Элизабет Страут - Пребудь со мной

• Название: Пребудь со мной
• Автор: Элизабет Страут
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-05125-6

Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, Стейнбеком и Рэем Брэдбери, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «О: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а ее роман «Оливия Киттеридж» был награжден Пулицеровской премией. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение обеспечили ее книгам заслуженный успех; не стал исключением и роман «Пребудь со мной». Итак, преподобный Тайлер Кэски служит Господу в городке Вест-Эннет. Прихожане души в нем не чают, ведь он искренне верит, что все они дети Божьи. Но вот в семье Тайлера происходит трагедия — умирает его молодая жена, и совладать с горем он не в состоянии. Тем временем младшая дочь отправляется жить к бабушке, на старшую чуть ли не каждый день жалуются воспитательницы в детском саду, да и экономка Тайлера ведет себя как-то подозрительно…

---

Он возвращался к себе окольными дорогами, сожалея о том, что придется снова оказаться в стенах фермерского дома, поскольку, когда он был в движении, боль и беспокойство, снедавшие его, становились чуть переносимее; он снова задумался о своей будущей проповеди. «Вы не представляете себе, — думал он, видя в воображении свою паству, — как это оскорбительно — приходить в дом Господа и загрязнять его вашими мелкими, недобрыми мыслями».

Тайлер предполагал, что Кэтрин заснула. Голова ее была откинута на спинку сиденья, лицо повернуто к окну. Неожиданно его поразил тихий звук ее голоса:

— Папочка, а почему луна нас преследует?

Окружная тюрьма и вправду помещалась в том же здании, где Окружная ферма, на которой работала Конни Хэтч и куда приезжал Тайлер навестить помешавшуюся Дороти Олдеркотт. В тюрьме не было женского отделения, женщин-преступниц было очень мало, так что Конни поместили в специально выделенное крыло, и еду ей приносили туда, чтобы она могла есть отдельно от мужчин.

— Оказывается, если ты сам в чем-то признаешься, это вовсе не означает, что власти тебе сразу поверят: мол, ты действительно это сделал, — говорил Адриан, обращаясь к ветровому стеклу и не поворачивая головы в сторону Тайлера, хотя Тайлер как раз к нему повернулся.

— Вы хотите сказать, им нужны подтверждающие доказательства? — спросил Тайлер.

Адриан не ответил.

Дорога, ведущая к Окружной ферме, была длинной, извилистой и вела в сторону от главного шоссе к тому участку земли, на котором не росло ни одного дерева — земля здесь была бесплодной. Дорога взбиралась на холм, где по сторонам ее виднелись лишь широкие пространства нетронутого снега, голубовато-серого на фоне облачного неба. Само здание фермы и тюрьмы было возведено из грязно-желтого кирпича, с пристройками, беспорядочно выступавшими из него там и сям, и выглядело оно неуклюжим и каким-то усталым: оно казалось настолько лишенным всего человеческого, что даже колючая проволока, накрученная поверх двух стен, на какой-то момент попавшаяся им на глаза, когда Адриан сбавил скорость, показалась им неким признаком очеловечения, пока через полсекунды до них полностью не дошло ее истинное назначение.

«Я был в темнице, и ты посетил меня…»[93]

Поскольку Конни заявила, что Тайлер — священник, ее священник, ему разрешили свидание с ней наедине. Адриан остался в небольшом холле перед приемным помещением, а Тайлер, после того как его очень вежливо приветствовал шериф, был препоручен заботам человека в форме, с лицом лишенным какого бы то ни было выражения, который провел Тайлера рядом железных запертых дверей, — их оказалось три, и каждая запиралась позади него прежде, чем отпиралась другая, так что, по сути, он дважды оказывался заперт в клетке, пока этот человек не торопясь выбирал нужные ключи на кольце размером с блюдце. Тайлер держал шляпу обеими руками и весь вспотел, так что чувствовал влагу даже у себя на запястьях, пока ожидал, чтобы его провели за крашенные желтой краской решетки.

А потом он очутился в небольшой, без окон комнате, где стоял простой стол и три стула. Он ждал. Стрелки больших часов на стене показывали двадцать минут одиннадцатого, и Тайлеру понадобилось некоторое время, дабы осознать, что часы стоят, что стрелки на них не движутся вперед.

И вдруг его охватило чувство абсолютного покоя; однако он понимал, что этому чувству не следует доверяться, — оно было всего лишь защитной реакцией, просто что-то у него внутри остановилось, как эти часы. Позволив двигаться лишь взгляду, он осмотрел комнату. Ее, по-видимому, не красили с того времени, как построили. Две голые лампочки светили с укреплений на потолке, очень высоко над его головой. И он с какой-то странной апатией подумал, что, будь он на месте Дитриха Бонхёффера, он мог бы покончить с собой.

В противоположном от него конце комнаты послышалась какая-то возня, открылась железная дверь, надзиратель отступил назад, и появилась Конни в желтовато-коричневом платье без пояса, с неподобранными волосами, с красными, глубоко ввалившимися глазами. Он ее не узнал бы. Но при виде его лицо ее просветлело, она протянула к нему руки и сказала:

— Тайлер!

