Иштван Барт - Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа

• Название: Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа
• Автор: Иштван Барт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Эссе
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002206-1

Роман-эссе современного венгерского писателя и литературоведа Иштвана Барта вскрывает глубокие внутренние социально-политические противоречия Австро-Венгерской монархии, приведшие к ее неизбежному распаду.

Основой для сюжета послужила загадочная история гибели кронпринца Рудольфа, наследника австро-венгерского трона. Книга, охватывающая обширный фактический материал, написана в живой, увлекательной манере.

---

Балтацци слегка упирается из-за "самоубийства", однако аббат успокаивает его. Путем быстрого обмена телеграммами удалось развеять и сомнения баденского окружного начальника Озера, который (из предусмотрительности и почтения к придворной канцелярии или попросту из чиновничьей глупости?) не мог решить (на свою ответственность), должен ли он заносить сей смертный случай в метрическую книгу или нет. Невзирая на ночное время, из Бурга тотчас последовал ответ: заносить. Порядок есть порядок.

Времени на все хватало с избытком, поскольку ледяной дождь припустил еще сильнее, так что о похоронах покамест не могло быть и речи. Вот и сидят, закрывшись в канцелярии аббатства, полицейские, чиновники, родственники, и бог знает, сколько еще им предстоит так сидеть. Однако ничего не поделаешь! Наверняка все чувствуют себя скованно, разговор никак не завязывается. Вдобавок позднее ночное время и трудная дорога всем подпортили настроение. Но аббат Гримбек человек мудрый; он велит принести вина из запасов цистерцианских братьев. И вновь продолжается grande guignol, только на сей раз сдобренный элементами клоунады: члены официально назначенной траурной делегации не просто подвыпили, а напились допьяна, они орут во все горло и даже заводят песни, — неодобрительно отмечает барон Слатин в своих мемуарах, написанных им уже под старость лет. Отцу Вильфингеру приходится призывать их к порядку. (Тем временем Мария ждет в коридоре в некрашеном дощатом гробу под надзором двух стражников.) Подгулявшие гости трезвеют лишь к утру, да и то не спозаранку. Часы показывают восемь, когда инспектор Хабрда спохватывается (продирает глаза?), что в Вене шеф полиции, вероятно, так и не ложился, дожидаясь вестей. Он бегом бросается в телеграфное помещение:

"Все в порядке. Похороны предполагаются в девять".

В своем донесении инспектор потом сошлется на непогоду:

"…бушевала такая сильная буря и лил такой проливной дождь, что скорбящие родственники, барон Горуп и я помогали закапывать могилу и насыпать могильный холм, поскольку могильщику в одиночку ни за что было не справиться. Погребальный обряд закончился лишь в половине одиннадцатого, кроме упомянутых лиц никто другой не принимал в нем участия, и иных свидетелей не было".

*

Конец.

Но барон Краус еще не считает дело закрытым.

Еще целые месяцы копятся донесения о настроениях среди публики, экземпляры конфискованных зарубежных газет и сплетни, втихомолку собираемые полицией. (Вдруг да как бы…) Милароу и доктор Майснер, лучшие агенты барона Крауса, бдительно следят и докладывают:

"Баронесса Вечера целых пять недель раз в неделю выезжала в Хайлигенкройц на могилу и каждый раз клала туда букеты камелий. Всякий раз ее сопровождала и дочь. Последний раз она побывала на кладбище в великую субботу, в три часа пополудни. Надгробный камень на могиле не установлен. Через две недели состоится эксгумация трупа. Завтра слева от кладбищенских ворот начнут возводить склеп, куда потом будут перенесены бренные останки. Камелии и сегодня лежали на могиле". (22 апреля 1889 года)

Кстати сказать, Мария в своем прощальном письме сестре просила на могилу себе гардении; наверняка ей и приносили именно гардении, только Милароу (или Майснер?), судя по всему, не могли уловить разницу.

*

Бург все еще в трауре (придерживаются траура — из солидарности — и все европейские дворы, кроме российского, где уже через неделю после похорон устроили бал, что позволяет делать всевозможные выводы, хотя дамы явились лишь в черных драгоценностях, а дипломаты — за исключением прусского посла — вообще не приняли участия в празднестве), но даже в Вене постепенно ослабевает парализующая скованность. Биржевые маклеры — конечно же, в траурных костюмах — уверенно гонят курсы вверх, что, несомненно, является признаком здорового расположения духа. Им быстро удалось оправиться после этого легкого потрясения. В '"Опере" опять возобновились спектакли, причем дают "Сафо", где, как известно, речь идет о самоубийстве. (Поди догадайся, то ли это оскорбление, издевательство над трауром, или акт милосердия?) Во всяком случае, жест какой-то странный. Впрочем, щекотливая ситуация возникла и на ипподроме, где в день открытия весенних скачек вновь заняли места в своей ложе братья Балтацци — в цилиндрах с траурной лентой. Агент Милароу в своем донесении отмечает, что аристократия отнюдь не выказала к ним холодности, напротив, приветствовала их появление: безошибочно меткий взгляд, неподкупные суждения сделали братьев Балтацци неотделимыми от конных скачек, да и от всего австрийского бегового спорта. Ну и, разумеется, жокей-клубу не чуждо было также чувство солидарности.

