито сердце… Да, тысячу раз была права та полоумная старуха тетка Криз с Джин-джер-бред-Хилл пятьюдесятью годами раньше. Неужели она действительно была ясновидящей. А может, она просто без всякого труда с высоты своих лет и житейской мудрости разбиралась во всех тонкостях женской судьбы?

«Тебе будет казаться, что горе уже ничем не поправишь, сердце уже ничем не залатаешь, но время все вылечит, попомни мое слово. Сердце — штука крепкая».

Время действительно все вылечило. Да у Эспер ведь и не было другого выхода, как только скрепить свое разбитое сердце. Трещины и шрамы остались, но сердце работало. Ей надо было воспитывать сыновей, заботиться о матери и содержать дом. Еще целых пять лет…