Глава десятая

Джинни научилась говорить «папа — священник».

— Священник! — кричала она, хлопая в ладоши, пока Маргарет Кэски стояла у нее за спиной, а старая собака Минни радостно виляла хвостом, прежде чем положить голову на перекладину кресла-качалки.

— Смотри, как она разговаривает, Тайлер, — сказала миссис Кэски. — Я целую неделю показывала ей на твою фотографию и повторяла: «Папа — священник», и теперь она это выучила.

Маленькая Джинни спрятала лицо в диванную подушку, хихикая, потом подбросила эту подушку в воздух. «Папа, папа!» — и взрыв радостного смеха. Кэтрин наблюдала за ней, засунув в рот пальцы.

— Вынь пальцы изо рта, — сказала ей бабушка. — Даю слово, если бы ты только представляла себе, сколько микробов живет на руке… Да вообще на чем угодно. Ты знаешь, что такое микробы, Кэтрин?

— Папа — священник, — сказала Джинни.

Девочка уже выглядела так, будто начала уставать: она была белокожа, голубые тени у глаз появлялись быстро — и было сразу видно, что она устала. Впервые во время их поездки сюда Джинни не заснула в машине, объяснила Тайлеру миссис Кэски. Ребенок сейчас в таком переходном периоде — от двухразового дневного сна переходит к одноразовому. Тайлер не помнил, чтобы Кэтрин переходила от двухразового дневного сна к одноразовому.

— Извините меня, — сказал он, потому что у него в кабинете зазвонил телефон.

Звонила Ора Кендалл:

— Тайлер, что происходит?

— Очень рад вас слышать, Ора, — сказал Тайлер. — Давно не слышал. Ну как вы, Ора?

— Ох, да оставьте вы это, Тайлер. Люди в городе говорят всякое разное. Вы должны это знать.

Горизонт за окном выглядел так, будто там разбили яичный желток и теперь он разливался по всему краю земли.

— Я не слежу за городскими сплетнями, Ора.

У Тайлера вдруг перехватило дыхание, и он почувствовал скованность во всем теле, словно вдруг очутился в теле очень старого человека.

«…Открылись на меня нечестивые уста, и коварные уста говорят против меня лживым языком…»[94]

— Это все в основном про Конни. Сама я этому не верю, но говорят, вы вчера ездили посетить ее в тюрьме.

— И что такого, если ездил, Ора? Я ездил вместе с ее мужем. Священник посещает людей, попавших в беду.

— И что она сказала? Господи, она это сделала?

— Ора, вы же знаете, я не передаю содержание бесед.

— Правда. Ну, люди говорят, вы, должно быть, помогали ее прятать. Ох, да они вообще всякое говорят. А по моему мнению… Вы хотите знать мое мнение, Тайлер?

— Хочу, на самом деле. Да.

— По моему мнению, вам надо начать выходить из дому и разговаривать со своими прихожанами. Пусть они видят вас — ради всего святого! Расскажите им о своих тревогах. Скажите, что понимаете их тревоги.

Небо за окном становилось все более синим, с поразительной желтой полосой, разливавшейся по его нижнему краю. Деревья на холмах стояли коричневые, нагие и неподвижные.

— Понятно, — сказал Тайлер, медленно опускаясь в кресло.

— Джейн Уотсон даже собиралась… Впрочем, это не важно. Но слезайте с вашего пьедестала, перестаньте задирать нос и возвращайтесь на грешную землю — к простым людям, Тайлер.

— Понятно, — снова сказал он. У него почему-то закололо в подмышках. — Любой, кто захочет повидать своего священника, Ора, увидеть, кто он такой, и услышать, что он может сказать, пусть приходит завтра в церковь.

Он так и сидел в своем рабочем кресле, глядя, как угасает желтизна на краю неба, и, как раз когда он подумал, что солнце ушло совсем, на небо вернулось солнечное отражение поразительным розовато-пурпурным сиянием на бороздчатых облаках. Тайлер попытался вспомнить, как сильно ему когда-то нравилась Ора, но воспоминание казалось слишком далеким. Голову его заполняла Конни — будто густой темный мох, — ее образ, когда надзиратель уводил ее прочь, как она, обернувшись в дверях, на него посмотрела, ее покрасневшие глаза, словно у испуганного ребенка; на прощанье он поднял руку — дать ей понять, что придет еще, он ведь не сказал ей этого прямо, когда они разговаривали. Уходя из тюрьмы, он прошел мимо группы мужчин-заключенных, направлявшихся в столовую — ту самую столовую, которой пользовались и обитатели Окружной фермы, находившейся с другой стороны того же здания, и эти мужчины вызвали у него страх: глаза их сверкали, когда они оглядывали его с головы до пят, а надзиратели говорили им: «Проходите-проходите!»

Он спросил шерифа, не опасно ли Конни находиться здесь. И тот ответил: «Не-а. В мое дежурство ничего не случится». Они привезли надзирательницу из Скаухигана. Тайлер никогда в жизни не видел тюремных надзирателей. А вот Бонхёффер даже подружился со своими надзирателями — с некоторыми из них.