А еще раньше, уже 10 февраля, в газетах появился первый официальный портрет Франца Фердинанда: начался монтаж запасной части государственного механизма.

*

Газеты — и слухи — также вернулись в обычную колею: перестали выходить чрезвычайные выпуски. Генерал Буланже оказался дутой величиной, мыльным пузырем, так что франко-германская война покамест не разразилась; в Пеште прикрыли дебаты по Проекту национальной обороны, а посему и воинские команды еще какое-то время не будут звучать на венгерском языке, да и создание самостоятельной венгерской армии пока еще заставит себя ждать; зато возникает новая кризисная ситуация, и если только император не вмешается, истечет срок, назначенный эмигрантам для возвращения на родину, и "туринский отшельник"[30] утратит венгерское подданство. Среди прочих новостей фигурируют: русские военные приготовления на границе с Галицией, Эйфелева башня, всемирная выставка в Париже и Джек-потрошитель. Ну и, конечно, самоубийства, обычные по весне, а среди них несколько действительно эффектных и приведших в волнение весь город, так что о них стоит упомянуть: некий железнодорожный служащий по имени Франц Каспар забрался в огромный медный котел, стоявший в саду Политехнического института, и там перерезал себе вены на обоих запястьях, а полиция не сумела определить, умер ли он от кровотечения или же захлебнулся в собственной крови; безработный помощник ювелира Йозеф Эндерле взял денег взаймы и в воскресенье устроил на них "воскресный” обед для жены и пяти малолетних детей, затем, подмешав стрихнин к поданному на десерт кофе, отравил все семейство вкупе с собою; одна молодая девушка (имя ее, по просьбе родных, не указано) купила себе билет на венский экспресс, затем переоделась в уборной в белый подвенечный наряд и с криком "Рудольф!" бросилась под грохочущие колеса поезда. Никто не успел ей помешать.

Миф уже оказывает свое воздействие.

ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ

В то время как по всей монархии в домах для умалишенных множится число мнимых Рудольфов (и Марий, конечно), а Рудольф подлинный, покоящийся в склепе церкви капуцинов, превращается в туристскую достопримечательность, премьер-министр и придворная канцелярия (то есть наиболее надежные и верные служащие) по личному (и наверняка тайному) распоряжению императора берутся за дело, чтобы упорным и кропотливым трудом вытравить Майерлинг из истории правления Франца Иосифа I. Император не желает вспоминать — или хочет, чтобы только он один и помнил, — о своем недостойном сыне.

Граф Тааффе и его подчиненные проделали почти безупречную работу, правда, с помощью самой истории, неожиданной и непредвиденной: время великодушно (в духе воли покойного императора) исправило кое-какие мелкие упущения и уничтожило (в силу своей природы) даже то, что рьяные чиновники забыли изъять из документов. И не окажись барон Краус человеком столь осторожным, старательным, педантичным и организованным, не предусмотри он (по принципу "лучше заранее бояться, чем потом враз напугаться"), что головоломка с исчезновением барышни Вечера может и для него обернуться неприятностями, — не сделал бы подробнейших записей, спрятанных им не в официальном, а в куда более секретном архиве (на всякий случай — а поскольку таковой не представился, то архив отыщется лишь в 1955 году в Берлине; именно в Берлине!); далее, если бы граф Хойос и баронесса Вечера не испытывали потребность оправдаться перед лицом определенных молчаливых (?) обвинений и если бы графиню Лариш на протяжении ее долгой жизни и глубокой старости не стесняли столь унизительные для княжеского отпрыска финансовые затруднения (что понятным образом подстрекнуло в ней жажду мести и развязало ее длинный и злобный язык), — тогда история эта бесследно канула бы 8 вечность, и, выражаясь поэтически, лишь призрачный огонек мифа тусклым, затухающим светом озарял бы монастырь в Майерлинге. Это, однако, ничуть не уменьшает заслуг так называемой тайной комиссии: все, до чего она могла добраться, было уничтожено, и как будто бы окончательно и бесповоротно. Не сохранилось ни одного подлинного документа или чего-либо такого, что можно было бы счесть доказательством (той или иной истины о происшедшем). Даже предметы обстановки в Майерлинге и апартаментах наследника в Бурге были устранены: снабженные инвентарными номерами столы, стулья, шкафы и кровати разошлись по посольствам монархии в Риме, Белграде, Санкт-Петербурге. Клочок обоев размером с ладонь, оторванный со стены одним из каменщиков во время перестройки замка под монастырь, обрел ценность чуть ли не вещественного доказательства — конечно, если допустить, что вся эта невероятная история б действительности случилась. Кстати сказать, потомки того каменщика хранят бумажный клочок как реликвию.